Каждое следующее поколение вновь обращалось к тайне падения Рима. Возникло множество теорий; недавно один немецкий исследователь насчитал более двухсот. Часто историки проводили очевидные параллели с проблемами своего времени и своей страны, но существует минимум одно бросающееся в глаза отличие между опытом Рима и гибелью великих империй XX столетия. Такие державы, как Британия и Франция, уже переживали упадок, истощенные мировыми войнами и их экономическими последствиями, однако они также столкнулись с сильным давлением, возникшим в результате борьбы за независимость в колониях. Сомнительно, что у них хватило бы сил и воли бесконечно противостоять этому давлению, в особенности с того времени, как колонии начали получать поддержку со стороны двух новых сверхдержав. Америка сражалась во Второй мировой войне не для того, чтобы сохранить Британскую империю и ее систему торговли, а Советский Союз активно поддерживал марксистов-революционеров, стремившихся завоевать независимость.
Мы не найдем и следа подобного желания освободиться от владычества империи в римских провинциях. Население Испании вовсе не стремилось создать независимое испанское государство; в Греции и Каппадокии также не возникло освободительных движений. В римский период просто не было людей, равных Ганди или Неру, Вашингтону или Боливару, Кениате или Мугабе. Даже еврейское население империи, которое несколько раз восставало в I и II веках, в IV столетии, кажется, больше не стремилось иметь свое собственное государство. Люди хотели быть римлянами, и свобода у них ассоциировалась с принадлежностью к империи, а не с независимостью от нее – и это несмотря на тот факт, что имперские правители не избирались и фактически обладали неограниченной властью. В любом случае власть в бывших римских провинциях в конце концов – порою в одночасье – перешла к новым чужеземным завоевателям. Поразительно, что даже они обычно хотели стать частью Рима и наслаждаться его богатством, а не разрушать государство. Великий парадокс падения Римской империи заключается в том, что она прекратила существование не потому, что люди, населявшие ее – и, более того, жившие за пределами, – перестали верить в нее или желать, чтобы ее существование продолжалось.
Да, римляне хотели, чтобы империя существовала, и большинство не представляло себе мир без нее, но все-таки они понимали, что государство столкнулось с серьезными проблемами. Большинство было склонно винить в этом упадок нравов: империя переживала трудные времена, поскольку людям недоставало virtus[15], присущей прежним поколениям, сделавшим Рим великим. То был традиционный – и в особенности характерный для римлян – способ мышления. Часто присутствовала и религиозная составляющая. Язычники возлагали вину за происходящее на христиан, упрекая их в том, что те презрели старых богов, которые направляли и оберегали Рим. Христиане обвиняли язычников за приверженность старым, ошибочным верованиям, а некоторые начали связывать гибель Рима с гибелью мира. Блаженный Августин создал монументальный труд, «О граде Божием», дабы объяснить христианам, что в конце времен падут все государства, созданные людьми, включая Рим. Господь же создаст новое, вечное царство, в которое войдут все христиане. Это должно было не заставить их разочароваться в империи или попытаться ускорить ее гибель, но убедить, что впереди их ждет лучший мир. Некоторые светские историки – в основном писавшие по-гречески и жившие в восточной половине империи уже после того, как Запад пал – критиковали отдельных императоров за конкретные военные или политические решения, имевшие, по их мнению, весьма отдаленные последствия. Однако ни в одной из дошедших до нашего времени книг древности не содержится логичного анализа того, почему империя, в 200 году занимавшая основную часть известных на тот момент территорий, к 500 году сократилась до малого участка своих прежних владений и утратила свою былую мощь.
