После этого Хансен проводил охотников в комнаты отдыха, где даже Лостинг был ошарашен чудесами, предназначенными для развлечения на досуге. А вслед за этим похождением, специально предназначенным для того, чтобы впечатлить местных жителей, они отправились в лаборатории, где проводились исследования местных плодов, которые привозили из многочисленных полетов скаммеры.

Борна и Лостинга представили работникам станции, мужчинам и женщинам, занятым напряженным непонятным трудом.

— Маккей, — окликнул Хансен высокую худую женщину, одетую в темный лабораторный халат. Волосы у нее на голове были уложены в высокую копну.

— Хелло, шеф. — Голос у женщины был низкий. Темные глаза смотрели пронзительно. Она внимательно оглядела охотников. — Интересно. Значит, говорите местные. Что ж, похоже, похоже.

— Если уж на то пошло, это Борн и Лостинг — великие охотники, — высокопарно представил их Хансен. — Джентльмены, это Ган Маккей, одна из наших лучших… Как… как вы их называете Борн?.. Ах да, шаманов. Это одна из наших лучших шаманов.

— Я слышала, что Жану и Тими удалось вернуться. Это они им помогли? — спросила Маккей.

— У вас будет возможность ознакомиться с их докладом, как только они достаточно оправятся для того, чтобы представить его, — заявил Хансен. — А сейчас мне хотелось бы, чтобы вы показали нашим друзьям то, что вам с Изидом удалось добыть из этих раковин.

Маккей кивнула, и охотники в сопровождении Хансена проследовали за ней по узкому проходу между скамьями, заставленными высокими, блестящими, туго притягивающими свет приборами, пока наконец не достигли дальнего конца стола. По одну его сторону стояли три больших ящика, сделанных из того же прозрачного материала, что и окна станции. Они были доверху наполнены ветвями чаги. Борн заметил, что ветви были сорваны с совершенно живых кустов и были в полном цвету. Каждая из них была тяжело усыпана цветами с красной каймой и белой горловиной, но теперь они уже начали заметно увядать.

Женщина по имени Маккей открыла маленький ящичек и осторожно достала небольшой пузыречек.

— Здесь очищенный экстракт более чем двух тысяч цветов. — Она отвернула крышечку и предложила пузырек Хансену.

Тот отказался.

— Борн, а вы? — Маккей протянула пузыречек к Борну и объяснила, что нужно понюхать из открытого горлышка.

Борн так и сделал. Запах, поднимавшийся оттуда, был запахом чаги, только во много-много раз усиленным. Охотника закачало, но выражение его лица не переменилось.

— Я с этим знаком, — сказал он.

Маккей, казалось, была разочарована и повернулась к Хансену за поддержкой.

— Знаком. И это все, что он может сказать?

— Не забывайте, Ган, Борн живет среди этих ароматных цветов, он среди них ежедневно охотится.

Маккей что-то пробормотала про себя и заперла пузырек обратно в ящик.

— Зачем это делается? — спросил Борн Хансена, когда они переходили в следующую лабораторию.

— Должным образом очищенная и выстоянная, эта настойка в сочетании с другими лекарствами и стабилизирующими препаратами послужит основой нового сорта… — Хансен опять замялся, не зная, как объяснить охотнику это неловкое понятие.

— Все равно не понимаю, для чего можно использовать такое? — недоумевал Борн.

— Борн, этим будут пользоваться женщины, чтобы сделать себя более привлекательными, чтобы казаться более красивыми.

— Они любят запах смерти?

— Что это значит, Борн? — поинтересовался Хансен, несколько обескураженный замечанием охотника.

Он пытался с сочувствием относиться к совершенно естественному для дикаря отсутствию понимания. Но, похоже, его объяснение едва ли что прибавило Борну. А ведь Борн пытался уразуметь, честно пытался. Как и Лостинг. Но чем дальше шли они по этому дому, чем больше видели работу его обитателей, тем чуднее и непонятнее становилось им все окружающее.

