Далее в своей статье я упомянул длинный фрагмент пресс-конференции, посвященный французской ударной силе. Может ли Франция больше рассчитывать на несколько десятков «Миражей-IV», чем на огромную мощь Соединенных Штатов? Я напомнил, что нужно всегда интерпретировать слова Генерала, отгадывать его истинную мысль. Итак, «что думал он в действительности, утверждая, что желает самого французского решения [для Алжира]»? Я отметил две фразы, которые оговаривали права здравого смысла и, возможно, подготавливали будущее: «Естественно, американское ядерное вооружение остается гарантией мира во всем мире… Разумеется, Франция не является решительным противником того, что действие этой силы будет скомбинировано с действием аналогичной или подобной силы ее союзников».

Относительно конкретных обсуждавшихся проблем — вступления Великобритании в Общий рынок и англо-американского соглашения на Багамах ²³⁷, я напомнил веские доводы Генерала: «Соглашения по Общему рынку с Великобританией, Содружеством наций и Соединенными Штатами, при всей их необходимости, не подразумевают немедленного расширения Европейского сообщества и риска распада, который содержится в таком расширении. Франция же, наладившая производство ядерного вооружения, с трудом могла бы остановить готовую программу еще до того, как та дала первые результаты».

Это принципиальное одобрение занимало в статье меньше места и обратило на себя меньше внимания, чем несколько ироничные замечания по поводу стиля или манеры: «Великобритания объявлена островной, следовательно, неевропейской страной (была ли она неевропейской в 1940 году?) и приглашена, после первого провала на экзамене на европейство, явиться через несколько лет, когда сделает успехи… В конечном счете все недоумевают, ибо Генерал, применив к мировой дипломатии метод, так хорошо удавшийся ему в алжирских делах, скрывает свои задние мысли и предоставляет каждому отгадывать их…» И в заключение: «Я думаю, что Атлантический союз настолько прочен, что может позволить себе роскошь в виде великого человека, озабоченного своей величиной и своей тайной. Но если бы, на беду, у него нашлись ученики, союз бы этого не выдержал».

Вспоминаю о двух встречах, на которых я защищал тезисы французского правительства. Первой была конференция, кажется ежегодная, военачальников всех стран Атлантического союза. Никогда мне не приходилось видеть сразу столько генералов и адмиралов, на груди которых сияло бы такое количество орденов. После моей защитительной речи взял слово, если память мне не изменяет, британский посол, сэр Уильям Гудинаф Хейтер, очаровательный человек, с которым я иногда виделся в Париже, master колледжа ²³⁸, и обрисовал в мрачном свете последствия кризиса; Великобритания, отстраненная от европейского единства, обреченная на экономический упадок, в конце концов замкнется в себе и покинет Атлантический союз (в тот момент этот довод показался мне более эмоциональным, нежели убедительным).

Страсти разгорелись еще сильнее однажды во время обеда в Англо-американском клубе, на Елисейских полях. В конце обеда я, почетный гость, взял слово и попытался изложить мотивы и намерения Генерала. Вопреки всем обычаям, члены клуба, в частности голландцы, несколько раз прерывали меня, и я не без труда закончил речь. В свою очередь, я забыл о правилах вежливости и не раз прерывал генерального секретаря союза Дерка Стиккера, который так и не завершил своего выступления. Председательствовавший за столом генерал Стоквел поднялся и увлек меня в гостиную, где нас ждали крепкие напитки и сигары. Несколько дней спустя посол Соединенных Штатов Томас Финлеттер пригласил меня на завтрак вдвоем, чтобы извиниться за дурное обращение с почетным гостем, ставшим жертвой беспримерной «агрессии». По правде сказать, мы уделили больше внимания ракетному кризису на Кубе, чем межевропейским или межатлантическим ссорам.

Вызвало ли французское вето против английской кандидатуры меньше ожесточения, если бы Генерал не произнес его, стоя один перед целым миром, как будто наши партнеры по Сообществу не имели права участвовать в диалоге? Как бы то ни было, Генерал не ошибся в главном: Пятеро не порвали с Парижем на том основании, что наш президент обошелся с ними бесцеремонно. В глубине души все знали, что кандидатура Лондона не находила широкой поддержки общественного мнения; язык британцев по отношению к Общему рынку с годами изменился, но чувства — нет. Сначала они обличали «дискриминацию», то есть создание на границах шести государств таможенной системы, преимущества которой не распространялись на других европейцев, партнеров по Атлантическому союзу. Критика дискриминации показалась мне нелепой: Общий рынок по своей сути подразумевал абсолютно законное различие между in и out — теми, кто входит в него, и теми, кто вне его. За протестами против дискриминации последовал проект зоны свободной торговли, которая задушила бы в зародыше Европейское сообщество. Была ли заявка Великобритании на вступление в него свидетельством нового духа или только нового метода? В любом случае те, кто вел переговоры от имени Лондона, скрывали от самих себя слабость своей позиции. Не им подобало ставить условия. Сторонники Великобритании в Сообществе не могли оказывать давление на французов. Если бы не пресс-конференция, провал переговоров не вызвал бы столько волнений, но Генералу нравились бури.

Отказ от нассауских предложений многократно усилил резонанс отказа Лондону. Генерал обращался в равной мере к Дж. Ф. Кеннеди, как и к Гарольду Макмиллану. Он не только отвергал сымпровизированное в Нассау англо-американское соглашение, но и решительно нападал на великий проект Кеннеди ²³⁹ и на догму, которую университетские преподаватели из Гарварда и «Рэнд корпорейшн» принесли с собой в Белый дом и внушили президенту: в атомную эру лишь один человек должен держать палец на пусковой кнопке. Внутри любого альянса, а следовательно и Атлантического союза, власть над вооружениями и в еще большей степени решение об их применении должны принадлежать одному человеку, то есть президенту Соединенных Штатов.

В мае 1962 года я написал статью, в которой критиковал позицию американцев, поддерживавших в ядерной области «особые отношения» с Великобританией, но отказывавших в сотрудничестве Французскому агентству по атомной энергии. Я использовал хлесткое выражение, которое не раз потом цитировалось: почему секреты могут безопасно достигать Лондона через Атлантический океан, но не Парижа — через Ла-Манш? Подчеркну, что эта статья относится к маю 1962 года — периоду переговоров в Брюсселе и попыток администрации Кеннеди разъяснить европейцам и побудить их принять доктрину, окрещенную доктриной Макнамары. Я послал письмо, датированное 16 мая, Макджорджу Банди, который в то время занимал пост, доверенный позже Г. Киссинджеру, специального советника президента по обороне и председателя Совета национальной безопасности. Он мне ответил длинным посланием, которое я двадцать лет никому не показывал, но которое сегодня не открывает никакой тайны: «Вы правы, говоря, что наши чувства в значительной мере вытекают из убеждения, что ядерная защита Запада принципиально неделима (fundamentally indivisible). В этом пункте наша оценка британской ядерной мощи на самом деле не отличается от нашей оценки французской ядерной мощи». Далее следовал пассаж, в котором Макджордж Банди разъяснял обстоятельства, обусловившие возобновление ядерного сотрудничества американцев и англичан: в 1957–1958 годах шок, вызванный запуском спутника, побудил американцев к поиску передовых баз; таким образом, в тот период американцы еще не думали так, как сегодня: «Я ценю силу вашего аргумента, согласно которому французы не могут быть удовлетворены разницей в отношениях, вытекающей из эволюции нашей мысли».