Мне надо было признаться. Найти в себе мужество и признаться. Но разве я сумел бы пересилить газетный перезвон!.. И вот теперь, в России, в этом самом зале сидит тот самый поручик и слушает мой доклад о „мертвой петле“. Нет, я обязан, наконец, открыть правду! Это долг чести…»

— Господа!.. К моему стыду, я этого не знал… — проговорил он хрипло. И вдруг возвысил голос, быстро-быстро продолжал: — Среди нас находится… настоящий творец мертвой петли. Я считаю недостойным выступать с докладом о мертвой петле в то время, когда здесь присутствует ее автор. Месье Нестероф!..

Он сбежал вниз и, пробежав восемнадцать рядов, остановился у девятнадцатого.

«Шестой стул справа… Вот этот… Офицер!..»

Петр Николаевич покраснел, поднялся и шагнул навстречу французу. Пегу обнял его, и так, обнявшись, они пошли к Жуковскому. Старый ученый трижды, по русскому обычаю, расцеловался с Нестеровым.

— Открывать новые законы полета, — сказал Николай Егорович, — укрощать воздушную стихию — вот дело, которому стоит посвятить свои силы. Ура пионерам молодой науки!

А слушатели хлопали в ладоши, кричали: «Браво, Нестеров!», «Ура Нестерову!», — смеялись и перебрасывались с соседями оживленными репликами.

Здесь было много ученых, инженеров, летчиков, которые знали Нестерова по стройному газетному хору осуждения и насмешек, но они уже давно составили свое, прямо противоположное мнение о смелом летчике с задатками подлинного ученого.

Наконец зал утих, и Петр Николаевич начал говорить…

Русские войска успешно наступали в Галиции. Уже был взят Львов и к нему подтягивались резервы. Одиннадцатый авиационный отряд Нестерова стоял в окрестностях города Жолквы, где только недавно был генерал Брусилов со своим штабом.

Нестеров и его летчики жили в просторном помещичьем доме австрийского барона Розенталя. Хозяин поместья, по слухам, летал на этом же фронте.

Петр Николаевич лежал на полинявшей, чуть тронутой ранней осенью траве и, подложив руки под голову, глядел вверх. Мелкая зыбь перистых облаков была окрашена в кровавый цвет заката. Высоко-высоко, окаймленная белесой дымкой, голубела широкая бездонь неба. Издалека, то вспыхивая, то затихая, доносилась тревожная перекличка петухов…

Вспоминал Петр Николаевич последние месяцы, похожие на сон. Невниманье и высокомерный холодок генералов сменились покровительственным похлопываньем по плечу. Газеты вновь и вновь напоминали читателям, что впервые совершил мертвую петлю русский офицер, штабс-капитан Нестеров, словно извиняясь за долгое умалчивание научного значения многих открытий летчика-ученого.

Чертежи аэроплана Нестерова были приняты заводом «Дукс», и уже начались работы, но с объявлением войны Петр Николаевич выехал в Киев. Он командовал отрядом и должен был находиться среди своих летчиков и солдат.

Прощаясь с Наденькой, он взял с нее слово, что она возьмет на себя заботу по постройке его аэроплана, но в душе он затаил тревогу: труд этот для нее непосилен.

Война… А его аэроплан гражданский. Завод «Дукс» теперь его строить не будет. Да!.. Сейчас надо думать о том, как одолеть врага. Он видал, как шли новобранцы с котомками за плечами. Сейчас их оденут в серые шинели, и они станут солдатами. А в деревне остались пустые избы, примолкшие ребятишки и скорбные, заплаканные бабы.

Всем жертвуют люди, чтобы отстоять Отчизну. Подождет и его аэроплан. Он физически ощущал огромную, неоглядную родину и видел себя, заслоняющим ее.

«Да, человек становится сам большим, если он видит всю громадину требуемого от него подвига!..»

