– Только не сегодня, – ответил Жан.

Он подхватил меня на руки и отнес в постель. Он целовал мне грудь, и шею, и плечи, оставляя следы зубов. Я вскрикивала от боли и наслаждения. Потом он вновь ворвался в меня с безумной яростью, которой я никогда не замечала у него прежде.

На следующее утро, упаковывая вещи, мы с Жаном едва смотрели друг на друга и почти не разговаривали. Я ломала голову над тем, догадался ли Жан о Гарте, но ничего не говорила ему.

Вскоре мы благополучно вернулись на Гранд-Терру и погрузились в накопившиеся бумажные дела, пришедшие за время нашего отсутствия в запустение. Ни Жан, ни я не вспоминали об охватившем нас той памятной ночью безумии, но оба понимали, что в наших отношениях произошли изменения. Нежность и теплота ушли, а на смену пришли неутолимый голод и почти животная страсть. Но страсть не могла развеять сгущавшиеся над нами тучи.

Однажды после полудня мы работали с Жаном в библиотеке. Отодвинув в сторону бумаги, он вдруг сказал:

– Я хочу разобраться со всем этим, чтобы не взваливать на тебя слишком много, когда я уеду.

– Уедешь? – переспросила я, отрывая взгляд от колонки с цифрами. – Куда ты собрался, Жан?

– Сам не знаю, – ответил он, неопределенно взмахнув рукой. – Куда-нибудь в море. Мне осточертело сидеть за книгами, Элиза. Я не бумажный червь, я – пират! С тех пор как мы вернулись сюда, меня не покидает чувство, что что-то должно случиться. Но что – не знаю. Не нравится мне это, Элиза. Я – словно в ловушке. Мне не хватает воздуха, жизнь кажется мне скучной и пресной. Я должен уехать.

– В этом есть моя вина, Жан? – тихо сказала я. – Что-то изменилось. Ты это чувствуешь тоже. Скажи, Жан, что происходит? Что я делаю не так?

Он сел рядом и накрыл мою руку своей.

– Все так, дорогая. Ты все так же прекрасна. В моей жизни не хватает опасности, только и всего.

– Возьми меня с собой, Жан, – попросила я, прямо глядя ему в глаза.

– Нет, Элиза, это очень…

– Прошу тебя.

Жан подошел к камину, устремив взгляд на любимого им Рембрандта.

– У меня то же предчувствие, Жан. Та же скука, нервозность. Может быть, если мы будем вместе, мы сможем вернуть…

– Что вернуть, Элиза? – спросил он, не поворачивая головы. В вопросе звучала нескрываемая горечь.

– Как ни назови – то, что мы потеряли, – ответила я твердо. – Ты стал мне чужим, Жан. Ты так отстраненно-вежлив, что мне хочется закричать! Пожалуйста, не отставляй меня в сторону. Позволь мне быть с тобой!

Жан опустил голову. Мы молчали несколько минут, пока Жан не сказал:

– Конечно, я возьму тебя с собой, моя дорогая.

– Жан!

Я подбежала к нему, и он прижал меня к себе.

– Мы зададим им жару, заставим их трепетать от страха, Элиза, – заговорил Жан, и в голосе его послышались нотки прежней уверенности и силы, потом он откинул голову и рассмеялся, как мальчишка. – Ах, я чувствую, как жизнь возвращается ко мне. Мы должны уехать немедленно! Здорово будет снова понюхать пороху. Бог видит, как мне этого не хватало! Я не способен быть… клерком!

Жан переоснастил фрегат и дал ему новое имя – «Элиза». Три месяца «Элиза» бороздила воды Карибского моря, не давая покоя английским и испанским торговым судам. Во мне ничего не осталось от прежней элегантной дамочки, блиставшей в салонах Нового Орлеана, теперь я была пираткой, разбойницей – безжалостной, опасной, свободной. Иногда я переодевалась к ужину в платье, отдавая, не без насмешки, дань светским обычаям, но в основном я одевалась, как все: в свободную рубаху и мужские бриджи. Жан научил меня моряцкому делу, правда, в навигации я так до конца и не разобралась. Он любил смотреть, как ловко я держу штурвал или взбираюсь на реи.

Во время боя я была рядом с моим другом и любовником. Любовь к опасности, жажда приключений – все, о чем я мечтала, упражняясь со шпагой и пистолетами, воплотилось в жизнь, и теперь отрава, о которой предупреждал меня Доминик, будоражила мою кровь. Воспоминания о первом боевом опыте, отвращение к насилию ушли сами собой; мы с Жаном брали от жизни все, захлебываясь наслаждением как одержимые, словно знали, что наши дни сочтены.

