«Не мне, не мне, но — имени Твоему», как верующие наши предки говаривали.
В сияющем храме, пропахшем увядающими листьями березы и ладаном, — дело было на Троицу — мы с женой и с друзьями, «поручителями» нашими, полукругом стояли после венчания напротив ильинского батюшки, в который раз восхищаясь великолепием всего восстановленного и устроенного заново, и он сказал, тоже умиляясь:
— Эх, видел бы все это Владыка Гедеон — теперь он в Ставрополе, а тогда был нашим Новосибирским Владыкой, в Кемерово епархии еще не было… Когда первый раз вошли сюда вместе с ним, все разбито, разрушено… На полу телята лежат… Один подошел к нему, голову вытянул и — смо-отрит. Владыка положил ему руку на шею, погладил, а у самого в глазах — слезы…
— Владыка Гедеон — казак, батюшка, — сказал я тогда отцу Михаилу. — Мой кубанский земляк. Если удастся когда-нибудь быть с ним рядом — непременно подойду, расскажу ему…
Мог ли я, ответьте, такою возможностью теперь не воспользоваться?!
В Епархии было не протолкнуться: священноначалие с Северного Кавказа, гости из Ростова, Волгограда и Астрахани…
— Попробуем попасть, попробуем, — утешил меня мой армавирский друг и духовный наставник.
Подвел к секретарю Владыки:
— Тут не совсем обычное дело, отец Леонид — пожалуйста, выслушайте писателя.
— Где это было — еще раз? — переспросил секретарь обремененный заботами наверняка посерьезнее моих.
— Сибирь, отец Леонид, — заторопился я. — Новосибирская Епархия. Храм Ильи под Новокузнецком…
У него был вид опытного царедворца — положение, как говорится, обязывает, — и тем не менее, одной только интонацией отделяя нас с батюшкой от остальных желающих к Владыке Гедеону попасть, он негромко сказал:
— Подождите, пожалуй, гм…
До начала общего нашего мероприятия оставалось всего-ничего, Владыка все занят был предстоящим своим выступлением, и помощники его уже поторопили остальных отправиться на заседание: в приемной остались лишь мы с отцом Сергием.
— Наверное, не удастся нам, — вздохнул батюшка. — Отец Леонид наверняка хотел бы вам помочь — сам из Иркутска…
— Иркутянин? — переспросил я. И заступил дорогу готовому войти в кабинет Владыки секретарю. — Отец Леонид!.. Неужели мне останется передать Валентину Григорьичу Распутину, что сибирское товарищество в Ставрополе уже умерло?!
Эх, как у него блеснули глаза!
И какой молодой голос, что-то радостное объяснявший Владыке, послышался потом из-за плотно прикрытой двери…
Владыка вышел уже во всем облачении. Глаза его тоже сияли далекой молодостью.
Сложив ладони для благословения, я торопливо принялся за свой сбивчивый рассказ, но он не стал класть руку на мои, лодочкой, а поднял правую и всей пятернею хорошенечко шлепнул по голове… не помню, и правда, более сердечного жеста, будто соединившего в себе общее наше сибирское прошлое с кавказским настоящим! Нет, правда: Владыка словно заботился, чтобы благословение его подольше оставалось в писательской башочке — он будто вбил его и слегка попридержал. Зафиксировал.
«Самара» наша потом едва поспевала за «мерседесом» Владыки, мест в небольшом зале уже не было: не только за громадным «круглым» столом, но и на креслах второго ряда, и на стульях вдоль стен. Распорядители едва успели найти нам с батюшкой два местечка недалеко от входа, и вот уже заседание началось, и сказал свое краткое вступительное слово Полномочный представитель Президента Казанцев, заговорил Владыка Гедеон… но почему в зале слышится и полушепот, и разговор погромче?
Еще раз оглядел всех, кто только мог мне быть виден: епископы в рясах и клобуках, муфтии — одни в высоких серых папахах и цивильных костюмах, наши, другие в халатах и тюрбанах — татары с Волги. Раввин с ермолкою на самой макушке… Похожий усиками на Лермонотова молодой генерал в голубой форме юриста. Несколько человек за столом были в обычной штатской одежде, самый молодой из них дружелюбно поглядывал на батюшку, и батюшка, ответив ему на уважительный кивок, тихонько сказал мне: «Выпускник наш. Армянская церковь.»
