Под арками акведука журчит торопливая Яуза. Кажется, здесь одно из немногих мест, где можно подойти к ней поближе и, присев на корточки, опустить руки в ее пока еще чистые воды.

Странная и печальная судьба у этой светлой подмосковной реки, берущей свое начало из мытищинских родников. Казалось бы: вторая река столицы, древняя дорога на северо-восток, кормилица и поилица многих поколений москвичей, она заслуживает почета и уважения. Но нет. Яуза — река-изгой. В черте Москвы ее загнали куда-то на задворки, на заводские дворы и пустыри. К ней нет подходов, нет спусков. На ее берегах нет застывших с удочкой рыбаков или бросающих камешки детей. По ней не плавают лодки. И уж конечно никому не придет в голову искупаться в ее мертвых водах.

В современном облике Яузы есть что-то зловещее. Помню, как в детстве мы ходили с компанией сверстников, обитателей дворов по улице Казакова, «погулять на Яузу». Река всегда манит уже одним своим необычным, текучим состоянием. Глядя на желтовато-коричневую воду, покрытую нефтяными пятнами, мы со страхом и любопытством всматривались в непонятные предметы, всплывавшие по тихому течению. В каждом из них нам мерещился утопленник Безлюдность места и странный вид похожих на средневековые башни шлюзов дополняли впечатление…

Отделенная от домов ревущим потоком машин, набережная Яузы совершенно непригодна для прогулок. Узкая пешеходная дорожка, проложенная по ее берегам, обычно пуста. Да и странно было бы гулять здесь, вдыхая густой настой выхлопных газов и поглядывая на мутно-желтые воды Яузы. Ее давно уже превратили в сточную канаву для многочисленных фабрик, заводов и мастерских, расположенных по ее берегам.

Это загадочное угро-финское название в русском исполнении звучит как-то надрывно, петлисто. «Я — уза», «я — узка» — словно жалуется обиженная людьми бедная речка. Впрочем, все относительно. Мы, русские, — известные пессимисты. Один американец, с которым мы ехали по Москве, услышав название реки, встрепенулся и сказал: «Это похоже на то, как говорят чернокожие в Нью-Йорке — “йаа зза”, то есть “иесс, сэр”»…

Но вернемся к ростокинскому акведуку и пройдем немного по течению реки вдоль левого берега Яузы. (Правый берег не доставит нам этого удовольствия: он зарос кустарником и хмуро смотрит из-под нависших над самой водой заборов.)

Светлая мысль хоть немного облагородить Яузу уже посетила московских управителей. В результате после долгих трудов в ростокинской пойме Яузы был устроен… сквер не сквер, парк не парк… Скорее «зона отдыха» с асфальтированными дорожками, торфяными газонами, наспех посаженными деревцами и чугунными скамейками, которые трудно сломать и нельзя украсть.

Все это можно только приветствовать. И для воодушевления московских властей на новые подвиги по спасению протухшей реки мы дарим им рассуждение английского философа и историка искусства Джона Рёскина.

«Нельзя придумать для здорового воспитания лучшего средства, чем сохранить каждый ручей на возможно большем протяжении чистым, полным рыбы и легко доступным для детей. Лет тридцать назад существовала небольшая и неглубокая речка Вандель, струившаяся через проезжую дорогу под мостом для пешеходов у подошвы последнего мелового холма возле Кройдона. Увы, приходили, уходили люди — и речка исчезла навсегда. Местные власти давно уже выстлали кирпичами русло, по которому она протекала. А между тем этот поток с водившимися в нем пескарями имел для воспитательных целей больше значения, чем тысячи фунтов, которые ежегодно тратятся на приходские школы; этот поток принес бы большую пользу даже в том случае, если бы каждый грош из этих тысяч вы употребили на то, чтобы заставить молодежь изучить свойства кислорода и водорода, вызубрить названия и скорость течения всех азиатских и американских рек» (158, 193).

Перекинутый через Яузу Ростокинский акведук нёс свои воды в одну сторону, Яуза — в другую. Этот перекресток двух течений имел какую-то философическую привлекательность. И пусть акведук давно не используется по назначению, место это по-прежнему сокровенное. В нем есть что-то важное не только по виду, но и по самой сути. Здесь слышно, как неумолчно струился вода бытия. «Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем» (Иов, 11, 16).

