– Я хочу, – медленно заговорила я, – чтобы вы убили Жозе Фоулера и принесли мне его голову на блюде! – Я рассмеялась слабым безумным смехом. – Убейте его!

– Эй, девочка, не стоит выходить из себя по пустякам, – сказала женщина, и я провалилась в сон.

Последнее, что я слышала, были слова мужчины, обращенные к женщине:

– Эта ненависть – добрый знак, Лили. Благодаря ей она выживет.

С каждым днем я все больше времени проводила в сознании. Лили искренне радовалась моим успехам, пробуждая и во мне желание выздороветь. Однажды она даже заявила, будто я становлюсь хорошенькой.

– О, мисс, припухлости спали, все шрамы заживают, а ссадины и синяки и вовсе почти не видны. Вы снова становитесь прелестной, как картинка, подождите и увидите сами. Вы же были раньше хорошенькой, не так ли? И вы снова станете симпатичной, даже еще красивее!

Я не поверила доброй женщине, однако слова ее развеселили меня. Две недели я практически ничего не ела, даже запах пищи вызывал у меня тошноту, но в конце концов ко мне вернулся аппетит, и я стала понемногу есть приготовленные специально для меня руками Лили супы и рагу, чем очень радовала мою целительницу.

– Вы, мисс, будете как куколка, когда немного поправитесь. Только вот что делать с волосами? Я выстригла колтуны, и ваша голова выглядит довольно забавно. Боже мой, через что вам пришлось пройти!

– Может быть, нам стоит состричь их вовсе? – предложила я. – Тогда они вырастут одновременно и будут все одной длины.

На следующий день моя сиделка, вооружившись ножницами, принялась за работу. Лили была потрясена результатом.

– Смотрите-ка, как здорово! Волосы сразу начали завиваться! Вы станете законодательницей моды в Новом Орлеане! Хотите посмотреть? Я принесу зеркало.

– Нет-нет, – быстро проговорила я. – Не затрудняйтесь. Я… Я не хочу снова смотреть на себя.

Я вспомнила лицо, увиденное в зеркале, которое держал передо мной капитан Фоулер.

Лили грустно покачала головой:

– Не надо так себя настраивать, девочка. Ты ведь жива, правда? Значит, тебе повезло куда больше, чем многим из этих несчастных в трюме, и ты знаешь об этом лучше меня.

Как раз в это время в комнату зашел господин Лафит. Я сердечно улыбнулась ему, так как очень любила его посещения. Он был добр со мной, держался подчеркнуто вежливо, без фамильярности, и я, должна признаться, находила его весьма интересным, даже красивым мужчиной. Лафит был невысок, не выше метра семидесяти, но казался высоким благодаря идеальным пропорциям тела и мальчишеской стройности, а отчасти и умелому портному. В карих глазах его я читала теплоту и участие и только много позднее узнала, что они могут полыхать гневом, от которого трепетали мужчины вдвое крепче и старше Лафита. Черты лица его были резкими, но правильными, а небольшой шрам у скулы только добавлял ему обаяния. В довершение портрета скажу, что Лафит имел густые прямые волосы цвета меди и такие же роскошные усы. Одевался он безукоризненно и модно даже по парижским меркам. Его можно было бы назвать франтом, если бы не непринужденная элегантность, с которой он носил любой костюм.

Мы разговаривали по-французски, но я знала, что Лафит прекрасно говорил и по-английски тоже. К тому же он владел местным наречием, и благодаря этому легко находил общий язык с туземцами, испокон веку жившими в этих болотистых местах.

Такими же безупречными, как костюм, были и манеры Лафита. Ему не приходилось делать над собой усилие, чтобы блистать воспитанием, поскольку оно было частью его самого.

Сейчас, подойдя к моей постели, он галантно поднес мою руку к губам. Затем отступил на шаг, чтобы оценить новую прическу.

– Вам идет, мадемуазель, – решительно заявил он. – Мне кажется, пора вам выбираться в свет. Я приказал вынести кресла на балкон.

– О нет, не надо! Прошу вас! Я лучше побуду здесь. Что, если кто-нибудь меня увидит? Что, если…

Смеясь над моими протестами, он подхватил меня на руки и понес к дверям, ведущим на балкон. Я спрятала лицо в кружевах его воротника, крепко прижавшись к нему.

Лафит опустил меня в большое плетеное кресло, заботливо завернув в одеяло.

– Не дай Бог, вы простудитесь, – деловито пояснил он. – Если с вами что-нибудь случится, Лили мне оторвет голову. Она очень гордится вашими успехами.

– Лили очень добра со мной. Вы оба так добры ко мне.

Я огляделась. Дом Лафита, построенный на пустынном берегу, парадным входом был обращен к морю.

– Это и есть Новый Орлеан? – наконец спросила я.

– Нет, мадемуазель, это всего лишь остров, известный как Гранд-Терра, часть земли, названной первыми французскими поселенцами Баратарией в честь островного королевства Санчо Пансы. Помните, в «Дон Кихоте» Сервантеса? Он так и не смог попасть на этот остров, вот французы и надеялись, что название принесет удачу: земля из-за густых лесов и болот окажется недоступной чужакам. Перед вами Мексиканский пролив, за нами – Баратарская бухта. Мы находимся южнее Нового Орлеана, который я назвал бы самым замечательным городом Луизианы. Вы никогда там не были? Правда? Значит, вам есть на что посмотреть.

– Но почему вы живете здесь? Здешние болота не самое подходящее место для земледелия.

Лафит вежливо улыбнулся.

– Я не земледелец, мадемуазель. Я вне закона. Я плачу неплохие откупные, поэтому меня не трогают, но предосторожность все же не повредит. Как вы считаете? Мой остров легко защищать, и поэтому я решил, что лучшего места для жизни не найти.

– А чем вы занимаетесь? Вы – пират? – пошутила я.

– Пират? – задумчиво переспросил Лафит, скрестив на груди руки и устремляя взгляд в синий простор. – Пират – красивое романтичное название. Чаще я слышу другое: негодяй, подлец или менее эмоционально – морской разбойник. А если быть точным, я – контрабандист, что в глазах многих идентично понятию «вор». И в самом деле, кресло, на котором вы сидите, накидка, которая вас укрывает, кровать, на которой вы спите, ковры и еда – все это либо украдено, либо приобретено на деньги, вырученные контрабандой. Короче, мадемуазель, вы попали в лапы банде жестоких разбойников. Надеюсь, вы испугались.

Он обернулся и без улыбки посмотрел мне в глаза.

– Нет, я не боюсь вас, – честно призналась я. – Теперь меня мало что может испугать.

Однако старые страхи и ненависть продолжали жить во мне, продолжали терзать мою душу. Глядя вдаль, я думала о том, что сталось с моим мучителем. Я помнила, о чем просила Лафита в тот день, когда очнулась в его доме. Перекошенное ненавистью лицо Фоулера никак не стиралось из памяти. Жив ли он? Умер? Я не могла заставить себя спросить о нем.

– Мадемуазель, – тихо сказал Лафит, – мне кажется, вы немного боитесь людей.

– Да, – кивнула я. – Я все еще чувствую себя, как бы это сказать, оскверненной, грязной.

– Вы не хотите сказать мне, кто вы и как попали на этот корабль?

Я ответила не сразу. Этот элегантный вежливый мужчина, совсем не зная меня, честно рассказал о своем занятии. Как ни дико это звучит, Лафит и в самом деле был пиратом, тем самым, что захватил «Красавицу Чарлстона», остановив занесенную надо мной руку капитана Жозе Фоулера. Воспоминания нахлынули на меня: я вспомнила вонючую каюту и ту битую и драную шлюху, которой я стала. Я вспомнила французскую речь, которую слышала перед тем, как потерять сознание, и поняла, как попала в дом этого человека. Он вынес меня из ада и видел этот ад своими глазами.

– Нет, не могу. Прошу вас, не спрашивайте меня. Когда я поправлюсь, я уйду, и вы должны будете забыть о том, что видели меня когда-то. – Я закрыла лицо руками.

– Не стоит бояться прошлого, мадемуазель, – спокойно сказал Лафит чуть погодя. – С прошлым покончено. Не надо бояться его призраков, позволять им мучить себя. Вы здесь в безопасности. Никто не причинит вам вреда, клянусь, мадемуазель. Если кто-то посмеет к вам прикоснуться без вашего желания, он умрет от моей руки.

– Вы…

Лафит прочел в моем взгляде то, чего я не смогла произнести вслух.