Речь шла о вещах серьезней некуда: Межконфессиональный миротворчесий Совет создавался на постоянной основе, надо было определить будущий состав его и рабочую группу. В розданных участникам документах предлагался проект заявления о строгом осуждении «экстремизма и терроризма во всех их проявлениях» и каких бы то ни было попыток придать ему межнациональную или религиозную окраску… а в зале все упорно продолжали бубнить, что такое? Неужели даже в такой высокодуховной аудитории… и вдруг я понял: в разных концах работали переводчики, усердно толмачили что-то на ухо хорошо одетым господам с лицами как бы сладко-приятными и в то же время малоприметными, как бы со стертыми в длительных поездках по разным странам и континентам чертами: пасторы!
Кто только не значился в списке участников: кроме представителей традиционных верований — и «евангелисты-пятидесятники», и «Адвентисты Седьмого дня», и «христиане-баптисты»… Вообще-то, если на то пошло, то слово могли бы получить и они, тоже как бы давно свои, куда денешься — «российские», как нынче принято… Но, вслед за сановитыми священниками и муфтиями объявляют сперва германского пастора Освальда Вутцке, «генерального уполномоченного евангелическо-лютеранской церкви по Северному Кавказу», а вслед за ним следует: американец Нэд Кларк Арнольд, представитель «церкви Иисуса Христа святых последних дней по Южному региону»…
Не знаю, что при этом подумали остальные из участников высокого собрания, а мне, грешному, представлявшему тут давно известную на Руси организацию «Сбоку припека», опять вспомнился бессмертный наш Александр Сергеевич: «Сколько их, куда их…» Ну, с немцами понятно, еще от государя Петра Алексеевича, но американец, который рассказывает, что у президента Буша на приеме, где тоже осудили терроризм, среди руководителей двадцати шести религиозных объединений и он, значит, присутствовал… Хочет, чтобы и у нас их было не меньше?
«А-енасын»! — как черкесы говорят.
Примерно: «Надо же»!
Но мало, мало того, что обоим дали слово — когда объявили перерыв, то они первыми нашего Виктора Германовича и «ограчили», оттеснив своих, которые, по привычной скромности своей терпеливой жались сзади… Но батюшка с папкой, где лежали общие наши письма, сам упрямо пробирался вперед и меня подталкивал: «Давайте, давайте, не стесняйтесь — никто за нас этого не сделает!»
Развязал, значит, руки старой сибирской школе. Вернее сказать, — язык.
И я почти закричал:
— Да что же это?! Опять переводчики с немецкого да английского, а если с адыгейского переводишь — никому до тебя и дела нет?! Непр-р-раильна!
Симпатичный человек средних лет с бумагами в руках тоже взялся, дружелюбно посмеиваясь, подталкивать к Полномочному представителю. Батюшка сделал отчаянную попытку представить меня: мол, с благословения Владыки Исидора еще три месяца назад послал вам письмо.
— Не получал! — по военному коротко отрезал Казанцев.
— Да как же, как же?! — зачастил я, называя фамилии московских заместителей Казанцева. — И Слепцов вам должен был доложить, и Акульчев обещал…
— Писателям на Северном Кавказе журнал нужен, — взялся помогать батюшка. — Который бы всех объединил…
— Нужен такой журнал, Виктор Германович? — перехватил я. — Обращаюсь не только как к большому чиновнику. Не только к державному человеку — еще и — к коллеге нашему, который тоже умеет перо в руках держать… нужен?!
— Нужен! — как бы приказал Виктор Германович с напором уже не только начальственным, но и сердечно-дружеским, словно солнышко из-за туч пробившимся и сквозь озабоченность делами куда боле важными, и сквозь хлопоты нынешнего заседания. — Делайте!
— Библиотека народов Кавказа нужна!?
— Нужна!
— Кавказская премия Пушкина? Лермонтова?.. Толстого?!
— Все верно!
Этот, с бумагами в руках человек, который как бы одним сочувствием своим явно помогал в разговоре, сказал простосердечно:
