— Значит, память — это энергетический процесс, естественно, как и мысль. Электрические импульсы, такие же, как свет или звук. Мы постоянно записываем свет и звук. — В возбуждении я упираюсь ладонями в сиденье стула. Было время, когда я мог поднять себя с сиденья, повиснуть в упоре, но сегодня в руках ощущается легкая слабость. — И вот о чем я задумался, пока лежал здесь и старел, и представлял яркие, яркие картины прошлого: почему нельзя сфотографировать эту энергию, эти мысли? Можем ли мы сделать снимок мысли? Сфотографировать воспоминание?
— А что, может быть и можем. Может быть и можем, — бормочет Сэмюел. Он заинтересовался и склоняется ближе.
— Уверен, что можем, — говорю я и, откинувшись назад, закидываю ногу на ногу. — В тех воспоминаниях, которые я старался вызвать для тебя за последние несколько недель, я почти реально переживал прошлое. Я видел Смиляны, «Уолдорф», и Уорденклиф, и Вестингауза так явственно, что готов поручиться: мой мозг проектировал эти воспоминания обратно на сетчатку. Забава для старика, живые картины.
Я минуту наблюдаю за Сэмом, опустив подбородок на ладони.
— Почему бы нам не провести опыт? Я попрошу тебя заглянуть мне в глаза, глубже, чем кажется возможным. А я тем временем вызову зрительный образ прошлого. — Я похлопываю его по плечу. — Твое дело смотреть и сказать мне, какое воспоминание ты увидишь в моих глазах. О! — кричу я и вскакиваю, осененный новой идеей. — Я запишу воспоминание на листке — воспоминание, которое собираюсь вызвать, чтобы ты поверил, что это не просто трюк. — Я бросаюсь к столику у кровати. Скрючившись над ним, я набрасываю на листке несколько слов, вырываю его из блокнота и, сложив пополам, дважды стучу по нему пальцем. — Готов?
— Готов как Вашингтон, — отвечает Сэм и подается вперед в кресле.
В комнате наступает тишина. Мы вглядываемся в резервуары глаз друг друга. Сэм сосредотачивает всю свою энергию. Его взгляд давит на меня, но я не отвлекаюсь ни на его буйную шевелюру, ни на густые брови. Я фокусирую взгляд в его глазах, пока он не начинает говорить.
— Иисус, Мария и… — говорит он. — Я…
— Говори, что ты видишь, — бормочу я, не нарушая сосредоточенности.
— Я… я… — продолжает Сэм. — Там мальчик. В комнате темно и он, кажется, нездоров. У его постели три пачки книг, каждая высотой почти в человеческий рост. Но мальчик с головой ушел в одну. Я как будто даже различаю… нет, ты не поверишь! Это книга Марк Твена, моя! Я даже различаю название. Кажется, «Простаки за границей».
Я еще немного удерживаю взгляд, позволяя ему осмотреть комнату, а потом моргаю. Я сажусь прямо.
— Ты увидел.
Сэм кивает.
— Увидел. Почти наверняка увидел.
— Загляни в листок — он рядом с тобой.
— Ах, да. — Сэм разворачивает листок и читает мою запись: «Как я первый раз читаю книгу Марка Твена». Он кивает и улыбается, и снова в задумчивости складывает ладони шалашиком, говоря:
— Но если ты мальчиком читал уже написанную мной книгу, тогда… — Он оглядывает меня с головы до ног, замечает мое восьмидесятилетнее тело. — Тогда я, должно быть, действительно очень стар.
Я движением плеча отбрасываю мысль о его старости.
— Ты видел, — повторяю я.
Сэм откинулся в кресле и вытирает глаза, недоверчиво качая головой.
— Давай устроим ужин, — говорю я. — Отметим это событие.
— Нет-нет. Мне ничего не надо. Я сыт.
— Ну, тогда твоя очередь. Раз ты не хочешь со мной поужинать, расскажи тогда, над чем ты работаешь. Пожалуйста, я настаиваю. Что за история у тебя в голове? Или журнальный фельетон?
Но Сэм качает головой. С минуту он молчит.
— По правде сказать, настали плохие времена. Я много потерял на проекте наборной машины, и я сейчас почти не пишу. Честно говоря, Нико, я и зашел-то к тебе сегодня в надежде выманить у тебя небольшую ссуду, — говорит Сэм мне на ухо.
— Ни слова больше! Деньги будут у тебя к утру.
— Ты настоящий друг. Я тебя не забуду.
