— Что мой муж скажет мистеру Эбинкротворту?! — пролепетала она. — Мы опозорены! Окончательно опозорены! Нет, она не могла зайти так далеко…

На ее груди робко трепетали кружева. Женщину колотила дрожь.

— Элизабет, крепись! Твоя дочь всегда была сумасбродкой… Но, как тебе это ни по душе, сейчас она приняла возможно единственное в своей жизни правильное решение. И хотя ее тяга к скандалам и тут взяла верх над здравым смыслом, но мы должны утешиться тем, что ее жизнь не будет загублена, как если бы она вышла замуж за многодетного мясника! Николс боготворит ее! Несмотря на несуразный вид, у него сильный дух и крепкие нервы, уверена, он сумеет приручить ее. Кроме того ее эмоции выплескивались через край, когда он был изб… ранен. Так что девочка не безнадежна! А скандал…скандал мы переживем! И не такое уже переживали…

— Ах, Гризельда, дай бог, чтобы вы были правы! Дай бог!

Гарден-Роуз бурлил и колобродил! Еще бы, когда в нашей глуши случалось столько происшествий, да еще за столь короткое время! Кто бы мог подумать!

Возмутительная непристойность побега и пикантность ситуации гораздо сильнее взбудоражили христианские чувства местной публики и свели почти на нет толки о смерти Сибил. Отринув «новость вчерашнего дня», лучшие умы Гарден-Роуза занялись составлением прогнозов будущего скандальной парочки, естественно, вменяя молодым все преступления и грехи Содома и Гоморры, повлекшие за собой праведную кару.

Ровно через полторы недели в деревню въехала дорожная карета. Кованые колеса, разбрызгивая грязь, прогрохотали по булыжникам главной улицы, выманив из коттеджей немало любопытных, и, пронзительно скрипнув, замерли напротив большого красного дома с двумя белыми колоннами.

Мы с тетушкой как раз были в Оурунсби, надеясь узнать, появились ли от беглецов хоть какие-то известия. Поэтому стали свидетелями их триумфального возвращения. Точнее, чувство триумфа владело Виолеттой. Радостно ворвавшись в дом, она уже с порога объявила, что теперь она «миссис Николс Ливингтон» и всем собравшимся, включая слуг, продемонстрировала золотое колечко на левой руке.

— И никто, никто не смеет упрекнуть меня! — воскликнула миссис Ливингтон, топнув ножкой.

Но ни мать, распахнувшая объятья для своей блудной дочери, ни отец, облегчённо взиравший из под насупленных бровей, не собирались омрачать такую минуту обвинениями. Когда улеглись первые эмоции, мистер Тернер лишь укоризненно покачал головой, прищелкнул языком и… махнул рукой, дав понять виновникам скандала, что всё: и оскорбления, и горечь, и обиды — осталось в прошлом. Миссис Тернер тут же прослезилась.

Однако новоиспеченный зять чувствовал себя сконфуженно. Он виновато топтался за спиной молодой жены и бросал на тестя настороженные взгляды, не до конца поверив в его прощение. Но уже через некоторое время, после того, как была опустошена бутылочка сливового ликера за счастье молодых, Николс, с морковно-красным лицом и пылающим взором, рассказывал, как прожил положенных три недели в Шотландии, как мчался после домой, загнав почтовых лошадей, и как страшился, что за это долгое время удача изменила ему. Его глаза, смотревшие на жену в этот момент, были полны благодарности и обожания.

После приключения в Гретна-Грин (а для Летти, как потом она сообщила мне, обряд, проведенный в кузнице, был всего лишь бесподобной и опасной авантюрой) девушке захотелось настоящей свадьбы в деревенской церквушке, с гостями и подвенечным платьем. Впрочем и Тернеры, и Ливингтоны также горели желанием повторить церемонию бракосочетания в местной церкви, чтобы доказать всем, что брак их детей был истинным.

Свадьба получилась тихой и немноголюдной, так как времени на особые приготовления не было. На Виолетте было свадебное платье из белого шелка, отделанное кружевами и серебристыми лентами, которое шилось для венчания с мистером Эбинкротвортом. После церемонии все отправились в Оурунсби на праздничный обед. Теперь уже никто не сомневался, что Виолетта и Николс по-настоящему женаты!

Через несколько дней молодожены уехали в Солсбери, где собирались поселиться в маленьком арендованном коттедже.

