После того как все было улажено, мы отправились в путь и вечером в 6 часов прибыли под Переяславль, в 15 верстах от Новинок, где мы под городом и расположились на прекрасном лугу» (145, 551).

Все географические ориентиры в тексте прямо указывают на Новоселку или соседнее село Новое. Оно и гораздо позднее оставалось владением Голохвастовых (169, 213).

Напавший на свиту голландского посла вотчинник Иов Демидович Голохвастов, как и его брат Иван, был окольничим при Петре Великом. Сын Иова Иван Иевлевич сложил голову в несчастной битве под Нарвой в ноябре 1700 года. Во второй половине XVIII столетия эта ветвь Голохвастовых пресеклась. Вероятно, именно тогда Новосёлка оказалась в руках князей Голицыных, от которых перешла к Гагариным. За ними усадьба и оставалась до самой революции.

На холме, царящем над всей округой, стоит большой пятиглавый храм. Если ехать со стороны Переславля, он появляется далеко впереди и строго по линии дороги. Словно маяк, он как бы мерцает перед глазами, то всплывая над асфальтом, то скрываясь за набежавшим пригорком. Это Троицкая церковь села Новое. Она построена на средства местных жителей и при участии князей Гагариных в 1853—1861 годах. Автор проекта — неизвестный архитектор из круга В. П. Стасова — прекрасно вписал храм в окружающий ландшафт. Строгие монументальные формы здания собирают растекающиеся пространства, придают им осмысленность и цельность.

Стоит не спеша обойти вокруг храма. С дороги он выглядит несколько тяжеловесно. Иное дело — с тыла. Здесь суровая дорика форм смягчается вуалью плакучих берез и соседнего погоста.

Сельское кладбище спускается вниз по склону холма, где чернеют развалины заброшенной фермы. Сто лет назад один путешественник по Ярославской губернии писал: «Кладбище, как и все русские кладбища, содержится очень небрежно, заросло, дорожек нет, могилы раскиданы где попало, кресты и памятники обломаны, много гнилья, сушняку… Заброшено, неприветливо, бесприютно и грустно, грустно» (185, 24). К этому и сегодня трудно что-либо добавить…

К востоку от Троицкой церкви — похожая на капитанский мостик возвышенность, с которой открывается уходящая до самого горизонта даль. Бесконечные поля, луга, полосы перелесков — и никаких признаков деятельности человека. Земля, хранящая свою первобытную красоту и свежесть…

Здесь хочется стоять и смотреть, вдыхая простор.

Новое — самое большое село на дороге от Сергиева Посада до Переславля. По свидетельству Г. Миллера, здесь уже в его времена (1789) было «около 100 дворов и деревянная церковь» (113, 256).

В селе на многих домах можно увидеть резные наличники, которыми когда-то славилась Ярославская губерния. Мода на резные наличники и прочие детали наружного убранства крестьянской избы появилась не ранее времен Екатерины Великой. Путешественники первой половины XIX столетия отмечают красоту такого рода фасадов. Резьба могла быть глухой, «корабельной», и сквозной, «пропильной», похожей на тонкое кружево.

Во второй половине XIX века рост интереса к национальной архитектуре проявился и в моде на деревянные особняки с резными фасадами. Деревянная резьба процветает и в дачном строительстве. В этой области особо прославился архитектор И. П. Петров, вывернувший свою фамилию в псевдоним — Ропет.

В деревнях разбогатевшие на отхожих промыслах крестьяне, стараясь выделиться среди односельчан, украшали свои избы богатым резным декором. Развитие спроса на деревянную резьбу привело к появлению трафаретов и прорисей, по которым любой мастеровитый плотник мог изготовить понравившуюся хозяину дома резьбу

Необычайно богатым декором отличались деревянные особняки зажиточных горожан. Целые улицы двухэтажных с башенками и шпилями, эркерами и мансардами теремов сохраняли еще недавно Вологда и Рыбинск, Архангельск и Томск.

