– Да, дитя мое, я здесь.

– Что случилось?

– Шторм, только и всего. Немного ветра и волн. Обычное дело. Отдыхай, Элиза. Все будет в порядке, надо только отдохнуть.

– Элиза? Я едва не забыла имя, которым меня нарекли родители. Я не слышала его с тех пор, как…. как забрали Гарта. – Мне захотелось плакать. – Какая грязь, я чувствую себя такой грязной….

Врач смочил мне губы.

– Прошу вас, расскажите, что произошло. Я знаю, что они со мной сделали. Боль была так ужасна…

Рука на лбу была приятно прохладной.

– Вы потеряли ребенка, Элиза.

Я приглушенно вскрикнула.

– Разве вы не знали, что беременны?

– Нет, – прошептала я. – Я думала, что это морская болезнь. Я и подумать не могла… впрочем, мне было не до этого.

Я вздохнула. Потерять ребенка еще до того, как узнаешь о нем, так странно, так грустно.

– Я рада, доктор Хауторн. Рада. Я не хотела… его ребенка.

Доктор помолчал.

– Плод был довольно большой, Элиза. Месяца четыре, не меньше. Боюсь, что вы не сможете больше родить. Мне… Мне очень жаль.

Открылся новый ящик Пандоры. Значит, я носила под сердцем ребенка Гарта. Слезы катились по моим щекам. Я плакала не по Гарту и не по ребенку, я плакала по себе.

Море потихоньку успокоилось. Доктор сказал, что из-за шторма мы сбились с курса, но находимся в прибрежных водах. Мы бросили якорь в бухте и послали моряков за пресной водой. Капитан, как сказал врач, страшно злится из-за непредвиденной задержки, поскольку до Ямайки плыть осталось всего несколько дней, а эти воды кишат пиратами. Я улыбнулась.

– Вы шутите, доктор. Какие в наше время пираты?

– В самом деле. Честно говоря…

Я услышала, как открылась дверь и в комнату вошел Фоулер.

– Выйди вон, Хауторн, – приказал он. Врач, собравшись с духом, заявил:

– Капитан, я должен вас предупредить, что еще одно переживание…

– Вон, сволочь!

– … может иметь самые серьезные последствия для пациентки, и, если она умрет, я обещаю вам, что вас повесят. Вас и только вас!

– Пошел к черту, Хауторн. Не стоит выметать сор из избы. Если вы попридержите свой поганый язык, то все мы останемся целы.

Я услышала крик, потом сдержанную ругань, увещевания, дверь хлопнула, и я поняла, что осталась наедине с Фоулером.

– Мне не стоило брать вас на борт, – процедил он сквозь зубы.

Я отвернулась. Он схватил меня за подбородок и повернул к себе.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, стерва! Ты никому ничего не расскажешь, ни ты, ни этот полудурок Хауторн, потому что ни ты, ни он не доживете до утра.

– Non amo te, Sabidi… – проговорила я нараспев.

– Прекрати, ты, слышишь!

Фоулер ударил меня по лицу.

– … nec possum dicere quare…

Он мог меня убить, но ему помешал матрос, внезапно ворвавшийся в каюту:

– Пираты, капитан, пираты!

Фоулер выскочил из каюты. Я засмеялась. Смерть, я перехитрила тебя! Обвела вокруг пальца, как и твоего посланца Жозе Фоулера. Боль захлестнула меня вновь, и я потеряла сознание.

Может быть, мне вовсе не удалось перехитрить смерть, и старуха с косой просто решила прийти за мной в тот час, когда сама сочтет нужным? Я лежала в каюте, как в склепе, больная и одинокая, лишь краем сознания воспринимая грохот и выстрелы наверху, на палубе.

Не помню, что было потом, но я очнулась, услышав над собой французскую речь. Кто-то издали ответил, тоже по-французски.

– Господи, кто это? Она мертва, Пьер? Должно быть, она полукровка, кожа у нее очень светлая.

Я слабо застонала, но не могла произнести ни одного слова – как в кошмарном сне, когда ты осознаешь опасность, но не можешь ни пошевелиться, ни закричать, а проснувшись, с радостью видишь, что твои несчастья – всего лишь сон.

Вот и я решила, что вернулась домой. Я слышала свой голос, сказавший по-французски:

– Но я хочу выйти за него, дядя Тео. Пусть он живет с нами в замке, и мы будем каждый вечер пить шампанское.

– Доминик, Боже, она жива!

