— Полк, смирно!

Но комкор уже махал рукой.

— Отставить! Вольно! Такая жарища, а вы заставляете летчиков стоять навытяжку, — и протянул для приветствия руку командиру полка. — Показывайте, Григорий Пантелеевич, ваш подарок.

Вся группа направилась к трофейному самолету.

Авиаторы-добровольцы горячо любили Смушкевича. Герой испанских боев был действительно бесстрашным летчиком и всегда и для всех открытым человеком и товарищем. Недавно комкор попал в аварию. Он с трудом передвигался. Ему бы еще лежать да лежать в госпитале, а он поехал сюда по своему настоянию и просьбам добровольцев, к которым не могли не прислушаться даже в самом верху.

Григорий на ходу шутил, глядя на высокого Грицевца и небольшого ростом Лакеева.

— А вы, друзья, как Пат и Паташон.

Кравченко взял Грицевца за руку. Им обоим было приятно. Многие уже знали, что оба выросли в Зауралье, в соседних районах. Грицевец — в Шумихе, Кравченко — в станице Звериноголовской. Украинец и белорус считали себя земляками и даже русскими.

Японский самолет был поставлен уже на колеса.

— Залезай, Григорий Пантелеевич, первым. Мне рассказывали, что тебе приходилось сидеть на такой птичке в Китае, — сказал Смушкевич.

— Было дело, — подтвердил Кравченко и легко влез в самолет, но недолго пробыл в кабине. Выбравшись из нее, спрыгнул на землю и заходил вокруг самолета, осматривая его.

— Это другая машина. Это не И-96, а модернизированный истребитель. У того на шасси подкосы были, а у этого их нет. Бронеспинка появилась, как у наших. И в бою, я заметил, резвее они стали, скорость добавилась. Должно быть, мотор сильнее поставлен.

— Значит, это И-97, — сказал Смушкевич. — Данные у нас есть о том, что самолет улучшен. Отбуксируйте его к Забалуеву. Там его подлатаем и посмотрим, чего эта птичка стоит.

— Мы его облетаем, товарищ комкор, — пообещал Грицевец. — Все достоинства и слабости узнаем.

В планшете японского летчика обнаружили карту района боевых действий с массой пометок.

— Вот это подарочек, — радовался Смушкевич. — Цена ей не меньше самолета. Сергей Иванович, — обратился он к Грицевцу, — отдайте нашим штабистам. Пусть сделают перевод и размножат для летчиков.

Целый день свободные от полетов пилоты приходили посмотреть японский истребитель. Выставленный для его охраны часовой сам уже бойко давал пояснения, услышанные от командиров. О 22-м истребительном полку заговорили, как об умеющем воевать. Об этом успехе летчиков-истребителей комкор Смушкевич доложил телеграфно наркому обороны маршалу Ворошилову.

На несколько дней жизнь на фронте будто остановилась. Та и другая стороны готовились к решительной схватке. Делалось это скрытно, в основном ночью.

Над позициями наших войск стал появляться вражеский разведчик. Ранним утром он парил в высоте, еле видимый среди бледнеющих звезд. Потом исчезал. Иногда разведчик неожиданно прилетал днем. Но едва наши истребители отрывались от земли — мгновенно уходил в высоту и пропадал. На следующее утро все повторялось. Это грозило серьезными неприятностями.

Комкор Смушкевич вызвал в штаб майора Кравченко и старшего лейтенанта Орлова. Они прибыли вечером.

— Вам известно, зачем я вас вызвал? — спросил комкор.

— Не знаем, но… догадываемся, — ответил Кравченко.

— Как вы думаете, долго мы еще будем терпеть этого разведчика?

— Разрешите доложить план, — попросил Кравченко. — Завтра ранним утром мы будем действовать вдвоем. После сообщения наблюдательных постов о приближении к фронту разведчика, вылечу я, втяну японца в бой. Орлов поднимется со своим звеном и отрежет ему путь назад. Мы его посадим или уничтожим.

— У меня есть уточнения, — сказал Орлов. — Лучше я приму бой, а майор подождет в резерве. Он насчет выручки мастер.

— Можно так, — согласился Кравченко.

— Желаю успеха! — попрощался Яков Смушкевич.

Смушкевич пользовался большим уважением летчиков. Он не боялся предоставлять подчиненным широкую инициативу в решении даже самых сложных вопросов. А доброта, отзывчивость, тактичное обращение со всеми без исключения удивительно просто сочетались в нем с высокой требовательностью. И летал он отлично.

Еще до рассвета Кравченко, Орлов и четыре летчика были у самолета. При луне техники опробовали моторы.

Служба наблюдения сообщила, что разведчик на большой высоте перелетел границу и продвигается в направлении аэродрома. Орлов набрал высоту и начал патрулирование. Заметил японца высоко над аэродромом и резко взял ручку на себя. Японец пустился удирать. Пули чертили в небе огненные трассы. Кравченко с четверкой истребителей ринулся наперехват.

Всходило солнце. Орлов и разведчик исчезли. Пять самолетов, набирая высоту и скорость, мчались на восток. У самого горизонта мелькали две сверкающих точки. Шел бой. И вдруг — совсем близко появилась армада вражеских самолетов. Шли бомбардировщики под плотной охраной истребителей. Задуманная операция рушилась.

Кравченко никогда не смущало численное превосходство противника. Он исповедовал суворовский принцип: «Бить не числом, а уменьем!» По его сигналу пятерка ринулась с высоты на врага. Заварился неравный бой. С аэродромов поднимались наши эскадрильи и спешили на помощь. Но противник, используя превосходство в численности и высоте, пытался лишить наши самолеты маневра. И ему это удавалось. Уже горели на земле три советских и пять вражеских машин…

В ходе боя Кравченко вдруг увидел самолет, отделившийся от всех. Он кружил высоко над расположением полка. Командир понял, что это новый разведчик, высматривающий расположение аэродромов, и повел свой истребитель к нему. Японец бросился наутек. Стараясь избежать преследования, он свалился в глубокий штопор и перешел на бреющий полет, почти слившись со степью. Кравченко вначале потерял его из виду, но потом заметил беглеца. Прижимаясь к земле, тот мчался к своей границе. Майор погнался за самураем, приблизившись, открыл огонь. Самолет был сбит с первой атаки. Кравченко бросил взгляд на бензочасы. Бензина не было. Приземлился. Тишина. Кругом степь. Он долго смотрел с надеждой на небо — не появятся ли свои. Солнце уже начинало палить, а в небе было пусто. Он нарвал травы, прикрыл связанными пучками винт, замаскировал самолет. Попытался снять компас, но без ключа отвернуть болты не смог. Ни фляги с водой, ни бортового пайка. Кругом тихо и пусто.

Ориентируясь по солнцу, Кравченко пошел на запад. Первый день перенес без заметной потери сил. Ночью прилег. Было холодно, сон не шел. Утром с надеждой снова смотрел в небо. Но напрасно…

Весь второй день снова шел. Налетела вдруг туча, пошел дождь. Григорий Пантелеевич снял с себя реглан и расстелил. На коже собралось немного воды — попил. И снова пешком по степи. Солнце палит, жара и жажда. Настала вторая ночь. Прилег отдохнуть, но заснуть не смог: заедали москиты. Перед зарей продрог. Кутаясь в реглан, старался заснуть и просыпался от озноба.

Утром ноги отказались идти. Огромным усилием воли заставил себя подняться и шагать, с большим трудом переставляя ноги.

Мгновениями терял сознание. Уже солнце клонилось к закату, когда Григорий увидел мчавшийся вдали грузовик. Разглядел — машина советская. Выстрелил из пистолета. Грузовик остановился. Водитель открыл дверцу, выскочил из кабины с винтовкой.

— Стой! Кто такой?

Перед ним стоял обросший, с искусанным москитами лицом человек. Он еле держался на ногах. Губы обметало, язык распух, не мог говорить, а только шептал:

— Свой я, братишка, свой! Я летчик Кравченко. Дай попить!..

Шофер протянул фляжку с водой. На счастье, подошла и легковая машина. Из нее вышел капитан. Кравченко посадили в кабину и через полтора часа привезли к штабу в Хамар-Дабе. Один из командиров увидел Григория, узнал:

— Да это же Кравченко! А мы тебя, дорогой, ищем все три дня. Давайте его немедленно в госпиталь.

— Нет, мне необходимо в штаб, — еле прошептал распухшим языком майор.