Гиббон, чья «История» имеет по преимуществу повествовательный характер, был слишком тонким исследователем, чтобы объяснять падение империи одной-единственной причиной. Будучи жителем страны, где по-прежнему сохранялось мрачное воспоминание о гражданской войне (битва при Куллодене состоялась всего за тридцать лет до выхода в свет первого тома «Упадка и разрушения»[16]), он привлек внимание к такому распространенному явлению, как внутренние конфликты в империи и готовность римских армий сражаться друг с другом, поддерживая боровшихся между собой претендентов на престол. С присущей англиканам подозрительностью по отношению к папству он осуждал принятие христианства Константином и его последователями, поскольку считал, что оно подорвало старинную римскую virtus и в конце концов стало причиной отказа значительного числа людей от общественной жизни и ухода их в монастыри. Тот факт, что он сам перешел в католицизм в дни своего студенчества в Оксфорде, значительно обострял это отношение. Отец Гиббона забрал сына из университета и отослал его в кальвинистскую Швейцарию для полного перевоспитания. В итоге ощущение упадка нравов, отражавшее как настроение, присущее его источникам, так и ситуацию в современной ему культуре, проходит красной нитью через описание, созданное Гиббоном. Причина окончательного падения Рима состояла в том, что его жители более не заслуживали успеха. В какой-то момент, перечислив множество проблем, с которыми столкнулась империя, Гиббон намекает, что, пожалуй, стоит удивляться не тому, что империя потерпела крах, но тому, что она просуществовала столь долго.
Впоследствии многие другие историки рассматривали этот вопрос. Одни считали, что крах империи был обусловлен внутренними причинами, стал результатом ее внутренних неудач и упадка. Другие предпочитали акцентировать факты нападений со стороны гуннов, и в особенности германских племен, проложивших путь через границы и «выкроивших» себе королевства в западных провинциях. Как эмоционально выразился один французский ученый, «Римская империя не умерла – ее убили». Роль германцев в особенности подчеркивалась в XIX веке, когда был силен дух германского национализма. Римские тексты, где первобытная доблесть германских воинов противопоставлялась роскоши жизни римлян времен упадка, принимались за чистую монету. Существовало мнение, что империя должна была погибнуть, дабы власть перешла к племенам, которые затем смогли создать страны современной Европы. Другие рассматривали случившееся буквально с расистских позиций и видели основную ошибку Рима, приведшую к гибели, в том, что он позволил войти на свою территорию слишком значительному числу варваров-германцев. Воззрения каждой эпохи на гибель Рима обычно становились отражением предубеждений. Иногда бывало модно объяснять случившееся социальными проблемами и напряженностью в классовых отношениях, часто в сочетании с экономическими факторами. Некоторым мир Поздней империи казался чрезвычайно унылым местом, где из обремененного непосильными налогами крестьянства «выжимали» средства для постоянно увеличивавшихся расходов на армию; настал момент, когда напряжение оказалось слишком велико, и вся система рухнула. Альтернативные теории указывали на военные неудачи или на убыль населения. Другие отражали различные современные интересы и предполагали, что изменения окружающей среды и климата – вероятно, усилившиеся за счет развития сельского хозяйства и промышленности империи – были главной причиной сокращения выработки сельскохозяйственных продуктов и в конечном итоге привели к экономической катастрофе[17].
За последние несколько десятилетий самая суть споров академического сообщества по данному вопросу изменилась, и тому имеется несколько причин. Одна, распространенная на Западе в наши дни, когда современные империи пали, состоит в изменении отношения к империям вообще: более они не рассматриваются как нечто положительное по своей сути. Напротив, публика, или по крайней мере представители среднего класса и академических кругов, бросились в другую крайность. Вместо того чтобы видеть в империях носителей порядка и прогресса, несших мир, просвещение, науку, медицину и христианство в менее цивилизованные уголки мира, их стали считать не более чем жестокими эксплуататорами туземных народов. И если империи автоматически воспринимаются как нечто плохое, то их также удобно считать неэффективными. В недавних исследованиях Римской империи I–II веков делается усиленный акцент на недостаток контроля и планирования со стороны центра, примитивность экономики, отсутствие развитых технологий и упрощенческий подход к таким сферам, как география или военная стратегия. Подчеркивается уже не явная умудренность и искушенность, а примитивизм[18].
