Она стояла отдельно от всех, зайдя за прилавок, в мужской меховой шапке и дубленке с вышивкой, вещи модной, но довольно-таки бесформенной. Она сразу показалась ему несколько странной. Он видел ее светлый, тонкий профиль, и у нее был вид новичка у книжной полки. Между тем она выглядела ничуть не растерянной, а спокойно-медлительной, внимательной. Конечно, она заметила его взгляд и стала так поворачивать лицо, чтобы взглянуть на него. И в это время ее окликнули: «Женя, пора!»

Молодой человек тоже был под стать ей, тоже в дубленке и дорогой меховой шапке. Вот парочка! Никак принц и принцесса! Так подумал Кирилл с усмешкой над своим собственным восхищением, как вдруг узнал в незнакомке Женю Сережникову.

- Как поживает Семен Михайлович? - спросила Женя с улыбкой. - Все так же деловит и имеет успех у женщин?

Кирилл с удивлением посмотрел на Женю, а она не сразу заметила перемену в нем. Она продолжала невпопад расспрашивать его:

- Что? Трудно служить?

- Служить? Нет, я здоров и все перегрузки переношу даже с удовольствием. А как Софья Николаевна?

- Ничего. Жалуется на соседей, на хвори, а вообще она довольно бодрая у нас.

- Она живет все там же, на Суворовском? Одна?

- Да, - виновато ответила Женя.

- Я давно ее не видел, - заговорил Кирилл, оживившись. - А здесь, просматривая «Вопросы литературы», июньский номер, зачитался ее статьей. Удивительно она пишет.

- Да?

- А вы читали? - спросил он, впервые прямо взглянув на нее близко.

- Нет, - честно призналась Женя.

Они вышли к вершине холма. Наступал вечер. Солнце еще высоко, но уже не светит - виден только краснеющий диск сквозь синие облака. Именно синие. И все небо сияло светло-синими облаками.

- А мой отец умер... шесть лет назад, - сказал Кирилл.

- Как! Он ведь был еще не стар?

- Старое ранение.

- А я и не знала, Кирилл!

У Жени на глаза навернулись слезы. Она не замечала их, глядя не мигая на Кирилла. Ее глаза, полные слез до краев, изумили его - не состраданием к нему, к его отцу, а красотой, в них словно отразилось сияние светло-синего неба.

Кирилл возвращался к себе в часть, удивленный и взволнованный, точно купил редкую, прекрасную книгу. Он нет-нет да и вспоминал Женю, в сущности, часть лица - лоб, глаза и нос, - и ее спутника. Впечатление какой-то чистоты и первозданности снова оказывало возвышающее и очищающее действие на душу, смущенную необычной обстановкой его нынешнего существования.

«Кто они? - спрашивал себя Кирилл в ночи, далеко в лесах. - Лучшие из лучших, высшие существа, какими быть им дано столь щедрой к ним судьбой и природой? Или всего лишь удачные образцы современной моды?»

Как бы там ни было, он был явно влюблен, и все тяготы службы сделались для него легки до смешного. И что его влюбленность запрятана в эти леса, точно он в пионерском лагере, ему тоже нравилось. И было ясно, что это его чувство идет из детства и обращено в детство. Не стоит, пожалуй, и искать с нею встреч, думал он.

- Кирилл! - сказала Женя, прощаясь и показывая сверху на дом у дороги, в котором она жила. - Будет возможность - заходите, пока я здесь.

Зачем она его позвала, Женя сама не знала. Что, если он зачастит к ней? Необычность положения каждого из них, видимо, возбуждала в ней сочувствие к нему. И все же она не без опаски поджидала его появления. Уезжая в город или возвращаясь одна со станции, Женя невольно оглядывалась вокруг, точно где-то за деревьями ее поджидает Кирилл. И вот однажды под окном замолк шум подъехавшего мотоцикла, и раздался радостный возглас Андрея. Кого это он там встретил? Кирилла.

Поднимаясь по лестнице, они переговаривались непринужденно, по-приятельски, хотя не виделись много лет. Женя не очень обрадовалась им. Кое-как усадив их в своей маленькой комнатке, она продолжала проверять тетради. Впрочем, она разговаривала с ними и приглядывалась к Кириллу. С нею он держался внимательно и сдержанно, а с Андреем - добродушно и весело, то есть так же, как Андрей. Удивился, почему Андрей не учится.