— Мне хотелось бы дом побольше, — заявила Летти, когда мы прощались, — но Ники сказал, это вопрос времени. Надеюсь, он прав. Потому что долго ждать я не намерена. Я заставлю его забыть бредовые идеи о бескорыстной пользе ближним. Вот увидишь, он оставит свою жалкую больницу и все усилия отдаст частной практике. Тогда у нас появятся деньги, а затем дом и благополучие. Со временем, я думаю, мы переедем в Лондон. Я никогда не буду счастлива в… провинции.

— У тебя как всегда грандиозные планы, — улыбнулась я. Похоже, извечное противоборство между этими двумя разгоралось с новой силой, и каждый был силён и полон решимости до конца отстаивать свои стремления и мечты. Кто в этом союзе займет главенство и случится ли это, я не могла знать. Но об одном я могла сказать уже точно: Виолетта училась терпению. Пусть оно едва ощутимым намеком проявилось в столь эгоистическом настрое, но главное, что оно все же зародилось в ее душе. И мне хотелось верить, что это была первая маленькая победа, которую достиг Николс на пути к своему семейному счастью.

— Я хотела бы, чтобы сейчас с нами была Сибил, — сказала вдруг подруга, дрогнувшим голосом. — Она ведь ждала от меня этого шага, даже тогда, когда все считали, что я пойду за мясника. Она знала, что я выберу Николса. И это несмотря на все, что я говорила о нем.

— Наверное, у нее был дар. Сибил понимала других и умела сопереживать им.

— Она как будто чувствовала все, что я хотела скрыть. А я… я злилась на нее за это. Мне не нравилось, что она видит меня насквозь. Но я любила ее. Верь или не верь, это так.

— Я верю тебе.

— Только после… случившегося я поняла, как сильно люблю Сибил. Она была так же дорога мне, как и ты. Вы обе были моими единственными подругами. Да, я говорила про нее дурные вещи, но я так не думала. Я вела себя с ней скверно, просто, отвратительно.

— В тебе играла злость. Но, главное, что Сибил все понимала. Она считала тебя своей подругой. Мы всегда были втроем, и смерть не разрушит нашу дружбу!

Я твердо верила в то, что говорила. Надеюсь, мое убеждение передалось и Виолетте. Она обещала писать мне каждую неделю, и взяла с меня слово, что я буду приезжать к ней. Когда Николс позвал ее, она крепко обняла меня, затем родителей и мою тетю. Потом села в экипаж. Хлопнула дверца, раздался крик кучера, и лошади нехотя тронулись с места. За немытым окошком кареты мы увидели бледное лицо. Виолетта прижалась носом к мутному стеклу и смотрела на нас, стоявших под навесом крыльца, до тех пор, пока лошади не повернули за угол.

Дни проходили. Свинцово-серое небо, словно вылинявшее после стирки покрывало, тяжелой массой повисло над землей. Промозглый ветер оголил деревья как бритвой, и каждый его порыв вздымал в воздух побуревшую стайку: жухлую, скрученную в трубочку опавшую листву. Лес, еще недавно пестривший осенним разноцветьем, теперь казался почти черным и мертвым.

Каждый день, если позволяла погода, я ходила на могилу Сибил, приносила свежие цветы и подолгу стояла там, всматриваясь в надгробный камень. Там-то однажды утром я и увидела их.

Потрепанный китчестеровский экипаж стоял возле ворот кладбища. Старый Генри, сгорбившись, сидел на козлах и, подперев подбородок, жевал яблоко. За витой оградой я заметила фигуру в коричневой куртке и широкой кепи на голове, из-под которой торчали белые волосы. Засунув руки в карманы штанов, Дамьян замер над могилой моей подруги.

Еще мгновение и я бы повернула назад, но ноги отказались повиноваться мне. Я встала как вкопанная, не спуская глаз с широкой спины и, молясь, раствориться в зябком воздухе, если самой не достает сил уйти.

— Найтингейл, — послышался надсадный голос из экипажа. Дверца открылась, и я увидела в темной глубине закутанную в шаль миссис Уолтер. В ту же секунду Дамьян и кучер обернулись. Я с усилием двинулась вперед, поздоровалась со стариком и, не глядя на Дамьяна, забралась в экипаж. На голове Эллен был меховой капор, закрывавший половину лица, а обмотанные пледом ноги покоились на горячих кирпичах. Она протянула мне руку в шерстяной перчатке.