Но если раньше он излучал яркий свет, будто рубиновое солнце, то сейчас отсвечивал слабым, как бы болезненным, мерцанием. Держа кристалл в вытянутой руке, Тол’чак поочередно повернулся на север, запад, юг и восток — ничего… Сердце не отозвалось привычным биением. Реликвия, которая некогда вела огра, казалось, потеряла силу.

Он поднял камень к пылающему закату. Сквозь блестящие грани проступила тень, поселившаяся в глубине: зло, тьма, проклятие, наложенное на народ огров за клятвопреступление одного из вождей. Триада, старейшины племени Тол’чака, поручила молодому огру искупить вину его предка и снять проклятие, уничтожив зло. Тогда ему и вручили этот камень — сосуд для едва теплящихся душ пращуров и проводник в большом мире. Но Погибель уже завершала свое гнусное дело. Зло росло, поглощая души огров, заточенные в кристалле. Когда Тол’чак приступал к поискам, тень была маленькой, не больше червя, с трудом различимого сквозь блики тысячи граней, а теперь он набрал силу, разъелся. Подобно превращению гусеницы в мотылька, Погибель изменилась, стала похожа не некую темную сущность, затаившуюся внутри рубиново-красного камня. Кем или чем оно было? Во что могло превратиться окончательно?

Тол’чак опустил сердце-камень.

В сущности, ответ на эти вопросы не имел значения. Души огров-пращуров оказались сожранными черной напастью. Тол’чак оперся о темный камень парапета. Почему сердце племени привело его к ведьме? Какой намек здесь таится? Возможно, помогая ей, он получит ответную помощь? Огр не знал. И не представлял, сможет ли когда-либо узнать.

Он задумчиво теребил сумку, поглядывая на уборщиков, копошившихся внизу. В небе кружились чайки, криками призывая сородичей к обильной трапезе. В море акулы подрались из-за унесенного течением трупа.

«Жизнь всегда кормится чьей-то смертью», — мрачно подумал он, отворачиваясь.

Запихнув, хотя и не с первого раза, самоцвет обратно в мешочек, огр, ворча, принялся завязывать ремешки. И вдруг камень, будто рассердившись на непочтительное обращение, запылал ярким светом. Тол’чак охнул. Выскользнув из его неуклюжих пальцев, сердце-камень покатился по каменному полу, остановившись у поваленного столба. И продолжал сиять, словно упавшая звезда.

Тол’чак недоверчиво смотрел на камень, и глаза его наполнились слезами от яркого света и облегчения. Сердце ожило!

Опустившись на колени, огр одной рукой оперся о пол, а ладонью второй прикрыл глаза от сияния. Он решил рассмотреть камень поближе. И тогда в глубине кристалла, затмевая рубиновый блеск, возникла тень. С каждым биением сердца она становилась все больше и больше, поглощая свет. Ужас сковал Тол’чака.

Погибель!

Зло явилось за ним.

Но он не стал убегать. Только выпрямился и расправил плечи. Если суждено умереть сегодня, он готов. И вот уже алый свет камня почти исчез, пожранный пульсирующей тьмой. Вскоре тень заполнила весь самоцвет, лишь красные отблески у самой поверхности озаряли его. Но они сияли, словно ореол вокруг солнца при затмении.

Сгусток тьмы зашевелился, обретая подобие формы. Несмотря на ослепительный свет, Тол’чак замер, не мигая. Перед ним появилось изображение огра, сотканное из теней. Сутулый, наклонившийся к земле, он опирался на руку толщиной с древесный ствол, на спине вздыбилась грива жесткой шерсти. Огромные глаза, похожие на водовороты осенних туч, смотрели на Тол’чака. Будто отражение на зеркальной глади озера. Собственно, в каком-то смысле это и было отражение.

Тол’чак придвинулся. Слезы застилали его глаза.

— Отец?

Темная фигура не шелохнулась, но лицо ее, похоже, озарилось радостью. Взгляд скользнул по выпрямившемуся Тол’чаку.

— Тот-кто-ходит-как-человек.

Молодой огр немедленно согнулся, упираясь мощным кулаком в гранит.

— Нет, — произнесло существо из глубины сердце-камня, и голос его звучал одновременно тихо и громко, далеко и рядом. — Не делай так. Триада дала тебе верное прозвище.

— Но, отец?..

— У меня мало времени, — качнулась черная голова. — Я должен торопиться.