Заручившись моим обещанием, Сэм, как видно, воспрянул духом. Он острит насчет моих «штучек с памятью» и, пообещав еще зайти на неделе, довольно быстро уходит. Я даже не замечаю, как он ушел.
Я забываюсь крепким сном, а на следующее утро первым делом вспоминаю вчерашний разговор. Я выскакиваю из постели и тащусь вниз, чтобы собрать свои финансы. Кассир «Мэньюфекчерерс траст компани» ведет меня в подвал, где я арендую маленький банковский сейф. С грустью вижу, что он почти пуст, но все же достаю оттуда что могу и с наличными в руках возвращаюсь к себе, чтобы упаковать деньги. Я заворачиваю несколько пяти и двадцатидолларовых бумажек в чистый белый лист, кладу их в большой коричневый конверт и четко надписываю на нем: «Мистеру Сэмюелу Клеменсу, 35, Южная Пятая авеню. Чрезвычайно важно! Срочно! Срочно!»
Покончив с этим, я звоню портье с просьбой отправить курьера.
— Пожалуйста, доставьте как можно скорее и, когда вернетесь, получите награду.
— Да, сэр. Сейчас же.
И он уходит.
Успокоившись, я присаживаюсь к столу и начинаю описывать вчерашний эксперимент, озаглавив его: «Глаз памяти». «Ребенком…» — начинаю я и сам не замечаю, как исписываю пять страниц.
В дверь стучат. Официально, строго. Это мой посыльный. Я распахиваю дверь.
— Молодец, мальчик, — говорю я и принимаюсь рыться в кармане, отыскивая для него чаевые, но он качает головой: нет.
— Сэр, — говорит он, — я пытался доставить вашу посылку, — и он протягивает мне конверт, который прятал за спиной, — но такого адреса, как Южная авеню, не существует.
Неужели я ошибся? Я проверяю адрес. Нет, все правильно. Я озадаченно смотрю на посыльного.
— Нет такой улицы, — объясняет коридорный. — Тогда я сходил с вашим конвертом на Пятую авеню, но там нет никакого Сэмюела Клеменса.
— Ну, это глупости. Я прекрасно знаю эту улицу. Южная Пятая авеню. Сходите еще раз, — торопливо прошу я и закрываю дверь перед носом запыхавшегося посыльного.
На этот раз мне не удается сосредоточиться на записках. Нет Южной Пятой авеню! Глупости! Я прожил в этом городе почти… почти… Я сбиваюсь, запутавшись в счете. Словом, очень долго. Нет Южной Пятой авеню. Хм! И я жду нового возвращения курьера с известием, что посылка доставлена, но время тянется мучительно медленно.
Я открываю окно и беру в руки голубя — пестрого сизаря. Я воспроизвожу эксперимент, который провели вчера мы с Сэмом. Поразительное открытие, хотя случай телепатии, с которым я столкнулся, легко объяснить. Никаких оккультных тайн, простой энергетический сигнал — разумеется. Однако какие открываются возможности!
Я успокаиваю птицу у себя на коленях. Потом, подняв ее к лицу, вглядываясь в самую глубину левого глаза. Может быть, думаю я, этот голубь видел мою птицу. Я жду, концентрируюсь, пока световая нить, проблеск энергии, не становится для меня видимым, и тогда я вижу. Ослепительное синее небо, проплывающие в вышине облака и солнце в сердцевине прекрасных воспоминаний птицы. В глазу голубя мы парим в небе. Правда, трудно сказать, действительно ли это память, или просто Нью-Йорк отражается в радужке его глаза, потому что в этот момент в дверь стучат, и этот стук пугает меня, разрывая напряженную сосредоточенность, и птицу тоже пугает, и я от неожиданности выпускаю ее, и она, хлопая крыльями, взлетает и дико бьется о потолок. Снова громко стучат, и я, вообразив, что это Сэм пришел поблагодарить за одолженные деньги и позавтракать со мной, иду к двери, вместо того, чтобы заняться голубем, который теперь в панике бьется о люстру и в оконное стекло.
Я открываю дверь.
— Сэр, — говорит посыльный.
— Кажется, я велел вам доставить посылку.
— Да, сэр, но…
Я поворачиваюсь спиной к комнате, одним глазом следя за голубем, который в ужасе налетел на стену.
— О, боже, — говорю я.
— Сэр, Южной Пятой авеню не существует, — выпаливает посыльный и, не дав мне возразить, продолжает: — И еще, сэр, я спросил управляющего. Сэмюел Клеменс, писатель Марк Твен, двадцать пять лет как умер.
