Он ехал в трамвае (он действительно ехал), вместе с тем видел себя как бы со стороны, где-то впереди, и ехал он буквально по стенам знакомых зданий, с ним рядом сидел дядя Олег, очень похожий на папу, только выше ростом и тоньше лицом, одетый аккуратно, вполне прилично, но не очень-то современно.

Папа одевался куда более изысканно и модно, умея, как говорила мама, зашибать деньгу. “Что, папа – мошенник?” - спрашивал Саня, словно бы еще не понимал многих вещей. “Он, конечно, мошенник, только на свой лад”. – “Как – это?” - “Представь себе: человек работает оператором газовой котельной при жилконторе. Кто он?” - “Как – кто? Ты же сказала: оператор…” - “Так у людей. А когда Сергей Павлович работает оператором, это только видимость, ну и заработок, ну и жилплощадь в придачу, само собой разумеется… Он студент! И студент не вечернего или заочного отделения, нет, это слишком просто, он студент дневного отделения, получающий стипендию. Как это называется? Разве не мошенничество? Так он всю жизнь. Обмана прямого как будто и нет, ест за двоих, работает за троих, а еще… Ну об этом тебе рано знать”.

Дядя Олег, как и папа Сани, тоже окончил университет. Вскоре он поступил в аспирантуру, но, неудачно женившись, как говорили, затянул работу над диссертацией. Если папа был из тех мужчин, кто бросает женщин, то дядя Олег был, видимо, из тех, кого бросают женщины.

Саня, сидя у окошка в трамвае, щурился, точно всматривался в даль. Конечно, он грезил, то есть пребывал в том особенном настроении, которое поэты называют вдохновением. Ему часто представлялось – во сне и наяву – одно из первых его впечатлений от дяди: в пору, когда он был женат, а Саня еще совсем мал, лет восьми… Он гостил у дяди. Дядя Олег сам купал его в ванне… Саня был уже довольно крупный мальчик, с длинными ногами, неловкий и по-деревенски застенчивый… И с тех пор Сане казалось, что дядя Олег всякий раз, как он появлялся у него, устраивает ему ванну, душ, трет ему мочалкой спину и окатывает водой. С дядей нелегко. Он всегда требовал полного и ясного отчета: как прошел год, как Саня жил, что читал, как папа, как мама, а потом – как мачеха, что отчим… А это всё были очень трудные вопросы.

Однажды, прилетев из Норильска, Саня и его мама, чтобы на ночь глядя не тащиться электричкой в Громово, заехали к дяде Олегу. Перед тем они, наверное, долго не виделись. Ведь когда папа влюбился, как неоднократно слышал Саня, он привел молодую девушку к брату и сказал, что это первый раз он по-настоящему полюбил, мол, думает, развестись с Люсей, то есть с мамой Сани, и дядя Олег поверил, что у папы настоящая любовь, какой он не испытал с мамой Сани. Таким образом, мама считала, что не только папа, но и его брат предали ее, и она долго не видалась с дядей Олегом. Но с тех пор как дядя выпустил тоненькую книжку в издательстве Ленинградского университета, то есть как бы определилась его будущность, мама всегда вспоминала о нем как об очень близком человеке, за которого следует держаться Сане. И она, преодолев себя, заехала с Саней к его дяде.

Открыл дверь он сам и не сразу узнал их. Мама располнела и сделалась в движениях своих чуть ли не вульгарна, к тому же носила короткое, по моде, платье, как девчонка, - это при ее полных, некрасивых ногах.

- Людмила? Это вы, жена моего брата? – переспрашивал дядя Олег, шокированный, вероятно, ее видом, и Саня не мог не почувствовать, в чем тут дело. – Простите! Так неожиданно.

- Жена? – рассмеялась мама. – Соломенная вдова, вернее будет сказать.

- Простите! А, это мой племянник! Ну здравствуйте! Откуда вы?

Мама, чтобы разбить лед, вытащила припасенную на случай бутылку какого-то вина. А искренняя ее радость по поводу выхода в свет книги и вовсе смутила дядю. “Какая книга, - говорил он, невольно улыбаясь, - так, брошюрка”.

