Мне предстояло провести еще одну ночь в Чикаго. Получилось так, что я смог заметить, в какую палату отвезли тело матери. Прошло несколько часов, а я продолжал лежать в своей постели и, неотрывно глядя в потолок, сокрушенно вздыхал по поводу того, что я, ее сын, так и не узнаю, отчего скончалась давшая мне жизнь женщина. Наконец я принял решение, что просто обязан увидеть эту опухоль. Вооружившись фонарем, я двинулся по коридору. В ночное время обслуживающий персонал в больнице был невелик, так что я практически без труда пробрался к гробу.

В комнате царил полный мрак, однако я не решался включить свет. Когда я отодвинул крышку гроба, мне в нос ударил странный запах — он совсем не походил на вонь разлагающегося тела, а скорее напоминал аромат грибов. Я тут же почувствовал острый позыв к рвоте, который преодолел с огромным трудом. При этом я старался дышать исключительно ртом, прикрыв его платком, и только таким образом смог, хотя бы отчасти, предотвратить тошнотворное воздействие вони.

Даже сегодня тот неуважительный к матери жест, которым я направил луч фонаря внутрь гроба, переполняет меня отвращением к самому себе. Мне было безмерно стыдно, что я нарушил последнюю волю родительницы. И все же уже ничто не могло остановить меня.

Внутри гроба я увидел громадную массу, завернутую в то, что показалось мне широченной простыней. Мне даже показалось, что я ошибся, так как если раньше ее можно было сравнить с некоторого рода тугим шаром, то сейчас из нее словно выкачали воздух. Я потянул простыню на себя, но она оказалась словно прочно приклеенной. Я потянул сильнее и наконец оторвал ткань — на какое-то мгновение она потянула массу за собой, потом отделилась и плюхнулась назад с чавкающим звуком.

Взглянув наконец на предмет своего неизбывного интереса, я понял, что заставило ночную сиделку лишиться рассудка. Мне даже пришлось на мгновение прислониться к стене, чтобы перевести дыхание. Потом я снова посмотрел на то, что лежало в гробу. Масса была лишена даже малейшего намека на форму, и я невольно задумался над тем, куда же они положили тело матери. Дело в том, что я не видел ничего похожего на голову, ноги, руки или тело. А вдруг они положили сюда только опухоль, а мать лежит в каком-то другом месте? В самом деле, я видел перед собой лишь громадный сгусток желатинообразной «дрожалки», и больше ничего. По-видимому, они положат тело в гроб после того, как завершат все необходимые исследования, тогда как сейчас в деревянном ящике лежали лишь останки опухоли, в чем у меня не было в тот момент никаких сомнений.

Снаружи мягкая масса была покрыта чем-то тонким и блестящим, отдаленно напоминавшим кожу; цвет этой пленки изменялся от переливающегося перламутрово-серого до почти прозрачного бутылочно-зеленого. Вблизи от поверхности более светлой части массы проходили бесчисленные фиолетово-черные вены, некоторые из которых в диаметре достигали двух-трех сантиметров. Чуть наклонившись, я в свете фонаря разглядел, что и зеленоватая часть массы представляет собой не что иное, как тугое переплетение громадного количества тончайших кровеносных сосудов, многие из которых по толщине не превышали крохотных жилок на листьях обычных растений, и все они брали свое начало от более крупных фиолетово-черных артерий.

Меня охватило подозрение, что, сдергивая простыню, я каким-то образом сдвинул, а то и вовсе перевернул лежавшую в гробу массу, поскольку сейчас передо мной лежало нечто такое, что было напрочь лишено каких-то отличительных признаков: где верх, где низ, что спереди, что сзади. Оно вообще не имело сторон. Но как же я мог перевернуть такую махину, даже не прикасаясь к ней? Что ж, иного выхода у меня не было и, собрав волю в кулак, я заставил себя пойти на этот шаг. К моему удивлению слизистая, липкая пленка, покрывавшая массу, выскользнула у меня из пальцев подобно гигантскому полуразложившемуся садовому слизняку. Смесь трех чувств — обоняния, зрения и осязания — оказала на меня ошеломляющее воздействие, и я снова почувствовал приступ тошноты.

