Посещение святых мест предусматривало соблюдение определенных правил. Главное моральное требование состояло в добродетельной жизни, соблюдении христианских нравственных императивов во время паломничества. В ритуальном отношении следовало соблюдать пост, удерживаться от пьянства и чревоугодия.

Подходя к Иерусалиму и впервые увидев с горы святой город, паломники слезали с коней, кланялись, осеняли себя крестом и в знак смирения шли дальше пешком. Это была своего рода Поклонная гора, от которой пошли «поклонные горы», известные в любом старом русском городе.

«И ту есть гора равъна (пологая. — Н. Б.) о пути близь града Иерусалима яко версты дале; на той горе сседают с конь вси людие и поставляють крестьци (осеняют себя крестом. — Н. Б.) ту и покланяются святому Въскресению на дозоре граду… И идуть вси пеши с радостию великою к граду Иерусалиму» (131, 32).

Паломничество в Святую землю требовало не только немалых денежных средств, но и личного мужества. Первой опасностью был грабеж на русских дорогах — обычное явление в период удельной раздробленности.

В записках Игнатия Смольнянина, сопровождавшего митрополита Пимена в Царьград в 1389 году, сообщается, что гостеприимный князь Олег Рязанский, провожая митрополичий караван, «отпусти с нами боярина своего Станислава с доволною дружиною и воинством, и повеле ны (нас. — Н. Б.) проводити до реки до Дона с великим опасением разбоя деля» (107, 278).

Далее путников подстерегал шторм, который мог настичь корабль с паломниками на любом этапе их морского пути. Троицкий дьякон Зосима, направлявшийся в Константинополь, сел на корабль в устье Днестра. «И наняхом себе корабль, поидохом на морие и быхом на морие 3 недель. Едва с нужею доидохом устья цареградскаго, тогда бываетфутрина (сильный ветер. — Н. Б.) великая и валове страшнии пред Филиповым заговеньем (14 ноября. — Н. Б.)» (107, ЗП).

В Эгейском море и у побережья Малой Азии бесчинствовали пираты. Они нападали на торговые корабли, перевозившие паломников, и грабили их до последней рубашки. Жертвой пиратов стал игумен Даниил на обратном пути из Святой земли. Троицкий дьякон Зосима, возвращаясь из Святой земли, также испытал на себе насилие флибустьеров. «И на среди пути найде на нас корабль каталански (поднявшие мятеж каталонские наемники, нанятые византийским императором для войны с турками. — Н. Б.), разбоиници и разбиша наш корабль пушками и въскакаша на наш корабль, аки звери дивии. И разсекоша нашего корабленика на части и ввергоша в море и взяше, яже в нашем корабли. Мене жъ убогаго удариша копейным ратовищем в груди и глаголющее ми: калугере, поне дуката кърса, еже зовется деньга золотая. Аз же заклинахся Богом вышним, что нет у мене. Они же взяша мшелец мои весь, мене же убогаго во едином сукманце оставиша. И скачющи по кораблю, аки звери диви, блистающи копии своими и мечи и саблями и топоры широкими немецкими. Мню аз грешный Зосима, яко въздуху устрашитися от них. Паки взыдоша на свои корабль и отидоша в море. Мы же пристахом ко острову Митилину. Ту быхомь не мало дни и оттоле поидохомь в Костянтин град» (107, 307).

Но главной опасностью были всё же не пираты, а грабившие и убивавшие беззащитных паломников кочевники-арабы, жившие в окрестностях Иерусалима. Игумен Даниил говорит, что не смог посетить место, где стоял библейский город Содом, «боязни ради поганых» (131, 74). Такие же переживания испытал он и во многих других местах за пределами города.

Три века спустя в тех же самых местах нападения арабов опасался и дьякон Зосима. От побережья он с большим риском добрался до Иерусалима «злых ради арапов». Отправившись к реке Иордан, он всё же не избежал опасного приключения. «И поидох възле Мертвое море и наидоша на ны злые арапове и возложиша на мя раны доволно и оставиша мя вь полумертва, отидоша въсвояси» (107, 301, 305).

По мере распространения христианства на Руси возрастало и стремление к поклонению собственным, русским святым местам. В отличие от далекого паломничества в Палестину (в знак которого приносили пальмовую ветвь, давшую название самому явлению) путешествие к святым местам Руси скорее можно называть богомольем.

