Молчание.

– Вы изволите шутить, миссис Туше? Боюсь, я не вижу здесь ничего смешного.

– Нет, я только…

– Прошу меня простить, леди, мне нужно занять свое место. Мы начинаем.

Миссис Туше дождалась, когда чрезвычайно серьезная мисс Уоттс удалилась и не могла ее услышать, повернулась к Френсис, как поступила бы, если бы рядом был Уильям, ожидая от него взаимного понимания всей комичности ситуации, когда она уже была готова рассмеяться и закатить глаза. Но милое лицо подруги сохраняло каменную невозмутимость:

– Не надо все время зубоскалить, Элиза. Не все в мире смешно. И люди могут тебя не понять.

Френсис отвернулась и сосредоточилась на выступлениях. Раскритикованная миссис Туше последовала ее примеру.

– Сохранение рабства в наших вест-индских колониях – далеко не умозрительный вопрос, – громко вещала миссис Хейрик на всю гостиную. У нее был низкий раскатистый голос. Мисс Сюзанна Уоттс явно преподавала в школе-пансионе, располагавшейся в восточном крыле здания – и, как можно было предположить, там же и жила. Интересно, какие у них были отношения? Может быть, эти две дамы были близки, как знаменитые «ланголленские леди»[43]?

– Эту проблему нельзя решить путем урегулирования между государством и плантаторами; к этой проблеме мы все причастны, мы все несем вину за поддержку и сохранение рабства. Вест-индский плантатор и народ нашей страны объединены друг с другом моральными узами, как вор и скупщик краденого…

Все присутствовавшие в гостиной женщины согласно закивали – это зрелище было странноватое. Миссис Туше сжала милую ручку своей спутницы и еще раз попыталась привлечь ее внимание к комичности ситуации. Но миссис Эйнсворт сосредоточенно смотрела вперед, начав делать свободной рукой пометки в блокноте, хотя, насколько поняла миссис Туше, миссис Хейрик дословно декламировала текст своей знаменитой брошюры. И сколь ни мила была миссис Эйнсворт, миссис Туше внезапно поняла, как ей здесь не хватает мистера Эйнсворта. Она в который раз осознала разительную разницу между фатально несовместимыми супругами: миссис Эйнсворт была абсолютно лишена чувства юмора.

И снова пришла весна. А с ней и ужасное ощущение заточения. Смена времен года требовала иных перемен, и не могло бы так произойти, чтобы мороз отступил, нарциссы проросли, а недавно появившиеся на свет лисята начали визжать в кустарнике, – это было бы просто невыносимо, если бы миссис Туше ничего не делала, а только сидела бы у окна, как просидела всю зиму. Каждому овощу свой сезон. Банальная присказка. Но она возносилась поверх всех заповедей в ее душе, даже поверх всех проповедей (хотя она бы никогда не призналась в таком священнику. Только Френсис это знала). Весной миссис Туше становилась в высшей степени уязвимой для сомнительных предложений.

– Жена моя, мне наплевать на то, что твой так называемый «сэр Роджер» говорит в парламенте, или на равнинах Катманду, или на вершине белых утесов в Дувре. Ты не будешь посещать эти сборища без провожатого, и поскольку никто в нашем доме не имеет ни малейшего намерения…

– Я пойду!

Все оставили свои занятия и молча воззрились на миссис Туше. Только Клара, которая давно и внимательно изучала антипатию между ее мамой и Броней, была слишком удивлена, чтобы сдержаться:

– Ты с мамой? Пойдете… вместе?

Изобличенная таким образом, миссис Туше заявила тоном, позаимствованным ею у эдинбургских матрон своего детства, хитрых кальвинисток, способных преобразить двусмысленное и невозможное в предопределенное и неизбежное:

– Я в любом случае собиралась в Хоршем. Нам много чего нужно купить для кухни и дома, и в Хоршеме все, конечно, гораздо дешевле, чем в Брайтоне. Я там закажу все необходимое и еще починю воскресные туфли Эмили.

– Вот и хорошо! Двух птичек сшибете одним камнем!

– Уж если ты решила поехать, то влепишь этим камнем мистеру Ортону промеж глаз! – заметила Фанни, но новая миссис Эйнсворт уже думала о чем-то другом и пропустила эти слова мимо ушей.

– Тогда, значит, леди отправятся на прогулку, – произнес Уильям нахмурившись. Секреты миссис Туше были поистине бездонны.

