Мне удалось не рассмеяться.

Между тем женщина продолжила. Она рассказала о том, как можно совершенно самостоятельно освятить любой предмет. В частности – нательный крестик; достаточно положить его на подоконник и, закрыв глаза, молиться, до тех пор, пока в мозгу не вспыхнет серебряная вспышка, которая и есть акт освящения Божественной Силой.

– Я занимаюсь с вами один раз – этого достаточно. Очень тяжелые случаи требуют повторения встречи. Но это – большая редкость, – говорила Раиса Васильевна, так ее звали.

Затем она приступила к лечению мальчика, который был здесь вместе с матерью. Женщина усадила ребенка на стул, сунула ему в руки кусок картона и велела читать вслух то, что там было написано. Мать тоже принялась читать, вместе с мальчиком.

Целительница стояла сзади и, взяв мальчика за плечи, принялась разминать их, отрыгиваясь, время от времени.

Мальчик и его мать с сосредоточенным благоговением делали все, что велела им женщина.

Затем целительница, положив ладони на подбородок и темечко мальчика несколько раз резко повернула его голову, так, что послышался хруст шейных позвонков.

Ненавижу эту процедуру. Таким же образом мне потянули мышцу, или порвали что-то, когда я около года назад решилась сделать массаж. Шея долго болела, да так, что я не могла ни поднять, ни опустить голову…

Пока я ежилась, вспоминая, мальчика уже подняли со стула и Раиса, как завзятый костоправ, обняв ребенка сзади, подняла его над полом, встряхнула и поставила на место. Так обычно приводят в порядок позвоночник.

Я не совсем понимала, при чем здесь массаж, но, естественно, ничего не сказала; чужой монастырь…

Потом Раиса долго прощалась со своими подопечными, давала советы, слушала благодарности, напутствовала каких-то женщин, видимо не первый раз бывших у нее, что-то шепотом говорила высокому парню, незаметно возникшему из соседней комнаты и так же незаметно исчезнувшему… А я все ждала своей очереди.

Наконец, мы остались с ней вдвоем.

Раиса уселась за стол, я подошла к ней и хотела было рассказать о своих проблемах: проблем было множество, я настолько погрязла в них, что давно не видела выхода, они наслаивались, наплывали одна на другую, скручивались, как клубок змей весной, а я находилась внутри клубка и задыхалась в его мерзких кольцах.

Раиса остановила меня, начав, в свою очередь, задавать вопросы. Прием не новый, любая гадалка знает, как узнать о клиенте все, разговорив его.

– Вижу, плохо тебе, – сказала Раиса.

– Да, – сразу же согласилась я, – и, хотелось бы узнать, возможно ли… Возможно ли, чтобы наступило облегчение?

Она вздохнула:

– Нам всем осталось очень немного… Конечно, хотя бы это немногое ты можешь прожить счастливой…

И сразу же спросила строго и торжественно:

– Веруешь?

– Конечно! – подтвердила я.

– Надо молиться! – приказала Раиса.

– Я молюсь, но… У меня наверное плохо получается… Знаете, может, меня сглазили?

– Хм, – задумчиво произнесла она, – это не сглаз… На тебе такое проклятие, что! Даже и не знаю… Женщина?

– Что? А, да. Мне говорили, что это пожилая женщина, – отвечала я, – свекровь говорила, бывшая… Мол, кто-то из родни… Только, я хочу сказать, что этого не может быть.

– Не будь такой наивной! – повысила голос Раиса, – на тебе смертное проклятие с венцом безбрачия вдобавок, а ты еще сомневаешься. Как до сих пор-то выжила, не знаю.

– Да, вы правы, – вздохнула я, – моя жизнь – полный бардак! Действительно: ни кола, ни двора, семья развалилась и человек, в общем, которого я… С которым у меня… Он уехал, и я не знаю… Поэтому я и пришла.

– Ты уверена? – перебила меня Раиса.

– Я люблю его.

– Да, – она смотрела на меня в упор, словно испытывала, – Черный он, я вижу. Лучше бы тебе оставить его, – это прозвучало как вопрос. Но я не дослушав, отчаянно замотала головой, решив быть твердой.

