6-го числа Илья Данилович доложил об этом происшествии царю и при этом сильно сгущал краски, так как ненавидит немецких иноземных офицеров, служащих под командою Ромодановского, с которым он в натянутых отношениях. Великий же князь потребовал последнего к себе и сделал ему выговор за то, что он так распустил подчиненных ему офицеров. Когда Ромодановский вздумал защищаться, великий князь в припадке гнева оттаскал его за бороду так, что он не на шутку пострадал. Это так сильно огорчило Ромодановского, что он немедля запретил полковнику Бауману и другим своим офицерам навещать господина посланника, у которого любитель яиц до такой степени напился, что причинил этим неприятности другим людям. Об этом запрете он велел известить от имени великого князя офицеров, и им пришлось этим руководиться и подчиняться».

Провал переговоров Ганса Ольделанда был вызван, разумеется, причинами более серьезными, чем выходка нескольких пьяных иностранцев и корзина разбитых яиц, однако, как верно писал Поссевино, и мелочи могут сыграть решающую роль.

Кого еще ни в коем случае нельзя забывать? – рылся в памяти Барон. Ну конечно же, Николааса Витсена! В составе голландского посольства 1664–1665 годов к русскому царю Алексею Михайловичу Витсен оказался тем, кого называли дворянином по положению. Иными словами, привилегированным лицом без особых обязанностей, который должен был придавать особый вес свите посла. Совсем молодой тогда Витсен занял это особое место благодаря своему отцу, Корнелиусу, который был никем иным, как руководителем Ост-Индской компании. Отец рано ввел сына в высокий мир международной политики. Николаасу было всего пятнадцать лет, когда отец взял его с собой в дипломатическую поездку в Англию, где юноша несколько недель мог свободно общаться с великим Кромвелем. В московское посольство Якоба Борейля Николаас был пристроен отцом, чтобы тот завершил свое образование после окончания Лейденского университета. Дневник Витсена не был пока напечатан, но Барон знал, что списки с него ходят по рукам, и даже сам как-то получил в письме старого друга небольшую выписку из дневника Витсена о том, как голландцы сидели в карантине на подъезде к Москве. Барон тогда удивился наивности молодого автора, который возмущался тем, что русские не сразу подпустили приезжих близко к себе, хотя было известно, что посольство ехало из мест, зараженных страшной чумой и даже среди них самих были больные. Заявление голландцев, что больные уже умерли и потому не опасны, на русских тогда не произвели впечатления, и бестрепетной рукой Витсен обвинил их в дикости. Эх, подумал Барон, а потом мы, немцы, как часто называют русские всех западных иностранцев, удивляемся, почему русских возмущают наши о них отзывы. В случае, описанном юным Витсеном, диким был кто-то другой. Впрочем, говорили, что дневник Витсена написан очень талантливо, но, похоже, скорее пером будущего философа, нежели дипломата и государственного деятеля.

Кроме того, было известно, что помимо ярких записок, Николаас Витсен привез из Москвы рисунки, на которых изображены строения и люди, пейзажи и даже планы крепостей, что было сделать нелегко, так как русские старались не позволять иностранцам подробно рассматривать свои фортификационные сооружения. По всей видимости, Витсен обладал незаурядной способностью проникать в запретные места.

Вспомнив о рисунках Витсена, Барон направился в кабинет, чтобы собственноручно снять с полки книгу Адама Олеария, автора других великолепных изображений Московии. Рисунки Олеария в книге, изданной в 1647 году, были превосходны и, в отличие от рисунков Витсена, они были под рукой, их не надо было специально разыскивать. Автор сам писал в предисловии к книге:

«Что касается вытравленных на меди рисунков этого издания, то не следует думать, что они, как это порою делается, взяты из других книг или рисунков на меди. Напротив, я сам нарисовал собственноручно большинство этих рисунков (некоторые же из них – наш бывший врач Гартман Граман, мой верный товарищ) с натуры. Потом они были приведены в законченный вид при помощи хорошего художника Августа Иона, много лет тому назад учившего меня в Лейпциге рисованию; при этом применялись модели, одетые в национальные костюмы, вывезенные мною сюда. Чтобы, однако, при работе граверною иглой не потеряно было отчасти сходство, я в течение долгого времени держал трех граверов, не без больших расходов, у себя дома; они должны были по моим указаниям работать. У меня, правда, гораздо больше чертежей и рисунков городов, зданий и других предметов, а также специальных ландкарт; однако в настоящий момент не оказалось для издания их времени».