Живая река в городе… Пожалуй, она и правда стоит дюжины аптек.

В древности Троицкая дорога от Ростокина и до Мытищ шла вдоль берега реки. На этом участке на голубую нитку Яузы нанизано было много старинных сел, достойных упоминания в истории. Пройдем по этому археологическому каталогу.

В нескольких километрах от Ростокина, выше по течению реки, располагались села Свиблово и Медведково. Это были старые вотчины московской знати, близкие к столице, связанные с ней рекой и дорогой. Отсюда хозяева получали всё необходимое (продовольствие, дрова, сено) для своих московских усадеб.

Свиблово — как глубокий колодец в прошлое. Оно получило свое название от имени владельца — боярина Федора Андреевича по прозвищу Свибл. Он верой и правдой служил Дмитрию Донскому, строил по его указанию одну из башен Московского кремля, до сих пор сохранившую его имя — Свиблова башня.

Позднее Свиблово перешло к Плещеевым, затем к Нарышкиным. Первым из них селом владел Кирилл Алексеевич Нарышкин — дальний родственник царя Петра I. (Дед К. А. Нарышкина и дед матери Петра Натальи Кирилловны Нарышкиной были родными братьями.) В Северную войну К. А. Нарышкин был комендантом Нарвы и Дерпта. Он отличался свирепостью и алчностью. В качестве трофеев он вывез из Лифляндии не только множество ценных вещей, но и пленных шведов, владевших различными ремеслами. Они были поселены в свибловской вотчине Нарышкина и построили ему здесь роскошный по тем временам двухэтажный дом (160, 670).

Благодаря Бога за свое преуспеяние, А. К. Нарышкин (вероятно, руками все тех же пленных шведов) возвел в Свиблове и церковь во имя Троицы, освященную в 1708 году.

(Любопытно было бы составить перечень того, что сделано было в России руками пленников разных войн, от Ливонской до Второй мировой.)

После кончины А. К. Нарышкина, дослужившегося до поста московского губернатора, вотчина вернулась к Плещеевым. От них Свиблово (в просторечии — Свирлово) перешло к Голицыным.

В Сриблове бывали многие искавшие дачного покоя известные люди России. Карамзин жил здесь в летние месяцы в 1801 — 1803 годах. Здесь он пережил тяжелую семейную драму — кончину горячо любимой жены. Отсюда историк отправлялся в поездки по Подмосковью, описание которых он публиковал потом в своем журнале «Вестник Европы». С этих экскурсий и началось серьезное увлечение Карамзина родной стариной, плодом которого стала знаменитая «История Государства Российского» (119, 344).

Женившись в январе 1804 года вторым браком на дочери екатерининского вельможи князя А. И. Вяземского, Карамзин навсегда покинул Свиблово. Теперь его летней резиденцией стала большая подмосковная усадьба князя Вяземского Остафьево.

В полном соответствии с историей чеховского «вишневого сада» имение Свиблово в конце концов приобрел купец, устроивший там суконную фабрику…

Медведково издавна принадлежало древнему роду князей Пожарских. Рюриковичи, потомки Всеволода Большое Гнездо, Пожарские, однако, не занимали высоких постов на московской службе. Придворной суете они предпочитали сельский покой и тишину. Возможно, за эту нелюдимость один из них, князь Василий Федорович Пожарский, даже получил от современников прозвище Медведь. Он-то и был первым владельцем села, которое стало носить его имя — Медведево. Со временем таинственные законы разговорного языка превратили Медведево в Медведково.

Герой Смутного времени князь Дмитрий Пожарский прожил долгую по меркам своего времени жизнь. Родившись 1 ноября 1578 года, он скончался 20 апреля 1642 года. В конце жизни он много размышлял о Боге и о своей судьбе. Ему хотелось отблагодарить Всевышнего за милость. Будучи человеком состоятельным, Пожарский в 1634—1635 годах выстроил в Медведкове каменную церковь в честь Покрова Божьей Матери с приделами Девяти мучеников Кизических и преподобного Сергия Радонежского. Этот великолепный шатровый храм и доныне красуется на высоком берегу Яузы. Он окружен могилами старого сельского кладбища.