VI. Русские путешествия Розанова в собственное одиночество и их плод: миниатюра
Василий Розанов представил свое одиночество[219] в «Уединенном» (1911)[220] как современную форму меланхолии; усиливающаяся изоляция от «широкой публики» ощущается в названии «Почти на правах рукописи». Розановские дискурсы русского путешествия можно считать подготовкой и первыми подходами к литературным миниатюрам. Социальность выступает здесь не как выигрыш, а как потеря: «Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют»[221], — заявил завзятый семьянин в начале «Опавших листьев».
Рассказчик в «Опавших листьях» сам себя стимулирует к поиску одиночества, ибо только оно спасает от опасности потерять собственное Я. Поэтому лучший путь души — это путешествие в одиночество:
Умей искать уединения, умей искать уединения, умей искать уединения.
Уединение — лучший страж души. Я хочу сказать — ее Ангел Хранитель.
Из уединения — все. Из уединения — силы, из уединения — чистота.
Уединение — «собран дух», это — я опять «целен»[222].
В той же книге Розанова миниатюра об историческом движении России предстает в виде притчи. Она снова порывает с контрфактурой гоголевского тропа России как тройки, устремленной в небо. Данный курсивом текст расшифровывает контрфактуру: запряженная лошадь символизирует отечество рассказчика — Россию. Здесь в противопоставлении по-русски нейтрального «Отечества» и женственной «Руси» демонстрируются блуждания «революционной молодежи» во время ее путешествия в будущее:
Одна лошадь, да еще старая и неумная, везет телегу: а дюжина молодцов и молодух сидят в телеге и орут песни.
* * *
И песни то похабные, то заунывные. Что «весело на Руси» и что «Русь пропадает». И что все русских «обижают».
Когда замедляется, кричат на лошадь:
— Ну, вези, старуха.
И старуха опять вытягивает шею, и напрягаются жилы в пахах.
В другой миниатюре Розанов облачает развитие всей русской литературы в образ смертельного путешествия гордой птицы:
Литература, как орел, взлетела в небеса. И падает мертвая. Теперь-то уже совершенно ясно, что она не есть «взыскуемый невидимый град».
(на обороте транспаранта)
[224] Падение птицы следует понимать как апокалипсическое путешествие в бездну, как финальное нисхождение. Небесный Иерусалим остается недостижимым.
По крайней мере, со времени Октябрьской революции Розанов был убежден в том, что русская литература готовит гибель России. Миниатюра приписывает самоубийственную роль схождению со святых небес в языческую, земную природу, а значит, и собственному вкладу Розанова в российскую реформу. И, глядя из ретроспективы, автор снова придает путевым заметкам меланхолическую, если не ностальгическую ноту. В конечном итоге антрополого-этнологические изыскания путешествующего по России были его самопознанием и самоизучением. Его изменчивость давала возможность передать глубинную неуравновешенность Я, а тем самым и неустойчивость субъекта. Но родина-мать отвечала за творческую, рождающую роль рассказчика, как рассказчик — за надежду на (воз)рождение.
Таблица путешествий Василия Розанова по России
[225]1898 июль — начало августа: 1. путешествие в Минеральные Воды, в Закавказье, в Крым; (опубликовано сначала в «Биржевых ведомостях», 15.9.1898, затем в сборнике «Литературные очерки», 1902).
1899 июль — август: 2. путешествие в Аренсбург и Ригу, впечатления изложены в «Федосеевцах в Риге» («Новое время» 7.8.1899, позднее в «Около церковных стен»; 1). впечатления о путешествии на пароходе по Балтийскому морю в «Тревожной ночи»: «Северные цветы», 1902, 3–15, позднее в «Темном лике».
[1901 весна: путешествие в Италию].
1903: 3. Летнее путешествие на дачу на курорт Аренсбурга на острове Эсель в Эстонии («Эстонское затишье»: «Новое время», 20.8.1903).
1904 июль: 4. путешествие в Ярославль и Саров в связи с годовщиной канонизации святого Серафима Саровского («По тихим обителям»: «Новое время». 10.8., 18.8., 1.9., 15.9.1904).
[1905 путешествие в Германию].
1906 Лето в Гатчине; 5. в октябре путешествие с супругой в Елец к ее родственникам.
1907 июнь: 6. путешествие по Волге («Новое время», 26.6., 30.6., 17.7., 18.7., 24.7., 27.7., 5.8., 31.8.1907); сразу затем 7. путешествие на Кавказ (Кисловодск, Пятигорск) «В Кисловодске»: «Русский современник» 25.7.1908).
1908 лето: 8. путешествие в деревню Лепенен под Териоками (в гостях у Леонида Андреева?).
1909 лето: 9. снова путешествие в Лепенен, посещение Репина в Куоккале («Пенаты»).
[1910 2. путешествие в Германию].
1911, 6.-14.9.: 10. путешествие в Киев для подготовки репортажа об убийстве Столыпина («Киев и киевляне»: «Новое время», 17.9., 24.9.1911).
1912 11. летнее путешествие в Сиверскую.
1913 Лето в Сахарне: 12. путешествие в имение Евгении Ивановны Апостолополо (Бессарабия); («Уголок Бессарабии»: «Новое время», 21.5., 31.5., 20.6., 4.7. 1913; в монографии «Сахарна». М.: Республика, 1998. С. 7–272).
1914 лето в Луге, 13. путешествие.
1916 июль: 14. путешествие в санаторий «Чалила» (станция Усикирко, Финляндская железная дорога).
1917 последнее, 15. летнее путешествие в Новгородскую губернию.
Райнер Грюбель (Ольденбург)
Путешествия во время гражданской войны:
дневниковая проза Марины Цветаевой
Исторически дискурс отсутствия поддерживается Женщиной:
Женщина оседла,
Мужчина — охотник, странник […]
Ролан Барт. «Отсутствующий». Фрагменты речи влюбленного
[226] Любовь! Любовь! Куда ушла ты?
— Оставила свой дом богатый,
Надела воинские латы.
— Я стала Голосом и Гневом,
Я стала Орлеанской Девой.
Марина Цветаева. 1918
[227] С культурно-исторической точки зрения путешествие — мужское занятие, да и герои литературы от Одиссея, Пер Гюнта и до Ийона Тихого — мужчины, отправляющиеся в путешествие сквозь пространство и время. Это вдвойне справедливо в тех случаях, когда реальное путешествие и текстуальная репрезентация в форме путевого отчета накладываются друг на друга. Если женщины двигаются в мужском домене — а они делают это все более энергично начиная с конца XIX и в XX веке, — то, путешествуя или же сочиняя, они вступают в конфронтацию с социальным и культурно-историческим «gendering of travel»[228].
In fiction and in history Penelope did voyage, at times contesting, reinventing, reinscribing the ideologies of domesticity. Women writers mapped these voyages in narratives that appropriated literary traditions developed by male writers to trace the itineraries of men. In the hybrid genres of travel literature — imaginary voyage, picaresque, letters, ethnographic narrative, sentimental romance, novel, fantasy — we encounter seekers of various kinds who chart their path of exploration while recognizing that they follow in someone else’s footsteps[229].
