Когда комдиву Г. П. Кравченко доложили о подвиге Трусова, он приказал:

Сейчас, много лет спустя, стоит остановиться в повседневной нашей жизненной суете и задуматься…

В наше время — время, когда большинство молодых людей и не знает, что такое война в суровой ее действительности, — трудно даже представить себе жизнь Сергея Грицевца прожитой жизнью. Нет, она понимается и принимается как вспышка, как яркий и короткий полет кометы на небосводе.

Еще М. Горький говорил, что если человек хочет делать подвиги, он всегда найдет, где их совершить. Большинство воинских подвигов как-то принято мысленно отождествлять с Великой Отечественной войной. Но ведь Сергею Грицевцу не пришлось взлетать в грозное небо начала сороковых годов. Однако то, что он совершил, осталось в памяти людей, в памяти его товарищей по оружию. Лейтенант Павлов, подобно Грицевцу, спас своего сбитого врагом товарища, капитана Степанищева, капитан Лебедев спас так же капитана Журавлева, лейтенант Берсенев — майора Беду, ставшего впоследствии дважды Героем Советского Союза, генерал-майором авиации. Можно было бы продолжить список и дальше, но…

…Но не только тогда, и сейчас, выполняя в Афганистане интернациональный долг, не однажды советские воины под огнем противника сажали свои боевые машины в ущельях и отрогах Гиндукуша, спасая товарищей.

Что это значит? А значит это, что жизнь Сергея Грицевца пусть и была короткой и яркой, как полет кометы, но она, словно комета, не пропала бесследно…

Сергей Иванович Грицевец

Испания. 1938 г. Командир республиканской авиации Антонио Ариас прилетел в эскадрилью «камарадо Сергио»

Удостоверение к памятной медали

Халхин-Гол. С. И. Грицевец и В. М. Забалуев

Халхин-Гол. На капоте трофейной японской машины, набросив шинель, сидит С. Грицевец

Халхин-Гол. Слева — С. И. Грицевец. Впереди — Г. П. Кравченко. Рядом — Я. В. Смушкевич и В. М. Забалуев

Космонавты А. В. Филиппенко и В. Г. Лазарев в музее ХВВАУЛ у стенда С. Грицевца

Открытие памятника С. И. Грицевцу в ХВВАУЛ

Солнце догорало в лугах за Тоболом. Его багровые отсветы охватили пожарищем бор, сделали малиновой воду в речке. По вечеру загомонила снова, словно вымершая погожим сенокосным днем, станица Звериноголовская. Звенели подойниками бабы. Казаки, перед тем как отужинать и улечься на покой, неторопко, верхами ехали к Тоболу напоить коней. Тут они, скинув просоленные за день рубахи, барахтались в воде, смывая с себя пот и колкую сенную пыль, купали и чистили лошадей, курили, говорили о погоде, сенокосных делах и видах на урожай, рассказывали нехитрые станичные новости.

Напротив крепости, на левом берегу Тобола, за мостом на крутояре, задрав оглобли вверх, маячили две телеги, бродила пара лошадей, горел костер, бегали шумливые ребятишки.

— Цыганы, че ли, остановились тамока табором? — озабоченно спросил казак, подъезжая к Шеметову. Тот стоял на одной ноге, метя вторую, только что сполоснутую в воде, продеть в штанину.

— Нонче рот-от не разевай — оглоблей заедут. Не досмотри — и коней мигом сопрут, — сетовал подъехавший.

— Не бойсь, Евсей, не сопрут, — засмеялся Шеметов, затягивая на брюках ремень. — А и сопрут, так у тебя не убудет, не на последнем сидишь. Вчерась ехал лугами, так на твоих стригунов засмотрелся. Не жеребята — птицы. А трехлетки, те просто мечта, хоть под седло, хоть в упряжку, да только вожжи крепче держи, чтоб усидеть.

— Вам, голодранцам-коммунарам, только бы зубы скалить да зенки на чужое добро пялить, и боле нет забот. Ваших-то доходяг красть не станут, никто не обзарится. До холодов поездите, а с морозами они сами ноги протянут. Видел я, сколько сенца вы настоговали, по навильнику на лошадь.

— Не дрожи, Евсей. Ребята давеча бегали за реку, сказывают, переселенцы это, из Киркрая едут. Хохлы, не цыганы. Оденусь вот и тоже до них дойду. Может, людям помощь нужна.

— Помощники, тоже мне… — казак сплюнул, выругался и засмеялся. — Самим-то жрать нече в коммунии вашей, а тоже мне — помогать… — Он дернул поводья и зарысил в станицу. Потом придержал коня, оглянулся и попросил:

— Если переселенцы заработать хотят, пусть ко мне приходят. Найму сено метать. Заплачу мукой.

Шеметов обул сапоги и пошел через мост за реку.

На поляне готовились ужинать. На самотканой холстине стояли три глиняных блюда: два с ухой, одно с рыбой. В глиняной плошке горкой краснела клубника. А вокруг, поджав ноги, по-киргизски калачиком сидели седобородый дед, трое мужчин и ребятишки. Женщина разгребла золу костра, вынула из напрокинутых друг на друга сковородок лепешку, ласково посмотрела на гостя и певуче заговорила:

— Кочувамши вот який хлибиц пичь научилысь. Джалпак зовется. Сидайте, мил чоловик, з нами повичеряты, чим бог послав.

— Спасибо. Я ужинал уже, — смущаясь от неожиданного приглашения, проговорил Шеметов.

— Тоди испейтэ чайку з ягодкамы, що диты понасобиралы.

А ребятишки сдвинулись уже к одной стороне холстины, освободили место напротив деда. И Шеметов сел. На него смотрели с любопытством. Разговор начал дед.

— Кравченки мы, украинцы. Счастьи свои шукаемо по зимли, да побачить не можемо. Зовут мэнэ Микитой, а то диты мои — Пантелей, Павло да Анисий. А цэ сношка моя, Мария, кормилица наша, а цэ внучатки. Скилько идимо и откэдова разом и ни скажэ. Як в четырнадцатом годи сдвинулысь с Днипровщины, с ридных мист, так всэ и блукаем. А счастья як не було, так и нэма.

Ели неторопливо. Друг за другом черпали уху из одного блюда мужчины, мать с детворой — из другого.

Действительно, не повезло Кравченкам в далеких привольных краях. В 1914 году поездом приехали они в Семипалатинскую губернию. Поселились в деревне Пахомовке Павлодарского уезда. Как и многие другие переселенцы, напахали в степи из дернины пластов, сложили из них хату, вымазали ее глиной, побелили. Вскопали и засадили картошкой да тыквами огород. Жить бы и можно. Землицей тоже их наделили. Степь широкая, паши да паши. Да вот беда — лошаденка в хозяйстве одна. Плуг на три семьи один. Распахивать наделы пришлось в складчину с соседями.

Работали поначалу азартно: впервые в жизни своя земля! Правда, пашется трудно — целина. За месяц работы рубахи поистлели от соленого пота и солнца, да и лошади выдохлись вконец. Час на них пашешь, на два пускаешь в степь пастись. Овса бы им, да нет его, и денег, чтобы купить, тоже нету. А так, какая это работа, маета.