Голоса стали глуше. Чьи-то руки подняли меня и понесли наверх, наверное, к небесам, и когда я попала в рай, я больше уже ничего не помнила.

– Лили, твои руки творят чудеса. Ты сделала больше, чем сумели бы все доктора Нового Орлеана, взятые вместе. Мадемуазель превозмогла лихорадку.

Боль ушла. Я плыла в бархатной темноте, не зная, где я, жива или нет, и, честно говоря, не слишком стремилась узнать. Перед моими глазами плясал дьявольский облик Фоулера; ненависть, страх, горечь и боль владели мной. В моей душе не осталось ничего светлого, и мне не хотелось жить. Жизнь не сулит мне ничего доброго. Я разуверилась в человеческой доброте; мужчины, с которыми свела меня судьба, разрушили мою жизнь, и я не ждала от них ничего, кроме насилия, унижений и боли. Я не хотела никого видеть, никого знать.

Сквозь глухую стену до меня доносились голоса. Как смеют они говорить в присутствии смерти? Неужели даже она не заслужила к себе уважения? Почему они не уходят?

Кто-то рассмеялся. Ему вторила женщина.

– О, мистер Жан, она пойдет на поправку. Правда, на нее больно смотреть? У меня сердце исходит слезами при одном лишь взгляде на это бедное создание. Совсем как маленький больной щеночек!

«Уходите, – подумала я. – Я не хочу, чтобы на меня смотрели».

– Да, Лили, ей крепко досталось. Надеюсь, она выкарабкается. Как ты думаешь, сколько ей лет?

– Достаточно, – угрюмо ответила женщина.

– Скоро увидим.

Мне казалось, что загадочные существа, похожие на летучих мышей с человеческими лицами, летают вокруг меня и касаются своими полупрозрачными крыльями моего лица. Как отогнать от себя этих назойливых тварей?

– Лили, смотри, она заметалась. Как ты думаешь, она очнется?

– Она не приходит в себя уже десять дней. Пора бы ей и проснуться.

Я не проснусь. Не хочу. Десять дней? Это много или мало? Меньше суток или больше? Что такое год, минута, час? Не важно. Я хочу спать. Темнота чуть качнулась.

– Bonjour, мадемуазель, – произнес мужской голос. – Вы меня слышите? Вы хотите проснуться?

– Уходите, – пробормотала я.

– Победа! Вы слышали, мистер Жан? Она разговаривает! – закричала женщина.

Я открыла глаза, и темнота исчезла. Большое белое поле, какие-то столбы с вуалью. Что за чепуха? Мозг заработал быстрее. Конечно, я нахожусь в кровати, белое поле оказалось потолком, а вуаль – пологом.

– Где я? – Услышав далекий голос, я сразу не поняла, что это мой собственный. С трудом повернув голову, я увидела мужчину, сидевшего на краю постели. Если бы я в состоянии была поднять руку, я сумела бы до него дотянуться. Вдруг из-за его спины вышла тень. Тень превратилась в большую, шоколадного цвета женщину с красным шарфом, обмотанным вокруг головы. Мужчина положил прохладную руку мне на лоб.

– Кто вы? – спросила я, тщетно пытаясь сложить воедино черты его лица. Они расплывались. Веки мои отяжелели, налились свинцом, и я почувствовала неимоверную усталость.

– Меня зовут Жан Лафит. Это мой дом.

– Понимаю. Я… Простите, что причинила вам беспокойство, господин Лафит. Простите.

Глаза мои закрылись.

– Прошу вас, не беспокойтесь, мадемуазель. Уверяю вас, никакого беспокойства нет. Вы должны думать только о выздоровлении.

– Нет, нет, слишком поздно. Я не могу… Лучше уснуть навечно, – сонно пробормотала я.

Мужчина тихо рассмеялся.

– Вы и так долго спали. Когда вы….

Голоса превратились в невнятный ропот, постепенно сошли на нет, потонули в тихом плеске, и уже с другой волной до меня донеслось:

– … уснула. Дай мне знать, если что-то понадобится.

Я открыла глаза и увидела идущего к двери мужчину.

– Да, мистер Жан, – ответил женский голос, и нежные шоколадные руки расправили на мне одеяло и погладили меня по голове.

– Я хочу, я хочу….

Задыхаясь от усилий, я попыталась сесть. Женщина помогла мне, поддержав под спину. Вцепившись в ее руку, я глядела вслед уходящему мужчине. Он, услышав меня, обернулся.