Элиза: Какие отрицательные реакции возникают у тебя, когда ты встречаешься с людьми вне работы?

Кай: С ними я встречаюсь, или встречался, просто ради того, чтобы встретиться. Потому, что это были мои старые друзья, которых я давно знал, с которыми мне хотелось поболтать, побыть вместе, ощутить общность. Постепенно я начал все больше бояться таких встреч. Я ощущал отстраненность и одиночество, которые были непереносимы. Слова между нами казались мне неприступной стеклянной стеной, за которой тот, другой, жестикулировал, шевелил губами, был недоступен.

Элиза: Похоже, ты предъявлял чересчур высокие требования к такой дружбе.

Кай: Не думаю. Я не предъявлял никаких особых требований. Развитие событий было второстепенным делом. Главное, что произошло, касалось сына. Ему было пять при разводе. Право на воспитание отдали, естественно, матери. Первые годы мы довольно часто виделись, мы с сыном. У нас были, как это принято говорить, замечательные отношения. Мы с ним прекрасно проводили время, играли в куклы, учили уроки, играли в бильярд, нам было хорошо вместе. Но ведь любое воспитание должно быть нацелено на освобождение ребенка. Интимная зависимость должна сойти на нет, любовь кончиться. Тут особо рассуждать не о чем, и на помощь приходит то, что называют естественным ходом событий. Конечно, это может причинять боль. Это причиняло боль. Встречаться, не испытывая больше жгучей радости, близости, близости, не поддающейся описанию. Вместо этого — жаргон, старый интимный жаргон, такой любимый, такой знакомый, но с выпотрошенным чувством, пустая скорлупа, в которой можно укрыться, пленка, растущая между мной и тобой, слова, не доходящие до сердца, усилия не обидеть другого, отказ признать случившееся. И наконец, нежелание встречаться, потому что это причиняет слишком сильную боль.

Элиза: Каков был ваш брак?

Кай: Мы любили друг друга.

Элиза: Почему вы развелись?

Кай: Моя жена нашла новую великую любовь.

Элиза: Почему ты не сделал того же?

Кай: Мои чувства не столь изменчивы.

Элиза: Хорошая черта характера.

Кай: Есть что-то жуткое в сильном и глубоком чувстве, когда предмет этого чувства временный, случайный и его легко заменить.

Элиза: Безусловно, в этом есть что-то жуткое. Но не следует забывать, что и первая привязанность, та, которую тебе хочется удержать, возникла столь же случайным образом.

Кай: Я не забываю. С этим не поспоришь. Но даже если я не в силах изменить мировой порядок, я могу по крайней мере выразить мое неудовольствие по поводу вышеозначенного порядка.

Элиза: Героизм в малом формате.

Кай: Пускай так.

Элиза: Если отвлечься от мирового порядка и прочих надстроек, остается лежащее в основе сексуальное торможение. В чем оно выражается более конкретно?

Кай: Я робею перед женщинами. Я их хочу, а они меня нет.

Элиза: Существует ли какая-то особенная причина такой пессимистической оценки?

Кай: Я недостаточно хорош в постели.

Элиза: Это скверно. Но тут возможны разные решения. Подумай обо мне. Меня зовут Элиза. Мне нравится мое женское имя. Меня сделали женщиной. Ты запросто можешь представить себе, какие ожидания, связанные с сексуальной жизнью, я могу питать, обладая такими предпосылками.

Кай: Я не импотент. Но у меня есть привычки, от которых я не в силах отделаться и которые мешают моему партнеру. Мешают, потому что они настолько абсурдны, унизительны, смешны.

Элиза: Подобные привычки отнюдь не исключение. Нередко они вполне успешно становятся частью сексуальной игры.

Кай: Почти все можно принять как сексуальную игру. Кроме игры как таковой. Ребяческой игры. Лучше всего с игрушками. Так мило, когда четырехлетний малыш играет в свои игрушки, а мама с папой стоят рядом и счастливо вздыхают. Но когда сорокалетний мужчина ползает по полу и возится с игрушечным автомобильчиком, это уже не мило, это отвратительно. И когда потом он должен продемонстрировать свои мужские достоинства, это тоже вовсе не мило.