Вспомнились Петру Николаевичу стихи Блока:

«Как слезы первые любви… Верно! Большой болью, тоской и тихой, невысказанной нежностью полнится сердце, когда пролетаешь над деревеньками или слушаешь песни девушек в сумерках за селом…»

Петр Николаевич вспомнил, как по прошествии первых двух недель войны его вызвали к командующему юго-западным фронтом генералу Брусилову. Небольшой, с умным, вдумчивым лицом и седоватым ежиком над высоким лбом, генерал Брусилов сказал ему:

— Штабс-капитан! По агентурным данным город Львов представляет собою сильно укрепленную крепость. Мне не хочется верить этому. Возможно, такое мнение у меня сложилось потому, что взятие Львова как можно быстрее — особенность моего стратегического плана. Во всяком случае, господин штабс-капитан, надо произвести тщательную воздушную разведку и результаты доложить мне сегодня же.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — ответил Нестеров.

Он полетел на разведку сам, понимая всю серьезность задачи. Над Львовом стояла низкая, разорванная облачность. Боясь, что противник может разгадать план генерала Брусилова, Петр Николаевич летел выше облаков, наблюдая за землей в частых разрывах туч. Пожалуй, это было новым в воздушной разведке, и Нестеров подумал о том, что на первом разборе полетов расскажет об этом своим летчикам.

Внимание Петра Николаевича привлекла масса войск, стягивавшихся к Львовскому железнодорожному вокзалу. Поезда один за другим уходили на запад.

«Уходят… Боже мой, ослабляют львовский участок фронта!..»

Он полетел на аэродром и, совершив посадку, на автомобиле помчался в штаб Брусилова.

Ночью русские войска начали наступление и к утру заняли Львов…

Первые недели войны прошли в ежедневных разведывательных полетах. Петр Николаевич летал чаще других: ему надо было накопить побольше опыта — ведь он командир и должен учить своих летчиков. И потом, было чертовски интересно следить за изменением обстановки в расположении противника и, докладывая командующему фронтом, словно бы участвовать в замышлении им боевых операций.

«Да, на войне надо много думать… И смело думать!..»

— Вот и война началась, — сказал он неожиданно, отвечая своим мыслям.

Миша Передков, верный друг, лежал рядом и загадочно улыбался.

— А у меня есть для тебя сюрприз…

— Ну? — Петр Николаевич повернулся, опираясь на правый локоть.

Передков достал из-за спины бумажный кулек и протянул Нестерову:

— Попробуй. Дамы от тебя… вернее, от них… без ума!

Не понимая, Петр Николаевич открыл кулек и увидал конфеты. На голубоватом фоне неба был изображен штабс-капитан с лихо закрученными вверх усами и через всю конфету шла надпись: «Летчик Нестеров».

К удивлению Миши Передкова, Петр Николаевич пришел в страшный гнев. Он отшвырнул кулек в сторону, и конфеты рассыпались по траве.

— Сладеньким сделать меня хотят!.. На конфетки разменять… Ах, подлецы!..

Нестеров отвернулся и долго молчал. Передков обиженно насупился: он хотел сделать Петру приятное… Ну кто мог предполагать, что он так разозлится!..

А Петр Николаевич думал о том, как трудно ему доставался каждый шаг в авиации. Ему не везло: что бы он ни сделал, все встречалось равнодушием, насмешками и даже угрозами. Открытие им явления перемены функций рулей при глубоких кренах никого не заинтересовало. И только Киевское общество воздухоплавания — единственный неизменный заступник его — признало это большим вкладом в науку.

А ведь сколько летчиков гибнет из-за того, что они не знают или не понимают этого открытия. Так погиб Андреади, в июне в Гатчине разбился его бывший инструктор поручик Стоякин, а в июле, за неделю до начала войны, упал с крутого виража его друг поручик Есипов.

«Боже мой! Есипов, который заставил меня написать реферат о перемене функций рулей на глубоких виражах!»

Есипов понимал значение этого открытия, но не до конца усвоил его, и это погубило отменного летчика.

А петля? Стоило Петру Николаевичу после долгих теоретических разработок совершить «мертвую петлю», как все французские газеты приписали первенство… Пегу. А русские газеты вместо того, чтобы отстоять честь России, стали превозносить Пегу и смеяться над «поручиком Нестеровым из Киева».