Средоточием русского благочестия был Киев. Здесь, в Десятинной церкви, находилась гробница «крестителя Руси» Владимира Святого. А на горе возвышалась многоглавая киевская София — кафедральный собор главы Русской церкви митрополита Киевского.

Древнейшим центром русского богомолья был Вышгород, небольшой городок близ Киева, где находился храм Святых Бориса и Глеба и хранились их нетленные мощи. Огромный каменный храм Бориса и Глеба был освящен 1 мая 1115 года.

Привлекал паломников и Киево-Печерский монастырь, основатели которого иноки Антоний и Феодосии уже в XII веке почитались как святые.

Очень рано был причислен к лику святых погибший от рук язычников ростовский епископ Леонтий (1071). Его гробница в Успенском соборе в Ростове также стала местом притяжения для многих богомольцев.

В период политической раздробленности (1132 — конец XV века) каждая земля и каждое княжество чтили собственных святых. Общерусское значение имел только культ киевских святых. Однако по мере возвышения Москвы ее святые — митрополиты Петр и Алексей, игумен Сергий Радонежский — получают признание по всей стране. Но если культ московских святителей имел преимущественно государственное значение, то почитание Сергия Радонежского принимает всеобщий характер. Народная слава святого, главной чертой характера которого была «простота без пестроты», шла рука об руку с официальным прославлением.

Со времен Василия Темного московские великие князья ездят на богомолье в Троицкий монастырь, крестят там своих старших сыновей, делают в обитель богатые вклады. Процесс возвышения Троицкого монастыря как общерусского «богомолья» шел прерывисто, то замедляясь, то ускоряясь в соответствии с настроениями московской знати и переменами политической конъюнктуры. Самым ревностным почитателем преподобного Сергия Радонежского среди всех московских Рюриковичей был Иван Грозный. При нем монастырь процветает, украшается новыми постройками, а его игумен получает сан архимандрита и первое место среди настоятелей русских монастырей. «Троицкие походы», приуроченные к празднику Троицы и дню памяти преподобного Сергия (25 сентября), становятся почти обязательным элементом московского придворного церемониала. Здесь царь встречался с народом и братался с ним в общем порыве покаянной любви к «великому старцу» святому Сергию.

Дорога в Троицу была своего рода сакральным пространством, огромным храмом под открытым небом. «По всей этой дороге видно, что это путь от святыни к святыне, — писал Иван Аксаков в 1849 году в письме отцу, — по всей дороге вы встречаете множество церквей, образов, часовен, святых колодцев и т. п.» (3, 4).

Над дорогой витал образ «игумена земли Русской» святого Сергия Радонежского. Ему посвящены были престолы в придорожных храмах, его образ запечатлен на иконах и в росписях стен. О нем напоминали часовни и памятные кресты на обочинах дороги.

Троицкая дорога наряду с самой Лаврой была одной из достопримечательностей России. Иностранные наблюдатели русской жизни неизменно отмечали в своих записках своеобразный облик этой дороги и ее особое значение для русского народа. Вот что писал об этом посетивший Москву зимой 1858 года Теофиль Готье.

«При приближении к Троице-Сергиеву монастырю жилища встречаются чаще, чувствуется, что мы подъезжаем к важному населенному пункту. И действительно, к монастырю из дальних мест стекаются паломники. Сюда приходят отовсюду, ибо святой Сергий, основатель этого знаменитого монастыря, является одним из наиболее чтимых святых. Проделанная нами из Москвы дорога — это Ярославская дорога, и летом она, как мне рассказывали, очень оживленна. Нужно проехать через Останкино, где находится татарское поселение, через деревню Ростопчино (Ростокино. — Н. Б.), через Алексеевское, в котором несколько лет назад еще можно было увидеть развалины дворца царя Алексея, и, когда зима не покрывает все и вся своим снежным одеялом, время от времени на фоне сельской местности можно разглядеть изящные загородные особняки. Одетые в армяки, обутые в лапти или, из крайней набожности, идущие босиком паломники ранним утром тянутся вереницей по песчаной дороге. Целые семьи едут в кибитках, захватив с собой матрацы, подушки, кухонные принадлежности и самовары, без которых не обойдешься, и все это вместе имеет вид кочующих племен. Но в пору моей экскурсии дорога была совершенно безлюдна» (41, 267).