— Но ведь камень вновь пылает!

— Только сейчас. — Черный огр посмотрел на сына. — Я — последний из духов, заключенных в нем. Наши с тобой кровные узы позволили мне так долго сопротивляться Погибели. Но на закате я исчезну.

— Нет!

— Камень падает сверху вниз, вода течет с горы, а не наоборот, — недовольно проворчал дух. — Даже горы не в силах воспрепятствовать этому. Ты — огр, сын мой. Смирись с судьбой, как смирился я.

— Но…

— Я уйду навсегда, но оставлю для тебя подсказку. Погибель уже рядом, и я осознал твой путь. Но теперь ты пойдешь без помощи духов. Один.

— Но зачем? Если Погибель опустошит камень, стоит ли куда-то идти?

— Не все еще потеряно, сын мой. Есть способ уничтожить Погибель и восстановить сердце-камень нашего народа.

— Не понимаю.

Изображение в камне дрогнуло и начало расплываться, подробности исчезали по мере того, как истончался ореол рубинового света. Даже голос духа стал невыразительным и надтреснутым.

— Возьми камень и отнеси его… Туда, где он рожден.

— Где это место?

Ответ прошелестел, будто легкий ветерок. Тол’чак отшатнулся, задыхаясь от волнения.

— Нет!

Но он знал, что услышал истину.

Темная фигура огра исчезала, сливаясь с другими тенями.

— Просто сделай это… Во имя своего отца…

Тол’чак сжал кулаки. Выполнить просьбу немыслимо, невозможно! Но все же он кивнул.

— Я попытаюсь.

Свет на миг возобладал над тенью. Донесся последний шепот:

— Как ты похож на свою мать… — Сияние исчезло. — Я ухожу счастливым, зная, что мы оба живем в тебе, сын мой.

Потускневший кристалл лежал на холодном граните. Тол’чак не мог пошевелиться. От рубинового сияния не осталось и следа. Наконец огр пересилил себя и, сграбастав камень широкими лапами, положил его на колени, будто баюкая сердце своего племени.

Так он просидел, пока солнце не исчезло за линией горизонта. Лишь слезы время от времени скатывались по щекам великана. Когда очертания башни скрылись во тьме, Тол’чак поднес камень к губам и поцеловал холодную поверхность.

— До встречи, отец, — прошептал он.

Джоак поспешно шагал по пустым коридорам, всей душой желая сбежать куда-нибудь подальше.

Дыхание его сбилось, великолепную одежду покрывали пыль и паутина — ведь он пробирался по заброшенным коридорам. На миг юноша остановился, прислушался и, не уловив шагов преследователей, пошел медленнее, на ходу вытирая носовым платком измазанную бровь. Как же все это ему надоело!

Слева открылся вход на винтовую лестницу, и Джоак немедленно нырнул туда. Плечи молодого человека еле-еле проходили через узкий лаз. Скорее всего, этот ход проделали для слуг. Юноша поднимался по лестнице, шагая через ступеньку. Добраться бы только до главного зала, а оттуда путь к кухням он знает как свои пять пальцев. Жалобное урчание в животе пробуждало мечты о глубокой миске с тушеным мясом и краюхе свежевыпеченного хлеба. Побег стоил Джоаку пропущенного обеда, но брат ведьмы не жалел о заплаченной цене.

Миновав последний пролет, юноша бочком протиснулся в дверь. Звуки кухонной суеты обрушились на него сладкой музыкой: стук горшков, шипение жира на противнях, трубный глас главного повара, умело управляющего здешним беспорядком. Дверные створки захлопнулись за спиной Джоака. Пламя очагов озаряло стены, будто заходящее солнце. Аромат запеченных кроликов щекотал ноздри, а запах хлеба с восхитительной ржаной корочкой, только что вынутого из духовки, смешивался с запахом жареного лука. Ноги Джоака, словно повинуясь темному заклятию, сами понесли его вперед. Юноша зачарованно двинулся на шум и запахи.

Но, едва переступив порог кухни, он налетел на девушку с золотисто-рыжими волосами, выглядывавшими из-под белой накрахмаленной косынки. Она оттолкнула его, приняв за одного из кухонных слуг, которые так и норовили украсть что-нибудь съестное.

— Руки прочь, болван! Я тебе не девка из таверны! — Не успев возразить ни словом, ни жестом, юноша получил локтем под дых. — На тебе!