Вот, к примеру, видели они три больших ящика, набитых цветущей чагой. Ветви были без эмфола, сорваны со здоровых, зрелых растений, и еще тысячи ветвей будут сорваны таким же образом только ради того, чтобы сделать маленький флакончик концентрированного запаха чаги. Ради чего? Ради того, чтобы излечить больного или накормить голодного? Нет, это будет сделано ради развлечения и развлечения такого рода, которое выходит за рамки понимания двух охотников. На понимание всего этого у Лостинга ушло немногим больше времени, чем у Борна. Однако, когда и Лостинг осознал в чем дело, он был гораздо менее склонен скрывать свои чувства, чем его товарищ.

— Но это же ужасно!

Хансен к тому времени уже полностью успокоился и восстановился после всплеска эмоций Борна и уже был готов к повторному нападению.

— Я прекрасно понимаю вашу точку зрения, и в то же время я абсолютно убежден, что вы способны увидеть перспективы, которые это дает на будущее. Разве нет? — Хансен перевел взгляд с Лостинга на Борна. — А вы?

— Плохо не то, что вы срываете ветви и цветы чаги, плохо то, как вы их срываете, — медленно ответил Борн. — Вот если бы вы срывали чагу с эмфолом…

— Это слово я слышал от Логан, но я не знаю, что оно значит, Борн.

Охотник пожал плечами.

— Это не то, что нельзя объяснить. Просто человек либо эмфолит, либо не может этого сделать.

— Как же нам поступать? — спросил Хансен.

— Если вы крадете у чаги молодой побег, то тем самым вы крадете будущее у ее рода. Ведь родительское дерево все равно со временем погибнет.

— Да, Борн, но ведь в лесу, должно быть, очень много кустов чаги, — очень тихо, до странного тихо возразил Хансен. — Ведь ничего не случится, лес обойдется без нескольких.

— А вы обойдетесь без ног, без рук?

И тут на лице Хансена проступило понимание.

— Вижу. Стало быть, вы настолько заботитесь о растениях. Я просто не понимал, как сильно вы из-за таких вещей переживаете. Конечно же, мы сделаем все, что можем, обещаю вам. Естественно, мы же не хотим собирать цветы, если самому растению от этого плохо.

— Да, — осторожно согласился Борн.

— Тем более, это для нас вещь совершенно второстепенная, вовсе не обязательная, — сказал Хансен, жестом успокаивая Маккей, на лице которой появилось удивленное выражение. — Ведь от этого прибыль — совершенно незначительная, и без нее мы легко обойдемся.

Хансен повел охотников к следующей и последней лаборатории.

— И еще, Борн, мне хотелось показать вам самую последнюю и, быть может, самую главную вещь. Именно здесь могут пригодиться ваши знания, как местного человека. Именно в этом вы можете нам по-настоящему помочь. Речь идет об особом наросте на деревьях, из которого получается экстракт, продляющий жизнь. — Они свернули за угол. — До сих пор нам удалось обнаружить всего два подобных нароста, несмотря на то, что мы очень активно вели поиски. Дерево, на котором образуются такие наросты, встречается часто, а вот сами наросты очень редки. Мои лучшие эксперты по растениям сказали мне, что до крайности редки. То ли деревья эти обладают необыкновенным здоровьем, то ли образование наростов — это нетипичный для этих деревьев способ борьбы с инфекциями и паразитами. Я не знаю. Но вот если бы вы смогли найти для нас обильный источник таких наростов, Борн, то я твердо обещаю вам, что тогда мы очень крепко прислушивались бы к вашей точке зрения на тот счет, какие растения можно срывать, какие оставить в покое.

Хансен был восхищен своим изысканным профессионализмом и искусностью, с которой он, подобно хирургу, орудовал скальпелем обмана.

Пройдя мимо двух крупных, спокойных мужчин, они вошли в комнату, чуть большую по размеру, чем та, в которой они были перед этим. Как и все прочие лаборатории, эта была наполнена приборами необъяснимого назначения, изготовленными великанами.

Хансен невзначай представил охотникам темного, мрачного человека по имени Читагонг и вечно возбужденного Цембес.

— Как дела идут, джентльмены? — спросил он.

Откликнулся, естественно, Цембес. В голосе его звучала смесь нервного возбуждения и уверенности в себе.