– Леди отправятся на прогулку, – подтвердила его жена с легким сомнением в голосе. Она пересекла комнату и встала около Брони в позе любящей сестры, правда, приблизившись к ней, все же не решилась взять ее за руку.

– Мы обе будем отлично смотреться! А я сделаю из тебя, Лиззи, сторонницу Тичборна!

Миссис Туше огорчала перспектива ехать в двуколке вместо того, чтобы сесть на омнибус до Хоршема, но ее пугала мысль, что новая миссис Эйнсворт будет как бельмо на глазу у ни в чем не повинных пассажиров, так что она решила уплатить за поездку лишних две кроны. И теперь, глядя на массу лавандовых оборок, на все эти дурацкие рюши, складочки, тесемочки, бесполезные ленточки и декоративные гребни, впившиеся в высоко взбитые, как башня, волосы Сары, и ее уморительно сдвинутую на лоб шляпку, она не пожалела переплатить пару крон. Сама же Элиза не изменила стиля одежды с 1840-х годов. Линия талии чуть спущена, рукава обужены, она по-прежнему носила нижнюю юбку из конского волоса, капор и шаль, и расчесывала волосы строго на прямой пробор. И по-прежнему выглядела – как заметил один остряк из Кенсал-Лоджа – «словно узкий колокол готического храма». Выйдя на центральной площади Хоршема, в Карфаксе, и сверившись со своим списком, миссис Туше не сомневалась, что они с Сарой и впрямь отлично смотрелись вместе. И запретила себе смущаться под взглядами зевак. Ей надо было купить масленку, льняные скатерти, спаять пару подсвечников, отремонтировать туфли, и со всем этом надлежало управиться до половины шестого.

Но в меркантильных делах – как и во всех прочих – обе женщины оказались несовместимы. У Элизы был наметанный глаз на косоруких ремесленников, она с симпатией относилась к рабочему люду (скорее из политических, чем из туманно-сентиментальных соображений) и никогда не тратила ни шиллингом больше, чем намеревалась уплатить. Сара же не имела ни малейшего представления ни о домашнем хозяйстве в частности, ни о деньгах в общем. В низкие двери мастерских она входила точно королева, стараясь продемонстрировать дистанцию между собой и презренными столярами, кузнецами и портнихами. (Элиза, занимавшаяся финансами Эйнсворта, знала, что дистанция не была столь уж велика, как это представлялось Саре). Но новая миссис Эйнсворт вовсю корчила из себя состоятельную леди. Уличные попрошайки ее отпугивали. Она имела точное представление, за сколько пенни можно купить полпинты джина. И ее бесило, что детишек в лохмотьях, со сбитыми в кровь ногами посылают на улицу играть на «струнах души» прохожих. Она и сама когда-то оказывалась «без гроша в кармане», много раз, и она воровала и голодала, если уж на то пошло, «но никогда не опускалась до попрошайничества» – гордость не позволяла. Единственное исключение она делала для безногих. Одна оторванная нога, а лучше две, и Хоршем – откуда на Крымскую войну отправился целый полк – давал несколько подходящих примеров. При виде таких мужчин она плакала, склонившись над их чашками для подаяния в позе меланхолического достоинства, и щедрой рукой кидала им полкроны.

Когда все необходимые дела были выполнены, а солнце начало клониться к закату, миссис Туше стала грезить. Как будто она сейчас шла под руку с прежней миссис Эйнсворт, и они направлялись в Эксетер-Хаус, хотя с тех пор уже прошло столько времени…

Но когда они приблизились к отелю «Кингс-Хед», она вернулась к реальности. И осознала, что оказалась в гуще толпы. Эти люди не напоминали опрятных, бесполых, набожных и немного докучливых женщин, вместе с которыми они с Френсис посещали собрания аболиционистов по всей стране тридцать лет назад. И эта толпа не напоминала аудиторию лекций, которые она когда-либо посещала. Мужчин тут собралось не меньше, чем женщин. Тех, что были с грязными руками, оказалось не больше, чем с чистыми. Она видела вокруг себя фермеров и каменщиков, мужчин с черными от сажи лицами, прижимавших к груди шапки. Она видела женщин, для которых не могла подобрать достойных названий. Но здесь же под краснокирпичной аркой толпились клерки и школьные учителя, раскольники всех мастей, лавочники и мастеровые, горничные из приличных домов, кухарки, гувернантки.