Элиза: Что ты чувствуешь, играя с ребенком?

Кай: В основном, то, что обычно чувствуешь, играя с ребенком. Бывает, какое-то детское словечко вызывает у меня сексуальные ощущения. Это я скрываю. Я никогда не боялся за себя в таких случаях.

Элиза: И все-таки у тебя был опыт того, что женщина приняла твои условия. Значит, это не невозможно.

Кай: Сексуальная особенность, которую ты не вполне разделяешь с другим, спустя какое-то время становится тяжелым грузом. Ведь брак-то распался. Но разумеется, возможности существуют. Везение приходит к тому, кто ждет. Не исключено, что где-нибудь на свете живет несчастная женщина, которой нужен именно я, такой, какой я есть, и никто другой. Может быть, я встречу ее завтра. Вероятность есть вероятность. Но в той же степени вероятно, что я приду в уныние и захочу покончить с собой, но не решусь; вместо этого я отправлюсь в магазин музыкальных инструментов, чтобы купить пианино, в надежде, что продавец вдруг обезумеет, выхватит пистолет и убьет меня. А в это время несчастная женщина тоже, конечно, приходит в уныние и появляется в магазине с той же надеждой. Пока продавец занимается другим покупателем, мы с ней встречаемся у пианино. Сразу возникает взаимная симпатия, и мы уже намереваемся сыграть в четыре руки. Но тут подходит продавец, который и вправду внезапно обезумел, он выхватывает пистолет и убивает ее.

Элиза: Человеку не может везти все время. Скажи, у тебя нет каких-нибудь ранних воспоминаний, которые ты сам бы мог связать с твоим сексуальным поведением?

Кай: Ничего примечательного. Мне было, наверно, три-четыре года, мы жили в маленьком городишке, я обычно играл во дворе с соседской девочкой. У меня только одна сестра, на десять лет старше. Потом соседи переехали, и девочка с ними. Перед отъездом она подарила мне свою куклу, которую мы спрятали в укромном месте в подвале, потому что девочка, естественно, не имела права ее отдавать. Она сказала, что забыла куклу во дворе, получила нагоняй, но не проговорилась о своем любовном подарке. Несколько лет я прятал куклу, смотрел на нее лишь украдкой, играл с ней в воображении. В конце концов ее обнаружили и отобрали, поскольку я был мальчиком, и к тому времени уже довольно большим. Я был, пожалуй, весьма одиноким ребенком. Смутные представления о любви вписались в рамки игры, нашли свое выражение, ритуал; играя сам с собой, я шептал про себя, артикулировал слова губами, чувство кроется в словах, из детских слов вырастают слова, имеющие отношение к половой жизни, сексуальные заклинания. Ранний визит Эроса.

Элиза: Какие слова, например?

Кай: Можно мне закурить?

Элиза: Кури. Я не дышу. Была бы возможность, сама бы закурила.

Кай: Курить гадко и грешно. Ты ведь этого не хочешь?

Элиза: Было бы приятно выказать хоть небольшой протест против той добродетельности, к которой я принуждена. Кстати, ты избегаешь ответа на мой вопрос. Ты сказал, что употребляешь определенные слова.

Кай: Это дико унизительно.

Элиза: Я так не считаю, Кай. Вовсе не унизительно.

Кай: Во многих играх, может, раньше чаще, но и до сих пор, насколько я знаю, дети используют считалочки. Когда прыгают через скакалку или играют на вылет. Эники-беники ели вареники — это, пожалуй, классический пример. Многие из них более или менее понятны. Но общее у них одно — они все дурацкие. Каким-то образом, не помню как, от кого, я научился такой считалочке. Она мне необходима непосредственно для оргазма. Иначе ничего не получается. Лучше всего, если я произношу ее вслух.

Элиза: В том, что любовники возбуждают себя на ложе любви неприличными и грубыми словами, названиями разных частей тела, нет ничего необычного. Но прекрасно срабатывают и какие-то свои словечки, личные, приобретающие магическое действие так же, как и любая другая магия: благодаря условности.