На большом подносе стоял кувшин с водой, флакончики с ароматическими маслами, мисочка с хной, лежали деревянные палочки и губка, настоящая средиземноморская губка, неизвестно как оказавшаяся здесь, в центре пустыни.

— Раздевайся, хабиби, — сладенько сказали женщины. — Приготовим тебя для мужа, чтобы ты стала нежной, мягкой, благоуханной, как цветок.

Ловкими движениями они стащили с меня платье.

— Хорошее, красивое тело, — комментировали они. — Жаль, худовата. Но ничего, нагуляет, Махмуд — хороший хозяин.

Они обсуждали меня, как животное. Какое-то безразличие лишило меня воли, и я покорно подчинялась мозолистым, но легким рукам, которые щупали, гладили меня. Их голоса раздавались как будто издалека, я почти не понимала смысл их разговоров.

Женщины приготовили горячие тягучие лепешки из расплавленного сахара и с их помощью удалили все волосы на моем теле. Было очень больно, кожа горела, как будто меня искупали в кипятке. Но ненадолго, губка, смоченная в настое из каких-то трав с легким запахом мяты и лимона, охладила меня. Чьи-то умелые руки принялись втирать масло, если я не ошиблась — белую амбру. Одуряющий тяжелый аромат поплыл по комнате, и мне кажется, я даже забылась. В памяти всплыл сон у водопада. Все сбылось: тело облагораживают благовониями, входит огромный черный мужчина…

Спутанные волосы больно раздирал гребень с длинными костяными зубьями. По виду ему было лет сто. Женские пальцы втирали масло в волосы, пока они не стали мягкими и гладкими. Моими руками и ногами занимались остальные, рисуя деревянными палочками, смоченными в хне, замысловатый свадебный узор. Так прошло часа четыре.

После очень короткой церемонии, которую провел местный мулла — сморщенный старичок с дребезжащим голосом, — мы вернулись домой. По всему двору были расстелены ковры и расставлены низкие столы. На вертеле жарили козленка, отчего мой рот наполнился слюной. Я вспомнила, что ничего не ела сегодня, не считая выпитой кружки молока. Мужчины расселись отдельно, а женщины отдельно. Кира испуганно смотрела на меня, покрытую татуировками, и прижимала к себе кого-то из детей. Видимо, она уже свыклась с ролью няньки.

Столы ломились от обильной, но простой еды, которую подавали пожилые тетушки. Похоже, на праздник к Махмуду пожаловала вся деревня. Тут же возились ребятишки, не докучая взрослым. От шума, гама, нервного напряжения у меня кружилась голова. Махмуд выглядел довольным и вполголоса переговаривался с мужчинами, иногда прерывая разговор взрывами хохота. Женщины разглядывали меня и шушукались. Черная в Москве, здесь, среди темных лиц, я казалась Белоснежкой. Фатима часто куда-то выходила. Вид у нее был невеселый.

Затем мужчины принесли барабаны. Завораживающий магрибский ритм лишал меня желания двигаться, думать, я сидела, безвольно сложив руки на коленях и покачиваясь в такт ударам. Женщины пели свадебные песни, перемежая их резкими и пронзительными гортанными выкриками. Иногда мне казалось, что я нахожусь на фольклорном вечере, через час за нами приедет автобус и отвезет в комфортабельный отель с кондиционером и ванной, в цивилизацию и безопасность…

Незаметно все разошлись, тетушки убрали столы и скатали ковры. Дети, привязавшиеся за день к Кире, потребовали укладывать их спать. Я слышала, что она даже спела им первый куплет колыбельной «Спят усталые игрушки». Для меня же самое страшное было впереди.

Мы остались вдвоем посреди внутреннего дворика, где только что шумел праздник. Я заметила, что широкая кровать застелена, и удивилась:

— Разве мы будем спать здесь?

— Да, — коротко ответил Махмуд. В темноте сверкали только белки его глаз.

Я присела на краешек кровати, чувствуя себя глупо, как в нелепом сне.

— Что же ты, раздевайся, — приказал Махмуд. — Ты теперь моя жена.

Он стянул с головы белую плоскую шапочку, как бы подавая мне пример. Я развязала огромный праздничный платок, внезапно почувствовав себя голой под взглядом блестящих черных глаз.