– Что ж, возможно, так и должно быть, – она задумалась, – Господь посылает тебе испытание, а ему – помощь. Может быть, ты сможешь…

– Знаете, он уехал в Москву…

– В Москву? – переспросила Раиса. – Я не вижу тебя там. Но, все может быть. Поезжай.

Засим последовала уже известная мне процедура со стулом и молитвой на куске картона. Только я почему-то напрочь забыла о своем скепсисе, потому что начала рыдать в голос и никак не могла остановить слезы, мешающие видеть неровные строчки, написанные от руки, буквы плыли, картон дрожал в непослушных руках.

– Ничего! – восклицала Раиса, крепко вцепившись в мои плечи, одновременно она выкрикивала слова молитвы, отрыгивалась и подбадривала меня, заставляя иногда между всхлипами произносить окончания некоторых слов. Я старалась.

Наконец, Раиса подняла меня, встряхнула основательно, потом заставила лечь на диван и принялась массировать позвоночник. Я не сопротивлялась, а потому как-то пропустила момент, когда целительница крутила и хрустела моей головой.

Когда все закончилось, она совершенно добрым голосом сказала:

– Да, много на тебе было! Я уж думала, не справлюсь. Но теперь все позади. Я даже глазки твои исправила, посмотри!

Она вывела меня в коридор, к большому зеркалу и заставила смотреться. Я смотрелась, но видела себя, как в тумане. А еще я видела, там, под зеркалом – ваза, а в ней – деньги, много бумажных денег; их, видимо, оставляли посетители.

Тогда деньги совсем дешевые были, и у меня как раз этих самых бумажек было две – по тысяче каждая. Этого хватило бы на проезд до дома и на буханку хлеба. Больше ничего не было, а потому меня страшно мучил вопрос: положить ли эти деньги в вазу, или нет. С одной стороны – сумма была настолько ничтожной, что я стыдилась ее; с другой – не положить, значит, не отблагодарить никак целительницу; с третьей – мне самой позарез нужны были эти несчастные две тысячи.

Как-то так, покрутившись в коридоре, я все же выскользнула на улицу, продолжая страдать от своей несостоятельности. Я чувствовала себя мелким воришкой, которому удалось улизнуть с места преступления, но не от угрызений совести.

В конце концов, решила я, заработаю и отдам. Вышлю переводом и всякими словами благодарности. С этими спасительными мыслями я и уселась в автобус. И он тронулся, запылил по жаркой августовской улице.

Я так и не отблагодарила Раису.

Этот долг, как и множество других неоплаченных, остался на моей совести.

Вечером позвонил сбежавший Сергей и сказал, что любит меня.

Терять нечего было; те жалкие пожитки, что я вывезла от Валерки, перекочевали к Валентине. Сама же я, побросав в старый, еще алжирский чемодан кое-какое тряпье, храбро села в московский поезд.

Мы были счастливы, потому что каждый день устраивали маленькие праздники: мы гуляли по Ботаническому саду, исследовали Царицынские развалины, спорили о том, на какой скамейке сидели Воланд и Берлиоз на Патриарших…

Мы были счастливы. Не смотря на то, что жили в маленькой квартирке, где помимо нас обиталось еще человек пять таких же веселых и неприкаянных бедолаг, перебивавшихся первое время пением в электричках. По утрам каждому из нас доставался жетон метро и честно поделенные сигареты. Мы были счастливы, потому что вечером все равно находились деньги на несколько пакетиков китайской лапши, а наши сердобольные московские друзья приволокли мешок картошки и собрали для нас по знакомым одежду и посуду.

Мы шумно отмечали дни наших рождений, ухитряясь дарить друг другу шикарные подарки…

Как-то нашлась работа: я продавала крем для обуви – двадцать долларов баночка. Сергей подрабатывал то на ремонтах квартир, то коробейником в канадских компаниях. Нам даже удалось снять отдельную квартиру…

И было так легко и весело, и жизнь казалась широким шоссе с множеством зеленых светофоров.

Хотелось взобраться на высокую гору и кричать, набрав побольше воздуха: все возможно!

Господи, я любила жизнь неистово, жадно, с восторгом, разрешенным только невинным детям… Разве, это так уж плохо?