По всей видимости, статьи в «Пуэн де вю» прошли незамеченными в литературном и политическом Париже. Из тупика, в который я угодил по собственной вине, меня вытащил Андре Мальро, предложив заведовать его секретариатом. Это было в декабре 1945 года, когда генерал де Голль возглавлял правительство, составленное после выборов в Учредительное собрание. В первый и в последний раз я исполнял официальные функции, впрочем, скромные: министр информации не обладал большими полномочиями, а заведующий его секретариатом тем более. Добавим, что генеральным секретарем министерства являлся Жак Шабан-Дельмас. Сколько серого вещества израсходовала эта троица на такие пустяки!
Правительство продержалось лишь два месяца, и у Андре Мальро не оказалось времени, чтобы осуществить хотя бы один проект из числа тех, которые он выдвинул двенадцать лет спустя. В конце 1945 года узловыми вопросами были выдача разрешений на публикацию изданий, распределение бумаги, определение судьбы старых запрещенных газет, типографий, конфискованных сразу же после Освобождения. Я не испытывал никакой симпатии к газетному «рэкету», особенно в провинции, где бывших хозяев лишили их собственности участники Сопротивления, забрав ее себе. Возможно, эти хозяева заслуживали наказания (некоторые из них не были привлечены к судебной ответственности); но заслуживали ли участники Сопротивления богатства, которое им обеспечивала газета с названием, похожим на название газеты, имевшей самый большой тираж в регионе до войны? Некоторые крупные провинциальные газеты, самые процветающие во французской прессе, достались новым хозяевам, несколько изменив свои названия. Иногда группы участников Сопротивления делили между собой акции предприятия, не извлекая из этого выгоды; в других случаях участник Сопротивления занимал место издателя-предпринимателя.
Когда Андре Мальро пришел в свое министерство на авеню Фридланд, этот передел собственности был уже свершившимся фактом. За некоторыми исключениями, довоенные газеты поменяли и хозяев и названия. «Пари-суар» стала «Франс-суар» и принадлежала уже не Жану Пруво, но тому, кто являлся первым ее сотрудником, — Пьеру Лазарефф. Жан Пруво воспользовался разрешением на публикацию, которым обладал директор газеты «Франс» в Лондоне Комер, чтобы создать «Пари-матч» («Paris-Match»). Этот еженедельник после трудного начала достиг блестящего успеха, но затем снова пришел в упадок. Одряхлевшему льву пришлось продать «Пари-матч», любимое свое детище, который при более умелом руководстве вновь стал прибыльным. В этой ситуации я ничего не значил, она была мне весьма неприятна. Среди наших посетителей были и обобранные; ко мне пришел Жак Шастене; я напрямик сказал ему, что газеты «Тан» более не существует, что ее место занимает «Монд», редакция которой разместилась в помещении своей предшественницы. Я воздержался от какой-либо оценки этой замены и лишь констатировал ее необратимость.
Разрешения на публикацию и распределение бумаги уже стали предметами полемики. Говорилось, что такая разрешительная практика отбрасывает нас ко временам Второй империи, а может быть, в еще более ранние времена. Однажды мы получили из секретариата председателя правительства предписание, в соответствии с которым следовало подготовить отмену разрешений на публикацию. Инициатива была похвальной, но ее реализация не устраняла настоящее препятствие на пути восстановления нормального режима свободы — нехватку бумаги. В условиях сохранявшегося распределения бумаги административными методами ликвидация практики разрешения на публикацию имела смысл, если бы любое новое периодическое издание автоматически получало бы право на обеспечение каким-то количеством бумаги. Именно в моем кабинете на авеню Фридланд я познакомился с Луи Габриель-Робине, который был потрясен, узнав за день до события, что Генерал решил покинуть свой пост. Мальро и я согласились предоставить разрешение на публикацию «Фигаро литтерер» («Figaro littéraire»).
