— В отеле временно прервана подача энергии. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Очень скоро дадут свет. Мы просим вас оставаться в номерах и сохранять спокойствие.

Должно быть, отказал дизельный мотор генератора. Наконец они добираются до тридцать третьего этажа и выходят на площадку. Мимо Луизы шелестят очень торопливые шаги двух пар ног. Она так и прилипает к стене. Ноги проносятся мимо нее, к последнему номеру в этом крыле — 3327. Мужчины шумно, тяжело дышат — они поднялись по лестнице на тридцать три этажа.

Она крадется за шумом шагов до конца коридора и там, после полной темноты, начинает кое-что различать — тоненькую полоску, острую как лезвие ножа, светящуюся под дверью номера 3327. Кто-то в этом номере украл все электричество.

Луиза слышит, как двое мужчин дружно вздыхают, прежде чем постучать в светящуюся дверь. Ждут. Не дождавшись ответа, стучат второй раз и по-прежнему не получают ответа.

— Прошу вас, мистер Тесла, — говорит один из них. — Мы знаем, что вы здесь.

Второй вступает:

— Пожалуйста, мистер Тесла, мы…

Дверь открывается.

Видение Бога меньше поразило бы Луизу. Из комнаты в нескольких шагах от нее вырывается сияние, вихрь электрической энергии, ослепительный, как солнце в полном мраке. Швейцар и администратор вскидывают руки, заслоняя глаза. И в этом волшебном сиянии виден человек, не похожий на других. Хрупкий, невероятно высокий, с серебряными волосами, острым клином падающими на лоб. Луиза замечает темные впадины его щек и тонкие длинные пальцы на косяке двери. Он прекрасен. У Луизы дух захватывает. Рот открывается сам собой. Он потрясает, как постаревший Дракула, как холодная черная ветка, покрытая зимним снегом.

Она наслушалась рассказов, но ни разу за все годы работы в отеле не видела его самого знаменитого постояльца. В отличие от всех кинозвезд и политиков, останавливавшихся в «Нью-Йоркере», слава мистера Теслы весьма необычного, порой неприятного свойства. Прежде всего, он не разрешает горничным прибирать свой номер. Во-вторых, он уже два года не может платить по счетам. Рассказывают о нем всякое. Он сумасшедший. Он гений. Он из космоса. Он из Сербии. Он умудряется выжить, питаясь одними овощами. Он пьет кровь. Он требует, чтобы к нему никто не подходил ближе чем на три фута. Он не говорит по-английски. Он добрый. Он ужасный. Просто он одинокий и немного не в себе. Он разрешает городским голубям жить в его номере. Он когда-то сделал какое-то очень важное изобретение, но никто в отеле не помнит какое.

— Мистер Тесла, электричество…

— Ах, простите. — И голос у него древний, с выговором далеких, уже не существующих стран. — Я занимался… а, да. Я проводил небольшой опыт. Понимаю. Электричество. Возможно, если бы ваш генератор работал на переменном токе, а не…

— Мистер Тесла, — начинает администратор, видимо намереваясь выбранить его, но сдерживаясь из уважения к жильцу.

— Простите. Я все сейчас же исправлю, — говорит старик и выходит в коридор.

Он уже собирается закрыть дверь, когда серебряный луч освещает ему Луизу, приткнувшуюся в тени, словно прибитую гвоздями. Она бы, пожалуй, не удержалась на ногах, если бы не прижималась к стене. У нее останавливается дыхание, и кровь застывает в жилах. Он, должно быть, способен вытянуть энергию из нее, как вытянул из целого здания. Она не двигается с места. Она не возражает. Он мгновенье удерживает ее взглядом, а потом закрывает за собой дверь, все еще глядя на нее в залившей коридор темноте. Она побаивается, что истории, которые ей рассказывали, могут оказаться правдой, что он вампир, и она, едва освободившись от его взгляда, чуть дыша, крадется обратно в номер, который прибирала. Запирает дверь на задвижку и вслушивается в шаги трех пар ног, удаляющихся к лестнице.

