— А с возрастом я не только малость поседел, но и изрядно поглупе-ел, — протянул он. — Учти, хорошая моя.
— В этом-то я как раз нисколько не сомневалась, — отрезала я. — Слушай, Герт, а почему все-таки Карчинский наотрез отказался продавать вазу?
— Опять двадцать пять, — Герт в сердцах плюнул. — Далась тебе эта ваза! Ты что, не понимаешь, что за люди художники? Захотел — тебе картину подарил, захотел — отказался глиняный черепок продать. Да просто выпендриться решил, мазила чертов, перед тобой повоображать, остальных на место поставить — вот и все! Может, блажь на него накатила! — распалялся он все больше и вставлял почти через каждое слово непечатные выражения. — А скорее всего, потому что в данный момент… таким был его… каприз… дурь нашла. А раз не захотел, то никто его… художника не заставит. Будь ты хоть… банкир с толстым-претолстым кошельком, хоть… высокооплачиваемая… сучка этого самого… банкира. Но тебе-то, собственно, какая разница?Или покоя не дает… журналистская гормональная железа? Все время тянет найти где-нибудь… сенсацию?
— Герт, — я с удивлением уставилась на своего собеседника, — чего ты так завелся? Я же просто спросила.
— Ладно, просто. Знаю я тебя, — проворчал Герт, но стал успокаиваться. — Тут можно строить какие угодно предположения, отягощать свои извилины какими угодно гипотезами, но самой правильной, вернее, даже единственно правильной будет одна — он так захотел. Захотел, понимаешь. Все остальное — лирика. Извини, — добавил он примирительно, — сорвался.
— Понимаю, — я знала, что обижаться на Герта напрасный труд, — давай не будем больше об этом.
— Конечно, не будем, — хохотнул мой дружок, — приехали, считай. Так ты как, созрела насчет ужина? Или мне ехать искать какую-нибудь отстойную забегаловку, где отвратно воняет прокисшими котлетами и убойно смердит вчерашними щами?
— Перестань, Герт. — Я смеялась, выбираясь из машины. — Кроме забегаловок, есть еще и приличные рестораны, где, наоборот, пахнет очень вкусной едой и обслуживание, кстати сказать, на высшем уровне.
— Ну и деньжата там тоже немалые рубят за это самое обслуживание. И потом, разве можно сравнить какое-то ресторанное месиво с домашней стряпней. Конечно, нельзя, — добавил он уверенным тоном.
— Герт, — я обняла его за талию, — ты же большую часть своей сознательной жизни питался именно в ресторанах и забегаловках. А теперь тебя потянуло на домашнее, с чего бы это?
— Так я же тебе объяснял — возраст. Никакая ресторанная еда не идет в сравнение с той, что приготовлена руками любимой женщины. Из твоих рук, моя дорогая, я готов есть даже гвозди или солому, — с этими словами он облапил меня и стал звучно чмокать.
Проходившая мимо соседка, которой мы загородили дверь, проворчала: «Вот бесстыжая молодежь» — и с треском и шумом исчезла в подъезде.
— Ну вот, — сказала я, отстраняясь от неугомонного рокера, — теперь здороваться перестанет, а все из-за тебя.
— Гордись, — он довольно ощутимо шлепнул меня пониже спины, — тебя в молодежь записали.
— Нечем гордиться. — Я сдалась:
— Ладно, приготовлю сейчас что-нибудь получше гвоздей. И соломы тоже, — добавила я. — С твоим появлением я обрекаю себя на унизительный женский домашний труд. Чего только ради старого друга не сделаешь.
— Не дави на больную мозоль, — Герт остановился у лифта, — знаешь ведь про кризис среднего возраста. У меня, наверное, сейчас именно такой кризис.
— При этом кризисе, — не замедлила я поддеть его, — мужья бросают своих жен и ищут понимание у молоденьких соплюх. А ты у кого ищешь понимания? Не правильный какой-то у тебя кризис.
— Какой уж есть! — огрызнулся мой дружок. — Некоторые мои знакомые семьи бросают, а я вот вознамерился снова семью создать, так что, мать, унизительный женский домашний труд станет теперь для тебя постоянным. Ты готова к этому?
— Не знаю, — честно призналась я. — Как-то, привыкла уже к одинокой жизни, но попробовать можно. В конце концов, если ничего не выйдет, вернусь к своему прежнему состоянию.
