– Машка, зачем тебе этот Испанский летчик? Ты замуж хочешь? Гнездышко свить? Так ты посмотри на него, какой он муж! Он же идиот! Послушай, давай мы найдем тебе мужа, а? Хочешь?
Я мучалась от этих разговоров, отнекивалась, отшучивалась. Мне действительно надо было замуж и срочно. После смерти деда, мать, приехавшая на его похороны, устроила истерику. Она требовала немедленного замужества.
– У тебя остался последний год! Закончишь институт. Пойдешь на завод, а там сразу какой-нибудь женатый объявится!
– Мама!
– Молчи! Я знаю! Будешь всю жизнь в любовницах!
– Мама!
– Что, мама, что?! И этот твой Вадик опять тебе звонит. Свяжешься с этим подонком, он тебя и нас в могилу загонит!
– Он мне не звонит!
– Молчи! Мне бабушка все рассказала!
– Так ведь это бабушка с ним разговаривала, не я. Мы не общаемся.
Мать плакала, шумно хлюпая носом, голос дрожал и срывался на крик.
– В общем так: если замуж не выйдешь, к нам с отцом можешь больше не приезжать!
– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж? – Я боялась этих ее слез, я боялась ее слов, ее страха, доходящего до ненависти.
– Да, хочу!
– Все равно за кого? – уточнила я.
– Все равно!
– Хорошо.
Валерка был первым после того ночного разговора, кто сам пришел с распростертыми объятьями – жениться. Мы были знакомы чуть больше двух месяцев.
Валерка спился быстро. Два года я жила с ним, сама не знаю зачем. Все никак не решалась уйти. С самого первого дня – нашей свадьбы, когда проснувшись утром в Валентининой квартире, я лежала на старом, еще дедовом диване и, глядя в потолок решала что лучше: сбежать в никуда, или прыгнуть с балкона; с самого первого дня я знала, что загнала себя в угол, и биться мне теперь в этом углу, как пойманной в паутину мухе. Паутина была липкой, густой и привязчивой, а паук в моей голове шептал: «Куда ты пойдешь? Кому ты нужна? Сиди и радуйся, что хоть кто-то взял!». Я пыталась, но радости не было.
Был завод и проходная с 8 до 16.30. Было тупое переписывание бумаг: цифры из одного гроссбуха переносились в другой. Были бесконечные общаги и бессмысленные собрания и субботники. По вечерам приходили друзья, те, кто еще оставался. Мы играли в преферанс до одури, пили водку и говорили ни о чем.
Его родители жили у самого Азовского моря, в Мариуполе. Мы ездили туда, но море, почему-то, я видела только из окна вагона. Оно было свинцово-серым, ненастоящим: мелькнет куском тусклого стекла, затянутого рябью и исчезнет, словно его и нет.
Я стала такой же лениво-тусклой, и мои прежние сокурсники не узнавали меня при встрече.
– Валера, нам надо разойтись, – равнодушно говорила я ему иногда, – это бессмысленно…
Он пугался и грозил, что прыгнет в чан с негашеной известью, или сделает еще что-нибудь такое же ужасное, и это будет на моей совести…
– Но ведь это шантаж, – устало говорила я и оставалась.
Той осенью Авдотья подарила нам большое зеркало с отбитым уголком. Валерка закрепил его на стене нашей комнатушки в общежитии.
24
– Бабам – водка, мужикам – самогон!
Длинный кухонный стол быстро заполнялся снедью, посудой, бутылками… несли все, кто что может. На двух этажах маленького русского барака, собранного из немецких панелей, царило оживление… Из дверей комнат, распахнутых настежь, то и дело выскакивали разгоряченные женщины, бегали, по длинному общему коридору, таскали эмалированные тазики с неизменным салатом по кличке «Оливье», винегретом, котлетами…
– Машка! Где Машка?
– Дома, наверно.
– Пойду, позову.
Две женщины столкнулись и сразу разбежались в разные стороны.
Из тамбура, с лестничной площадки высунулась чья-то лохматая голова:
– Ольк!
– А!
– Валерку позови!
– Ладно, – кивнула головой Олька и без стука распахнула дверь, одной из немногих закрытых комнат.
Они сидели рядышком на софе в отмытой до блеска комнате, первой в их жизни «своей» комнате и смотрели на мельтешение теней в экране телевизора. Она вздохнула:
– Опять пьянку затеяли…
– День рождения, у Ольки, – с готовностью ответил он, – нас звали…
– Я не пойду! – твердо сказала она.