Шаря в воздухе вытянутыми перед собой руками, Луиза нащупывает кресло, садится в него и ждет. Время течет по каплям, а она ждет возвращения электричества и представляет себе удивительного мистера Теслу. Она представляет, как его тонкие пальцы протягивают по отелю новые провода, — словно птица вьет гнездо. Она представляет, как он тайком улыбается в темноте.

Мир умеет меняться очень быстро, и так же быстро, в одно мгновенье, становится прежним. Она забирается в кресло с ногами, сворачивается клубком. И через несколько минут, так же внезапно, как погас, включается яркий электрический свет. Она встает и, опустив голову, собирает щетки на тележку, затем останавливается перед загоревшейся настольной лампой. «Никто больше не обращает внимания на электричество». Луиза трогает стекло лампочки, пытается разглядеть разряд внутри, ток, это заставляет вспомнить высокий лоб старика в коридоре и колючку, появившуюся у нее под ложечкой после встречи с Артуром Воганом. Поражение электричеством. Поразительные встречи. Какой странный у нее выдался день. Она снова трогает лампочку.

Готов, Сэм? Бумаги достаточно? И перьев? Отлично. Начнем с темноты.

Я доставал из кармана крошечный перочинный нож. Подарок моего брата Дане с чеканными жестяными ножнами, напоминающими крошечный пшеничный колос. Я вынимал оружие из ножен: он был не больше моего детского указательного пальца, но, рассекая клинком темноту в коридоре, я пробивался вниз. Когда я был ребенком, темнота представлялась мне дикими зарослями джунглей, а карманный ножик — мачете, которым я каждое утро прорубал себе путь на кухню.

Моя мать, Джука, славилась в нашей местности как великая изобретательница. Ее запомнили по ее усовершенствованным наперсткам, гладильным доскам, сушильным веревкам, лопаткам и приспособлению, помогающему добираться до недоступных уголков в кладовках — она называла эту штуковину «дражаник» — мой дружок.

Я приоткрывал дверь в кухню. Свет спиртовки наполнял комнату. Я жмурил глаза и протирал их, разгоняя темноту. Солнце еще не встало. Я засовывал ножик в карман. Мать нагибалась подложить дров в огонь.

— Который час? — спрашивал я еще полусонным голосом.

Она медленно оборачивалась ко мне, встречала меня взглядом.

— У тебя так ожирели мозги от десертных вин, расстегивания жилета после ужина и спанья днем по углам на скамейках, что ты спрашиваешь совсем не то, что тебя интересует.[5] Какое тебе, черт возьми, дело до времени?

Она была права, на самом деле я хотел только узнать, готов ли уже завтрак.

Джука не училась в школе, не умела читать. Ей и ни к чему это было. Она обладала кое-чем получше. Моя мать умела, раз услышав стихи, запомнить их навсегда: слова словно впечатывались в ее мозг. Она была ходячей библиотекой, хранившей не только стихи, но и историю, романы, Писание и даже подслушанные разговоры — все, что ей хотелось запомнить.

Джука указывала на дедовские часы. Пять часов утра. Она ставила на стол две миски, и я усаживался поесть овсянки с Генрихом IV, сэром Джоном Фальстафом и с матерью: изобретательницей и библиотекой.

Милутин, мой отец, был священником в маленьком приходе: всего около сорока семей. Мы жили у церкви. Не спросив моего мнения, он в день моего рождения дал обет посвятить мою жизнь Богу. Он, можно сказать, отказался от меня. Он мечтал, что я стану великим священником сербской православной церкви.

Только мне, Сэм, хотелось другого.

Когда мне было восемь лет, я думал: наверняка я смогу научиться летать. Я ощущал полет в своих костях. Я чувствовал, как мои кости становятся пустотелыми, готовясь к полету в великую синеву. И я взобрался на крышу амбара. Ветер был слабым. Я подобрался к краю крутой амбарной крыши. Посмотрел вниз. Земля была далеко. Я раскрыл зонтик. Не потому, что он был мне нужен. Просто для страховки.

Свесив одну ногу с края крыши, я набрал в грудь воздуха. Двинул вторую ногу вперед, в пустоту воздуха, встав на след птиц.