- А, порох давно вышел! - сказал Андрей, громко смеясь. - Видишь ли, мне показалось мало быть киноинженером, как Алексей, захотел стать кинорежиссером. Мальчишество и только!

Теперь он работал водителем троллейбуса, спокойно и деловито.

- Что-то не верится, - возразил Кирилл. - С виду ты человек положительный...

- Да, - отвечал Андрей, - мне тоже так кажется. И не только с виду. В основании моего характера есть положительность... а чего-то и нет!

- Ну, это чувство и мне хорошо знакомо, - улыбнулся Кирилл. - Вообще надо признать, - заговорил он с видом человека, занятого переосмыслением своей жизни, - дети у нас не получают определенного воспитания, освященного традициями, а все подвержено каким-то временным влияниям и веяниям... Можно подумать, что еще со времен Льва Толстого у нас все перевернулось и только теперь что-то начинает укладываться и устанавливаться...

Андрей порывался встать, Женя остановила его. А Кирилл продолжал уже добродушно, с легкой, почти неуловимой насмешкой:

- По-настоящему, нас только кормили. И в школе, и дома. И хорошо кормили, не правда ли? Нет, нет, я не жалуюсь, в этой свободе и воле нашего детства было много хорошего. Я помню наши экскурсии в Казанский собор, в Эрмитаж, где мы так же мало и невнимательно слушали, как в школе, занятые какими-то своими отношениями, и пусть картины Ватто или Пикассо я открыл лишь позже, в нашей непослушной, нетерпеливой, самоуверенной, дурашливой стайке девчонок и мальчишек шла своя таинственная жизнь, как где-нибудь там, где бобры устраивают свои плотины...

- Бобры? - засмеялась Женя.

- Мне пора! - вскочил на ноги Андрей, и через пять минут его мотоцикл взвился с грохотом и унесся в сторону Ленинграда.

Неожиданно оставшись наедине с Кириллом, Женя немножко смутилась, а он, кажется, уже освоился и посматривал на нее с улыбкой, чуть свысока.

- Вы живете по-прежнему на Васильевском острове? - спросил он.

- Да. Но откуда вы знаете?

- Как не знать! - усмехнулся он. - Я однажды специально поднимался на Кировский мост, чтобы сверху поглядеть на Васильевский остров...

- Что? - не поняла Женя. - Что вы хотите сказать?

- Это была, пожалуй, моя первая большая прогулка по городу, - заговорил Кирилл с видом воспоминания. - Получилось это само собой. Как только прозвенел звонок, я выбежал на улицу со смутным предчувствием чего-то необычного. Шел снег еще с утра, слегка морозило, и солнце сияло поверх Михайловского замка и уходило как бы назад, с запада на восток, по мере того как я продвигался вперед по мосту Пестеля со старинными фонарями и двуглавыми золочеными орлами. История царей и история декабристов, поэтов, революционеров так переплелись в мире, что я долго еще путал поэтические создания и действительные исторические события, ибо мир настоящего - жизнь моя в семье, школа - был пронизан, как город, синим небом, волнующими событиями прошлого... Я держусь того убеждения, что существует высший мир, как небо, как звезды, мир добра, мир поэзии... К этому миру мы всего ближе в детстве, - добавил он и продолжал: - Я вышел на Марсово поле, и вдруг стало далеко до города, до Кировского моста, который словно уходил в небо... Снег лежал, легкий, пушистый, разлетающийся, как пух, от малейшего движения воздуха, - что-то светлое и нежно-живое, будто это цветы расцвели, вроде ландышей... Я ушел далеко, поднялся на Кировский мост и увидел, точно впервые, Васильевский остров вдали... Что-то особенное мне померещилось, и я догадывался: там живет Женя Сережникова.

- Что? Когда это? - Женя вертела в руках ручку. Она уже не пыталась работать.

- Давным-давно это было, - продолжал Кирилл. - Она мне даже не очень нравилась, и виделись мы редко, иногда, по праздникам. Она жила недалеко, пока не уехала на Васильевский остров. Но я постоянно слышал о ней, как и она, возможно, обо мне, потому что семьи наши одно время были дружны. А по-настоящему Женя вошла в мою жизнь с того лета, когда я гостил у тети на даче в Юкках.