Однажды, во время ожесточенного боя (мы напали на корабль с грузом корицы и индиго), меня ранило. Пуля не задела кость, лишь слегка оцарапала предплечье, но на Жана это происшествие подействовало очень сильно. Казалось, что пуля, оставившая меня почти невредимой, попала ему в душу. Что-то сломалось в нем. Он запретил мне появляться на палубе во время схватки.

– Безумие, чистой воды безумие, – твердил он сердито. – Как я вообще мог взять тебя с собой? Посмотри на себя: это мужское платье, растрепанные волосы, а ко всему еще и эта рана! Не твое это дело, Элиза. Я запрещаю тебе нос высовывать из каюты, когда корабль на горизонте.

– Жан, я здесь потому, что хочу этого. Ты все равно не смог бы остановить меня. Я – пират, Жан, и неплохой, получше многих. Столько шума из ничего! Видишь, я вполне могу двигать рукой. – Я пошевелила рукой, чуть поморщившись. – А на наши занятия любовью это вообще не повлияет, обещаю тебе.

– Да поможет мне Бог, сейчас ты заговорила еще и как шлюха! – возмутился Жан. – Что случилось с девушкой, которая так любила вальсировать в красивом муслиновом платье и атласных туфельках?!

Я засмеялась и обняла его.

– Она выросла и превратилась в разбойницу, вот что с ней случилось. Жан, как ты думаешь, губернатор Клайборн назначит цену за мою голову? Мне бы это понравилось.

Но Жан оказался неумолим. Когда на горизонте появлялся корабль, он отсылал меня в каюту, и я металась с пистолетами в руках, кляня Жана за его упрямство.

Однажды мы пустились в погоню за кораблем, не сразу заметив, что перед нами не торговое судно, а небольшая шхуна под американским флагом. Мы ходили кругами, словно приглядываясь друг к другу, и, хотя Жан решил, что корабль не вооружен и не собирается на нас нападать, он приказал мне идти вниз. Я повиновалась. В каюте я прислушивалась к тому, что происходит на палубе, но ничего не могла понять. Ни выстрелов, ни криков, и тем не менее по плеску весел и характерному звуку, с которым ударяется о борт небольшая лодка, я поняла: кто-то с чужого судна поднялся на борт нашей «Элизы».

Уж слишком тихо было на корабле. Я начала нервничать и хотела было сама проверить, что происходит, когда услышала за дверью незнакомые шаги. Схватив пистолеты, я притаилась за дверью, поджидая незваного гостя. Дверь открылась, и на пороге появился Гарт Мак-Клелланд со знакомой сардонической улыбочкой на губах.

Я направила дуло в его сердце.

– Не смейте приближаться ко мне, сударь, – сказала я хрипло. – Что вы здесь делаете? Где Лафит?

– Ваш драгоценный Лафит дал мне соизволение на частную беседу с вами, мадемуазель пиратка, – сказал Гарт. – Вы разрешите мне войти?

Не дожидаясь ответа, гость вошел, огляделся и спокойно присел на койку.

– Неплохо. Гораздо уютнее, чем у нас на «Красавице Чарлстона», вы не находите? Интересно, где тот корабль сейчас?

– На дне моря, вместе с капитаном, – ответила я, продолжая держать собеседника на мушке. – И если вы сейчас не уйдете, то присоединитесь к нему, обещаю.

Гарт посмотрел на мой пистолет.

– Какая ты стала беспощадная, Элиза. Похоже, ты знаешь, как обращаться с этой игрушкой. Оружие – штука опасная.

– Я знаю, как с ним обращаться, – хмуро подтвердила я.

– Тогда опусти пистолет. Он отслужил свое: тебе удалось произвести на меня впечатление, я верю, что ты пристрелишь меня при первой попытке приблизиться. Мне удалось убедить твоего друга-пирата, что я прибыл с мирными намерениями, безоружный. Неужели у тебя я вызываю меньшее доверие?

– Никакого, – ответила я и подошла к столу.

Гарт безразлично пожал плечами:

– Как тебе будет угодно. В самом деле, гроза Карибов ни на секунду не должна терять бдительность. Слышала бы ты, что о тебе говорят в Новом Орлеане. Только и разговоров, что о Жане Лафите и его королеве-пиратке, черноволосой чертовке из Баратарии. Особенно покорены тобой испанцы. Они называют тебя Леди-Дьявол. Я не удивлен. Я всегда знал, что в тебе есть нечто опасное, по-настоящему опасное, я бы сказал, свирепое.