Но дерево — материал недолговечный. Старая резьба исчезала вместе с домами, а новая не появлялась. Советская эпоха принесла новую стилистику и новые строительные материалы. Колхозная деревня строилась на принципах казарменного единообразия. Богато украшенный дом рассматривался как вызов социализму, а его хозяин — как кулак или подкулачник. Деревянное кружево кануло в прошлое вместе с самоварами, санками, баранками, катаньем на тройках на Масленицу и прочими атрибутами дореволюционного уклада жизни. И только немногие герои осмеливались выделить свой дом из серого ряда однообразных домишек. Одним из них был и житель села Новое Николай Васильевич Вьюгин.

Изба Вьюгина — справа от шоссе, немного не доезжая до Троицкой церкви. В резьбу трех оконных наличников он вплел свое имя — Вьюгин Николай Васильевич. А сами наличники, резное убранство фасада и даже изгородь палисадника раскрасил в желтый, синий, красный и зеленый цвет. Получилось нарядно, празднично и весело. Несколько, правда, наивно и пестро. Ну, так и ярославские фрески поначалу кажутся слишком пестрыми для глаза, воспитанного на полутонах Левитана…

Соседи поухмылялись, почесались, а потом и сами стали делать себе такие же или заказывать Вьюгину. И расцвело село Новое невиданной в советско-колхозное время мелкобуржуазной (или феодальной?) красотой.

В других краях самостоятельно мыслящий Вьюгин, вероятно, основал бы фирму по производству деревянной резьбы, разбогател бы и, если бы не спился по русскому обыкновению, то стал бы процветающим предпринимателем. Но в том историческом времени и пространстве, в котором он жил, ничего подобного произойти не могло. Как жил Вьюгин в серой избе, так жил и в радужной. Вот только для бесконечного множества разного люда, снующего туда и обратно по Ярославской дороге, село Новое стало памятно не только мрачной громадой заброшенного храма, но и пряничной красотой дома с именем хозяина на фасаде. Так люди царапали когда-то на стене храма памятку небесам: «Господи, помяни грешного раба твоего…»

История творческого прорыва Николая Вьюгина была в свое время увековечена очерком в одной столичной газете. Вот самое начало этого очерка, интересного и как материал к истории села Новое, и как образец той осененной именем Василия Пескова школы советской журналистики, которая умела примирять романтизм и коммунизм.

«Видела его ранним утром, в синих и тихих туманах. Вечером, в тревожном блеске закатывающегося солнца. И сухим летом, когда дорожная пыль серым своим налетом скрывает зелень придорожных лесов, и в мокрую осень, когда ненастье висит над тобой, как несчастье, и мелкий и беспрерывный дождь не дает вольно вздохнуть полной грудью.

Дом на дороге — старая крестьянская изба, что глядится сегодня своими окошками на асфальт, по которому беспрерывным потоком, и все мимо, несутся современные машины и люди.

Но не помню случая — какая бы погода ни стояла на дворе и какие бы думы ни одолевали, — чтоб встреча с этим домом не заставила улыбнуться. И встряхнуться душой, и глянуть окрест умытыми глазами, и увидеть свет и краски там, где ленивый или преждевременно уставший взгляд не замечал их ранее.

Дом на дороге — сам как улыбка. Сказочный терем. Веселая игрушка для взрослых. Расписной русский пряник, протянутый незнакомому путнику чьей-то щедрой, доброй и, конечно же, думалось, счастливой рукой.

Вот он на фотографии, этот дом. А теперь представьте игру, кипение, буйство красок. Белый, красный, оранжевый, голубой — все цвета причудливо-непринужденно и вместе с тем стройно-согласованно живут в затейливых кружевах наличников, ажурном орнаменте причелин, тонком рисунке гребня, любовно убранном окошке светелки. А на фронтоне горит маленькая красная пятиконечная звезда.

Едешь по дороге, медленно остывая от городской сутолоки или торопясь навстречу ей, и все ждешь: вот сейчас, сейчас дорога нырнет вниз, потом выпрямится, и там, на взгорке, дом. Как праздник, как чудо, которого жаждет душа, какой бы привычно-утомительной ни была дорога.

Прошло три года — зрение на дороге, наверное, устает прежде всего, — прошло целых три года, пока глаз не выхватил из тонкой вязи наличников три слова: “Вьюгин Николай Васильевич”.