– Я тоже не пойду, – пообещал он.
Они пододвинулись друг к другу ближе. Он стал гладить ее по голой руке, коснулся плеча, обнял. Она склонилась к нему и прикрыла глаза. Он поцеловал ее в макушку, скользнул ладонью по бедру: она засмеялась.
– Масечка, ты трусики так и не надела? – игриво зашептал он ей в ухо.
– Не успела…
Он чаще задышал, и лоб его покрылся испариной:
– Давай подружим? – Второй рукой он добрался до нижней пуговки на ее халатике.
– Ой! – она схватилась за разошедшиеся полы халата.
Дверь с шумом распахнулась:
– Машк! Привет! Вы чего тут? Валерк! Ты ей сказал? – с порога закричала новорожденная Олька. Валерка кивнул.
– Так, чего? Вы идете?
– Оль, нам что-то не хочется… – Маша торопливо застегнула пуговицу. Она побоялась обидеть соседку, поэтому ответить «нет» сразу не решилась. И Ольга потянула ее за руку с домашнего дивана, от мужа, туда, в коридор, в общую суету. Маша растерянно подчинилась. Ее муж – Валерка, потопотал следом.
– У меня же, день рождения! – быстро объясняла Ольга, ведя за руку вялую Машу на кухню, к длинному столу, – Все уже готово, только вас и ждем.
– А кто будет-то? – обреченно спросила Маша.
– Да все, все наши: и мама моя с отцом, с работы мужики, ЦЭМовские… Вот, привела!
Несколько трезвых мужиков топтались у стола, поглядывая на запечатанные бутылки. Валерка к ним присоединился.
Что-то докипало и догорало на четырех общественных плитах, кухня утопала в клубах пара и разнообразных запахов. Мелькали раскрасневшиеся лица взволнованных женщин.
– Хлеб-то! Хлеб-то порезали?
– Вика, сходи за тарелками, не хватает.
– О, Машка пришла! Садись.
– С Валерычем рядом!
– Ты уж, не побрезгай нами!
В проеме кухонной двери появлялись люди, еще и еще… В руках у приходящих были стулья, миски и бутылки: с заводскими пробками и свойские, с заткнутыми газетой горлышками.
– Здорово, Валерка!
– О, здорово!
– Это – твоя?
– Моя!
– Здрассте…
– Привет.
– Сидай, сидай…
– Кому не хватает вилок?
– Да, не, все нормально!
– Мне немножко…
– Двадцать капель.
– Ну, за здоровье!
– Пусть родители скажут.
– Сделайте тише магнитофон!
Из-за стола поднялась не старая еще женщина, робко улыбнулась, оглядывая присутствующих, нашла взглядом дочь Ольгу и снова улыбнулась теперь только ей. За столом замерли, в ожидании тоста. Нетерпение отразилось на лицах, тарелки наполнены закуской, в рюмках подрагивает водка…
– Ну, мать, давай! – толкнул в бок женщину, сидящий рядом усатый дядька – отец именинницы. Женщина, сжимая в руках стопку с водкой, набрала побольше воздуха в легкие и начала говорить:
– Мы так рады, что Оля и Вова получили эту комнату. Теперь они заживут своим домом… – она задумалась, опустила голову, потом снова оглядела ждущих и продолжила:
– Вы такие дружные все! Собирайтесь почаще, не ссорьтесь…
– Ура! – заглушил последние ее слова возглас нескольких глоток. И пошел звон стекла, издаваемый стаканами, стопками, рюмками… Выпили залпом.
– Эх, хорошо!
– После первой и второй?
– Перерыва нет вообще!
Женщины заулыбались, подставляя опустевшие сосуды под новую порцию водки.
– Ну, Ольк, чтоб все у вас с Вовкой было хорошо!
– Давай.
«Дзинь! Пом-пом! Тук! Тук-тук!»
– Поехали!
Сошлись и разошлись в нестройном хороводе стаканы.
– Закусывайте!
– У всех налито?
– Котлеты-то, котлеты берите.
– Предлагаю выпить за женщин и девушек… – галантный Антон привстал и постучал вилкой по стакану, привлекая к себе внимание.
– Тихо! Антон говорит!
– За баб!
– Целоваться будем?
– Ах-ха-ха!