- Начало, начало!

Восторг мамы был, видимо, приятен дяде, потому что папа уже давно поговаривал о том, что Олег – как ни грустно – “ушел в песок”. Она вспомнила, как Сергей привел ее, молодую жену, познакомить с братом. И вот так же наскоро был собран стол, выпили вина, поговорили о том о сем и разошлись.

Как давно это было! И какие, в сущности, они были еще дети!

- Я помню, - говорила она, - хорошо помню, как мы возвращались домой через весь город… Было холодно, темно… И я готова была заплакать… Только-только по горячей, безрассудной любви вышла замуж за доброго молодца – и грустно отчего-то до слез. “Ах как жалко! – говорила я Сергею, который был очень доволен тем, что его младший брат от души мне понравился. – Если бы я знала его, ни за что не вышла бы за тебя! Почему ты раньше не познакомил нас? Ах какая ошибка!” Вот так я убивалась в тот далекий апрельский день, когда свел нас Сережа. Вероятно, это было предчувствие, что жизнь у нас с ним не сложится. Так оно и вышло!

Когда мама вышла замуж во второй раз, пришли трудные дни для Сани. Он перебрался из Громова в Ленинград, но поселился не у нее, а у отца, у которого в это время умерла молодая жена. К отцу надо было привыкать и, главное, жалеть его, то есть не жить своей волей, как привык. Хуже было встречаться с мамой. Необычно до странности. Он узнавал ее, ее облик, улыбку, широкую, милую, которая то разгоралась, то быстро гасла, и она точно задумывалась о чем-то серьезном, трудном. Он узнавал ее вещи и даже обстановку в ее новой квартире, но у мамы для него не было места, кроме как на кухне, где она старалась всячески его побаловать, потому что готовила отлично. И это казалось обидно и горько.

Мама, обычно крайне словоохотливая, о новом муже молчала. А затем она, где бы они ни встретились, принималась плакать. “Ужас! Ужас!” - говорила она, как во сне, словно ее поместили в одну клетку с неким чудовищем. – Боже мой! Я не вынесу этого!” - говорила она, поспешно закуривая.

Человек действия, она подала на развод. Летом она часто приезжала в Громово, похудевшая, похорошевшая, одетая строже и лучше, чем когда-либо. И тут Саня увидел, соединил в своем воображении мать и дядю – и выскочил из трамвая… “Ах господи! Как просто! Почему я раньше не мог сообразить!” Со всем пылом отроческой своей мечтательности Саня решил действовать.

- Мама! Я приехал! Когда мы увидимся? Конечно, здоров. Понятно. Есть.

- Дядя Олег! Это я. Как живете? Я буду на площади Искусств, у памятника Пушкину. Да.

В сквере на площади Искусств, чуть в стороне от памятника, за деревьями, прохаживались Саня и его мама Людмила Ефимовна, среднего роста, подвижная, в легком летнем платье с поперечными оборками, вполне хорошенькая женщина. Только угадывалось что-то тяжелое не то в характере, не то в настроении в эту минуту. На взгляды проходящих мимо мужчин она не обращала внимания, глядела куда-то в сторону, но, разговаривая с сыном, улыбалась с явным расчетом на публику.

Между тем Саня говорил, не без смущения сознавая, что на них из-за живости его матери обращают внимание:

- Мама, мама! Ты только не смейся. Прошу тебя. Я хочу сделать тебе очень важное, жизненно важное для нас предложение. Ты не сердись, хорошо?

- Ну говори, говори же! Я навострила уши и слушаю тебя внимательно, как ни одна мать не слушает сына.

- Мама!

- Молчу и слушаю.

- Поскольку тебе ужасно не повезло с моим отцом, как ты много раз толковала…

- Так что же ты мне напоминаешь, негодный мальчишка! – Мать, только что улыбавшаяся очаровательно, надулась и даже ударила его по руке.

Саня, кажется, готов был заплакать, но превозмог боль, душевную боль за странную, непостижимую переменчивость в матери.

- Поскольку тебе не менее круто не повезло и со вторым мужем…