Олеарий сумел пером писателя и художника описать все: и кафтаны мужчин, и какого цвета брови у женщин, и каково было плыть по морю, и каковы были взгляды русского царя Михаила Федоровича на европейскую политику. Книге о путешествии в Московию секретаря шлезвиг-голштинского посольства Олеария просто не было цены.

Если писать о том подробно, думал Барон, надо не забыть и «Сказание о Московии» Якоба Рейтенфельса. Он был племянником врача царя Алексея Михайловича Иоганна Костера фон Розенбурха и пользовался при русском дворе определенной свободой. Он использовал ее для создания проектов распространения католичества среди русских, предлагая направлять миссионеров под видом врачей или строителей, или же ради создания церковной унии заключить с русскими антитурецкий союз.

Повествование Рейтенфельса, как помнил Барон, изобилует подробностями из русской истории, а также яркими описаниями русских государей вплоть до нынешнего правителя России Алексея Михайловича. Автор писал:

«Если ученые вообще извлекают величайшую для себя пользу и немалое удовольствие из всякого рода старинных письменных памятников, то, поистине, они в гораздо большей степени обретут и то, и другое в ряде исторических повествований, добросовестно и без всяких прикрас составленных просвещенными мужами, нежели в каких-либо иных сочинениях.

Ибо история есть как бы богатейшая и разнообразнейшая сокровищница, своею чудесною силою заставляющая дух и разум читателя, так сказать, само собою достигать высшей степени мудрости, прочно усваивая чуть не все успехи целого ряда веков. Если же исторические сказания, не имеющие ничего общего с лживыми вымышленными баснями, доставляют вообще развлечение и пользу, то я смело и торжественно клянусь, что просвещенный и любознательный читатель найдет в настоящем повествовании в изобилии и то, и другое. Ибо предлагаемые сказания наши заключают в себе, кроме несомненной, доподлинной истины, составляющей душу истории, еще и такие, удивительно разнообразные, сведения, какие трудно найти на страницах других, древних и новых, сказаний. Ибо, так как здесь описываются страны и народы, крайне далеко от нашей страны находящиеся, то неизбежно надо было подробно рассказать об образе жизни, священных обрядах, законах и нравах, весьма отличных от наших и для нас совершенно неслыханных и неизвестных.

К этому надо еще прибавить, что эта страна находится почти у самого северного полюса, сплошь покрыта вечным снегом и находится в окоченелом состоянии от постоянного мороза, так что хорошенько не знает ни ночного мрака, ни дневного света. Однако же и там произрастают разные плоды, травы и деревья и водятся животные, птицы и рыбы, по большей части не похожие на наши. Все это и многое еще другое может приятно занять читателя, удивить его и доставить ему наслаждение».

Имена, одно за другим, мелькали в усталой голове Барона. Если писать о том подробно, в который раз подумал он, придется прочитать очень много книг и рукописей, принадлежавших англичанам и немцам, французам и голландцам. Пора начинать, и тогда сами собой начнут проясняться самые разные вопросы, на которые следует найти ответ: как жилось иностранцам среди русских, чему они удивлялись, что им пришлось по нраву, а что – не нравилось. Какие трудности подстерегали послов при выполнении ими их прямых обязанностей: ведении переговоров с русскими великими князьями и царями; каково было общаться с русскими дипломатами, вельможами, военными; удавалось ли кому из иностранцев водить знакомство с простыми людьми и как это им нравилось. Пусть мой рассказ приятно займет читателя, – был готов повторить слова Рейтенфельса Барон, – удивит его и доставит ему наслаждение.