За время службы в министерстве мне удалось принять лишь одно сколько-нибудь значительное решение — Мальро им не занимался, — которое, полагаю, отвечало общему интересу. Но дело было сделано слишком поздно, и преемник Мальро — Гастон Деффер — пересмотрел решение, что мне казалось неразумным и привело к непредвиденным последствиям. Публичные власти, а то и просто отряды участников Сопротивления, настоящих или фальшивых, наложили арест на сотни газетных и книжных типографий. Министерский юрист, специалист по вопросам права печати, отвечавший за эти вопросы, человек социалистических взглядов, представил мне проект, по видимости самый простой, но, на мой взгляд, неподходящий. Предлагалось учредить единую компанию, которая владела бы и управляла этим государственным имуществом. Я возразил, утверждая, что такая полугосударственная компания будет неудовлетворительно справляться с доверенными ей функциями — обеспечивать снабжение и модернизацию столь отличающихся друг от друга производств из одного руководящего центра, далеко от них расположенного, плохо информированного. Я предложил принять совершенно иной закон, который предусматривал бы продажу типографий новым издательским обществам; таким образом, государство постепенно освобождалось бы от взятого на себя бремени. К тому же национализация типографий не согласовывалась с духом наших намерений, поскольку мы хотели возвратиться к режиму свободной печати. Но министерский юрист имел у Деффера больший успех, чем я.
Какие впечатления оставили у меня эти недели? Прежде всего поразило число лиц, которых приходилось принимать ежедневно, обилие просителей. Последнему слову было бы несправедливо придавать уничижительное значение, ибо посетители часто добивались не столько каких-то льгот, сколько возможностей, о предоставлении которых в обычные времена у них не было необходимости просить. Вероятно, число таких просителей умножилось в результате чрезмерного объема полномочий министерства? Могу ли я добавить, что десять часов работы в его стенах казались мне менее утомительными, чем четыре часа чтения «Критики чистого разума». Еще одно впечатление, которое я не забуду, — быть может более банальное, — соперничество самолюбий между различными сотрудниками управления или секретариата, соперничество, которое проявлялось в вопросах размещения в кабинетах или предоставления автомашин. Деятельность этого министерства, созданного путем импровизации, с раздутыми отделами, была, очевидно, карикатурой на обычную деятельность министерств. Надо ли добавлять, что за два месяца разбух и сам секретариат; Арон-Брюнетьер, руководивший службой разведки в движении Сопротивления, проработал несколько недель вместе с нами, а потом возвратился к своей медицинской профессии. За несколько дней до отставки Генерала к нам пришел или должен был прийти Жан Леканюэ.
Еще одно слово о министре. Те, кто работал с Мальро начиная с 1958 года, знают об этом гораздо больше меня, но мое небольшое свидетельство может быть интересным для некоторых людей. До прихода в министерство он еще меньше меня был осведомлен о том, как функционирует государственная власть. Вероятно, ему неведомы были различия между законом, декретом или постановлением. За несколько дней он усвоил то, что обязан был знать, с одинаковой быстротой вник в содержание различных дел, притягивавших любопытство журналистов. Мальро заставил себя следовать строгому расписанию и принимал представителей прессы в назначенное заранее время с точностью до минуты. На конкретные вопросы он отвечал со знанием дела; это поражало рядовых журналистов и огорчало таких людей, как, например, Жорж Альтман, сожалевших, что Мальро занимается подобными пустяками. Хотя он был вспыльчивым человеком, я не помню случая, чтобы Мальро с кем-то из своих сотрудников разговаривал в повышенном тоне. Иногда он ставил меня в затруднительное положение, ибо обещал тому или иному лицу некий пост или льготу, возлагая на меня ответственность за выполнение этого обещания. Между тем не всегда от меня зависело решение вопроса.
Здесь кроется причина моей «размолвки» с Роменом Гари, в таланте которого я убедился еще будучи в Лондоне и к которому питал дружеские чувства. Андре Мальро хотел назначить его советником по культуре французского посольства в Лондоне; я тоже этого хотел. В своем любимом стиле Андре уверил Гари, что «дело сделано». Однако необходимо было еще получить согласие секретариата Генерала. Гастон Палевски рассудил, что Гари для данного поста слишком легковесен или слишком молод. И мне, таким образом, предстояло сообщить ему об этом. Однажды утром, более беспокойным, чем обычно, я позвонил Гари по телефону и сказал ему, резче, чем это следовало бы сделать, чтобы он не рассчитывал на Лондон и соглашался на тот пост, который предлагается. На протяжении не одного года Гари считал меня виновником решения, которого я не принимал. В одном из своих писем Роже Мартен дю Гар намекнул на то, что Гари говорил обо мне. Но еще задолго до его смерти следы этого недоразумения полностью стерлись.