Махмуд поднял меня и почти сорвал с меня одежду. Я стояла нагая, расписанная магрибскими татуировками, без единого волоска на теле, и молила богиню Нут, чтобы она спрятала меня от этих глаз, этих рук, окутала чернотой ночи. Но Нут не слышала меня, луна и звезды светили ровно и ярко, выставляя меня напоказ перед этим огромным черным дикарем, ставшим сегодня моим мужем.

Махмуд не спеша снял белоснежную галабийю из тонкого хлопка и положил руку мне на плечо. Он напоминал скульптуру из черного дерева, ожившую по воле древних африканских богов. От него пахло черной амброй и мускусом, почитаемыми на Востоке.

Он прижался ко мне гладким твердым телом и положил меня на жесткую кровать с шуршащими листьями. Его прикосновения были сильными, лишенными нежности. Жесткими сухими пальцами он сжал мои груди и коленом раздвинул бедра. Он не целовал, не ласкал меня, но и не требовал ласк. Огромный член вошел в меня, причиняя боль. Я непроизвольно напряглась, и Махмуд похлопал меня по бедру, как пугливую кобылицу, призывая расслабиться. Резким и сильным движением он наконец-то проник до конца, отчего у меня возникло ощущение, что меня насадили на кол. Махмуд сделал еще одно движение вперед, тесно прижался ко мне и замер, тело его окаменело. Он длинно выдохнул и расслабился, я с отвращением почувствовала внутри пульсацию и волну горячей жидкости. Слава богу, все кончилось так быстро.

— Разреши, — попросила я его, — мне нужна вода. — Казалось, его семя жгло меня изнутри.

— Нет, я только начал. И ты все должна сохранить в себе и понести ребенка в первую же ночь, чтобы все сказали, что Махмуд — настоящий мужчина! — он удовлетворенно захохотал.

Я ожидала, что он откатится и уснет, но Махмуд медленно и ритмично задвигался во мне, сохраняя эрекцию. Я разочарованно вздохнула и уставилась на звезды над своей головой. Мое участие в процессе было минимальным, но его это устраивало. Я не знаю точно, сколько раз он останавливался, замирал и удовлетворенно вздыхал, чтобы затем возобновить медленные, но все ускоряющиеся движения. Кажется, его вовсе не интересовало, что я чувствую. Он больно сжимал мне грудь, по мне скользило сильное тело, влажное от пота и ароматического масла. Я прикрыла глаза, представив Абдул Азиза, его руки, губы, нежную силу, с которой он входил в меня, счастье чувствовать его в себе, и волна острейшего удовольствия родилась где-то возле копчика, разлилась и затопила всю меня. Я застонала, прикусив губу почти до крови.

— Я знал, что тебе понравится, — довольно сказал мужчина, почти разрывая меня пополам жесткими и грубыми руками и огромным напряженным членом.

Я не сумела сдержать слез. Вместо Абдул Азиза судьба подбросила мне грубого дикаря из сердца Сахары.

Я заметила в дверном проеме метнувшуюся тень Фатимы.

Утром Фатима ходила мрачная, искоса поглядывая на меня, и почти не разговаривала. Она занималась хозяйством.

— Тебе помочь? — робко спросила я. Почему-то я чувствовала себя перед ней виноватой.

— Нет. Иди к себе, всю ночь не спала, — желчно произнесла женщина.

— Послушай… Я знаю, тебе все это неприятно. Но я не хотела вторгаться в твой дом, ты же знаешь, Махмуд практически захватил нас в плен, — попыталась я поговорить с ней. Меньше всего я хотела, чтобы эта женщина во мне видела врага.

— Мужчина имеет право на четырех жен, если может их содержать, — сказала Фатима.

— Да, я знаю Коран… Но мы же люди, я понимаю тебя. — Я коснулась ее руки.

— Он был с тобой всю ночь, я знаю, тебе понравилось! Ты появилась, теперь он не будет спать со мной, — Фатима тихо заплакала.

Я обняла ее:

— Пожалуйста, не надо. В Коране сказано: если не можешь делить свою любовь поровну, имей одну жену.

— Кто заставит его лечь со мной, если есть ты, молодая, белая?

Я только вздохнула, предпочитая, чтобы Махмуд проводил ночи с Фатимой. К тому же я была старше ее, но, конечно, не сказала об этом.