— Сколько пессимизма! Давай не будем о грустном. Как я понял, ты принимаешь мое предложение. Это надо отметить. Поднимайся в квартиру и начинай готовить праздничный ужин, а я двину в магазин за презренным пойлом. Предпочитаю прозаическую водяру, но ради такого случая выпьем с тобой шампанского. Я побежал.
— Купи еще торт! — крикнула я ему вдогонку. — Какой же праздник без торта.
Не слишком-то я надеялась, что Герт воспримет мои слова как руководство к действию, но услышала только «хорошо», и дверь подъезда захлопнулась за моим неуемным дружком.
Сейчас я быстро что-нибудь соображу, затем ванна на полчаса и здоровый сон. А может, позвонить завтра на работу и сказать, что отыскала интересный материал насчет Дианы, поэтому придется задержаться? Подкинуть Лильке в ее скандальную хронику «Из жизни звезд» связь Дианы с Ивлевым, а самой пройтись по ее увлечениям искусством, приплести сюда же и посещение галереи?
Значит, утром позвонить, а прийти только к обеду. Можно будет хоть как следует отдохнуть. Если, конечно, Герт даст мне отдохнуть. Интересно, он всерьез насчет семьи или это обычный треп? А мне, собственно, зачем сильно переживать по этому поводу. Чем скорее у него пройдет «семейное» увлечение, тем быстрее все вернется для меня в привычную колею.
Еще не успев открыть дверь, я услышала в квартире голоса. Значит, мать решила сегодня меня навестить. И, как это иной раз водится, даже не одна. Вот только этого мне не хватало. А так хорошо все начиналось! А предполагалось как! Спокойный ужин в домашней обстановке, спокойное занятие любовью, ванна, спокойный сон, чтобы завтра встать бодрой и свежей.
Все псу под хвост! Вечер теперь безнадежно испорчен. Я еще готова выслушивать советы матери, но ее муженька — увольте, слишком отвратительный тип. И Герт, как назло, явится со своим пойлом. Придется теперь сидеть допоздна, созерцая мать и ее благоверного, который ни за что на свете не откажется от дармовой выпивки. Вот ведь невезуха!
— Лида, это ты? — раздался голос матери, и она появилась в дверях со своей обычной строгой прической, в строгом, но элегантном платье, в новых модных очках.
При взгляде на нее почему-то кажется, что она учительница. А еще больше она похожа на классную даму, что следила за порядком в гимназиях до революции. Есть в ней что-то старорежимное. Но ее муж, а соответственно и мой отчим, — полная ей противоположность. Толстый, оплывший, не слишком опрятный, с вислыми сизыми усами и плешивой головой. Маленькие поросячьи глазки хитро смотрят на тебя, буравят насквозь. Он никогда не удержится, чтобы плоско не пошутить насчет моей личной жизни или не сказать откровенную гадость. Но еще больше он любит поучать, давать советы о том, как надо жить. Мишке не раз это надоедало, и он посылал его куда подальше, пока не свалил в Америку, чтобы больше уже ничьих советов не слушать.
Мать была у Мишки уже несколько раз, восхищалась его домом, устроенным бытом и сервисом самого высокого класса, но отчим оставался дома. Хоть в этом моему брату повезло. Оказывается, этот хомяк до ужаса боится самолетов и никогда никуда не летает. Ну а до Америки, кроме как на самолете, ничем больше не доберешься. Корабли не в счет — слишком долго. Поэтому Мишка исправно шлет на праздники поздравления и подарки, но избавлен от присутствия отчима в своем доме. А мне вот приходится отдуваться за двоих.
— Привет, мам! — ответила я, стараясь не обращать внимания на оглушительный рев телевизора и несущийся из комнаты комментарий. — Решили заехать?
— Тебя разве дождешься, — мать поправила очки, — забываешь даже позвонить. А почему так поздно? — строго спросила она, словно я все еще была школьницей и задерживалась на дискотеках.
— Мы в галерее были. — Я старалась не сорваться, ссориться не хотелось. — Там сейчас проходит потрясающая выставка.
— В галерее? — У матери удивленно поднялись брови. — Ты это серьезно?
— Конечно. — Я неторопливо разворачивала подаренную картину. — Ты же знаешь, что в газете я веду рубрику по искусству, поэтому мне приходится посещать подобные заведения. А «Галерея искусств» стоит того, чтобы в ней побывать, тем более, как я уже сказала, там сейчас проходит потрясающая выставка художника Карчинского. А мне надо писать о нем статью.