Наконец, я снова принялся давить на матово-переливчатую массу, машинально перемещая руку то вперед, то назад, то из стороны в сторону, пытаясь ухватиться за что-нибудь, хотя бы относительно твердое, чтобы перевернуть лежавшее в гробу студнеобразное месиво. Вблизи от полупрозрачной поверхности я нащупал несколько довольно жестких, хаотично сгруппированных объектов. Я почти не сомневался, что это и были те самые гранулоподобные образования, о которых упоминали врачи. Поднеся фонарь ближе, я увидел, что они чем-то напоминали зубы, хотя было в них что-то звериное, да и по размерам они явно превосходили человеческие. Я продолжил поиски какой-либо надежной опоры, однако моя рука все так же бесцельно блуждала внутри липкой массы. К тому времени я был практически уверен в том, что тело матери лежит в каком-то другом месте. Ведь не могли же кости скелета так быстро раствориться в этом «желатине», какова бы ни была его природа!

Меня все время подташнивало от ужасного омерзения, но остановиться я уже не мог. Я должен был продолжить начатое. Сунув руку еще глубже, я наконец нащупал кончиками пальцев что-то относительно жесткое, и уже через секунду вся липкая масса оказалась перевернутой, что сопровождалось отвратительным, чавкающе-хлюпающим звуком. Оказалось, что моя рука наткнулась на длинный шов, который наложили после вскрытия. От резких толчков и перемещений небольшое количество фиолетово-черной жидкости стало просачиваться наружу через оставленные иглами маленькие дырочки.

Тогда я смекнул, что, поскольку обычно вскрытие начинается с грудной и брюшной полости, — это должен быть верх. Хотя абсолютно ничто больше не подтверждало такого вывода. Луч фонаря метался из стороны в сторону, пока я пытался отыскать хоть какое-то напоминание о матери — остатки глаз, носа или рта. Ничего — лишь сплошная, комковатая, покрытая хитросплетениями сосудов вязкая масса. Неожиданно я наткнулся на странное отверстие, располагавшееся как раз по центру зашитого разреза. Очевидно, это была та самая дыра, хрипловатое причмокивание которой лишило рассудка бедную ночную сиделку. По краям она как бахромой была окружена бледно-лиловыми тонкими лоскутами, трепет и колебания которых вызывали тот самый странный, характерный звук.

Мой взгляд скользнул чуть в сторону, и к своему отвращению я обнаружил рядом с этой своеобразной ноздрей громадный глаз. Сначала я его не заметил, потому что он был наполовину скрыт переливчатой кожицей и плотной сетью кровеносных сосудов. По своим размерам он походил на блюдце от кофейной чашки и мало напоминал человеческий. В частности, у него не было радужной оболочки — только зияющее черное отверстие, очевидно зрачок. Если бы опухоль продолжила свое существование, то этот глаз наверняка бы пробился через тонкие покровы и вышел на поверхность.

Следующим моим открытием, повергшим меня в немалое изумление, были три небольших бугорка или отростка, располагавшиеся, насколько я мог судить, где-то в левой нижней части массы. Внешне они походили… да что там походили, это действительно были… кончики пальцев ног моей матери. Тогда я понял, что серьезно заблуждался, полагая, что они отделили опухоль от тела.

Я принялся энергично отыскивать еще какие-нибудь подтверждения своей догадки и на правой стороне массы нашел четыре таких же отростка. Один из них оказался достаточно длинным, на нем даже сохранился кусочек ногтя, по изящной овальной форме которого я окончательно убедился в том, что он принадлежал моей матери. Именно на кончиках пальцев ног была особенно хорошо различима граница между нормальной человеческой плотью и опухолевидным новообразованием. Смерть остановила медленное, но неуклонное наступление тоненьких, зеленоватых капилляров, которые подобно плющу на стене дома ползли, оплетая человеческое тело. Наверное, я так и не смог бы определить, где находилась голова матери, если бы не обнаружил в верхней части массы несколько клочков седоватых волос…

Мать оказалась первым человеком, у которого обнаружили это странное заболевание, но уже через два года эпидемия распространилась очень широко, и опухоль направо и налево косила бесчисленное количество людей.