И в Лавре есть привкус официального высокомерия. Здесь тоже теснят в воротах перепуганный народ черные лимузины, а в будках у железных калиток сидят хмурые привратники. Но все это как-то вскользь, патриархально, беззлобно. Кремль — огромная декорация. Лавра — живой организм. Здесь неистребим дух преподобного Сергия — дух любви и милосердия.

Лавра — столица нищих. Одних поставила в этот печальный ряд трагедия, других — алчность и лень. Так было всегда. Нищие — хроническая болезнь Троицы, или, скорее, ее родимое пятно. Об этих назойливых и безобразных побирушках с горечью вспоминали многие посетители монастыря. В середине XIX века нищенством зарабатывал себе на жизнь каждый четвертый из примерно двух тысяч жителей Сергиева Посада (220, 9).

В 1830 году юный Лермонтов, наслушавшись жалобных рассказов троицких нищих, написал здесь одно из самых известных своих стихотворений. Вот как рассказывает об этом в своих воспоминаниях тогдашняя муза поэта Е. Сушкова.

«На четвертый день мы пришли в Лавру изнуренные и голодные. В трактире мы переменили запыленные платья, умылись и поспешили в монастырь отслужить молебен. На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звук монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: “Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!”

Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола, в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед и принимаясь за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сея на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша СТИХИ:

Лавра — огромное кладбище. Здешние могилы — как старые квартиры — видели не одно поколение «жильцов». Надгробия со стершимися надписями шли на фундаменты храмов и дорожки монастырского двора, а на их место ложились новые. Если бы все надгробия и кресты вдруг встали на свои места — от их плотных рядов невозможно было бы войти в монастырь.

Троицкий некрополь — прямой предшественник современного Новодевичьего или Троекуровского кладбища. Здесь получали место для упокоения за большие заслуги или за большие деньги. Считалось, что тот, кто похоронен в Троицком монастыре, может рассчитывать на лучшую участь в загробном мире. Предусмотрительный кандидат в покойники (а кто может назвать себя иначе?) загодя бронировал себе место на Троицком кладбище щедрой «милостыней» в монастырскую казну. Существовали особый прейскурант за место на этом почетном кладбище и заупокойные молитвы троицких иноков. Для родственников умершего это был вопрос семейного престижа.

В Лавре похоронены представители многих известных фамилий допетровской России. Одоевские и Трубецкие, Голицыны и Ржевские, Горбатые и Бахтеяровы-Ростовские, Глинские и Басмановы, Салтыковы и Оболенские… Из самых известных захоронений в Лавре назовем знаменитого церковного писателя Максима Грека и царя Бориса Годунова, героев борьбы с польскими интервентами Дмитрия Трубецкого и Прокопия Ляпунова, мать царевича Дмитрия Марфу Нагую, вдову царя Василия Шуйского инокиню Анисью. Здесь же нашли последний покой и многие выдающиеся иерархи Русской церкви: митрополиты Филарет (Дроздов), Макарий (Булгаков), Иннокентий (Вениаминов).

Лавра — это своего рода «Академия Генштаба» Русской православной церкви. Из стен Троицы вышли десятки иерархов, оставивших след в истории. С 1814 года в Лавре размещается Московская духовная академия — старейшее высшее учебное заведение Русской православной церкви. Подобно тому как Московский университет стал, по словам Герцена, «средоточием русского образования», так и Лавра — средоточием русского духовного образования.

В Лавре наука встречается с религией, причем обе стороны не проявляют особой радости от этой встречи. Сначала безбожная советская власть изгнала из Лавры монахов и открыла здесь музей. Потом многобожная постсоветская власть, идя навстречу пожеланиям монахов, изгнала из Лавры музей. У каждой из сторон — свои аргументы. Но жизнь требует сотрудничества, дипломатических отношений. И вот уже монахи и музейщики сидят в одном зале и выступают на научных конференциях.

Лавра — многоэтажное здание. На каждом этаже — своя жизнь, и между этажами практически нет сообщения. На одном этаже — туристы, на другом — семинаристы, на третьем — монашествующие, на четвертом — знатные посетители, бесцеремонно въезжающие прямо в ворота Лавры, на пятом — странницы с котомками, жующие корочку хлеба на лавочке, на шестом — еще оставшиеся в монастыре музейные сотрудники, на седьмом — всякого рода «обслуживающий персонал»…

Старая российская дилемма: грязь и хамство… И Лавра не сумела смыть этого позорного клейма русской цивилизации. Достаточно заглянуть в общественный туалет при воротах или вступить в спор с буфетчицей в кафе или просто достать фотоаппарат — и вы сразу поймете, что это — Россия.

Лавра это, кроме всего прочего, и состоящий из множества киосков и лавочек торговый центр. Оно и понятно: каждый хочет унести на память что-то кроме монастырского хлеба и бутылки с водой из святого источника. Но, увы и увы! Над всем здешним товаром — от софринских икон до самодельных матрешек — витает дух церковного или псевдорусского ширпотреба.

Но кто же держит за руки местных мастеров прикладного искусства? Отчего так однообразны эти слишком ярко раскрашенные блюда, ложки и матрешки… Отчего так скучны эти богородские мужики и медведи… Все эти поделки уже в XIX столетии были безнадежно вторичны (52, 90). Все они — не более чем «седьмая вода на киселе» по отношению к древним русским игрушкам. Уйдя от простых и глубинных образов народного искусства, их создатели не пришли к оригинальному творчеству и остановились на каком-то тоскливом распутье.

Впрочем, не блещут оригинальностью не только изготовители ширпотреба. Недалеко ушел от них и автор памятника преподобному Сергию на площади перед Лаврой. В памятнике этом есть что-то от официозных монументов советского времени…

Лавра — краткая история русской архитектуры. Каждый век оставил здесь свой «автограф». Но главный памятник Лавры — вот этот вросший в землю Троицкий собор. Построенный в 1422—1423 годах, он — уходящий глубоко в века корень, от которого произросло всё остальное в монастырских стенах.

Как и положено корню, он равнодушен к симметрии и геометрии.

Из четырех фасадов собора два (восточный и северный) открыты снизу доверху, два других до половины высоты закрыты поздними пристройками.

Восточный фасад с тремя высокими апсидами и пламенеющими закомарами увенчан мощным барабаном с удачной по силуэту главкой и огромным крестом. На сегодняшний день это, несомненно, лучший вид Троицкого собора.

Северный фасад обращен к монастырской площади. Когда-то главным входом в Троицкий собор был западный портал. К нему вела поднимавшаяся по склону холма дорога от древних Святых ворот. А самое святое место монастыря, где стояла келья преподобного Сергия, находилось у южной стены собора. Но время распорядилось по-своему Сегодня главный фасад собора — северный. Впрочем, врата северного портала открывают лишь по особым случаям. А по будням посетитель входит в собор как бы зигзагообразно: сначала через оснащенную мощной пружиной узенькую дверь он попадает с залитой светом площади в темную, как пещера, паперть. И уже здесь, оглядевшись и запасшись свечками под равнодушным взглядом усталого инока за конторкой, посетитель оказывается перед старинными коваными дверями западного портала собора.