— Или ты совсем из ума выжил — давать этой детворе оружие в руки! Немедленно прикажи отнести его Мельниченку. Он уж знает, как с ним поступить!

— Это у тебя, Тамара, вместе с твоим Мельниченком окончательно шарики за ролики заехали, — устало произнес Беловод. — Детвора эта на порядок умнее нас с тобой вместе взятых. Даже с привлечением интеллектуальных сил всей Верховной Рады.

— Если бы эта детвора была такой умной, — вдруг взвизгнула Гречаник, — мы бы не были в таком дурацком положении! Потому что единственная наша вина состоит в том, что мы в свое время им и свободу, и власть отдали, которую, кстати, именно мы с тобой отвоевали. А они всю страну напрочь развалили!.. Но теперь — не-е-ет!

Беловод даже глаза вытаращил:

— А это к чему?

— Гондурас в огне, все — на баррикады, — тихо, но выразительно произнесла Лялька.

Я думал, что Тамара, услыхав ее, взорвется сильнее извержения кремняка или лучевого удара тарелки, но она лишь обожгла Ларису разъяренно-презрительным взглядом.

— Все! Хватит! Вячеслав, я иду к Мельниченку, и ты сам передашь ему все свое железо. А пока на — питайся! — и она бросила свои разноцветные свертки на край кровати, едва не попав ими по съежившейся Лианне, которая все время тихонечко сидела там и о которой мы совершенно забыли.

— Больно, как больно, — вдруг проскрипела девушка каким-то бесполым голосом, напоминающим скрип гравия под колесами автомобиля. — Больно. Многие из нас гибнут… Гибнут без толку… Откуда здесь враги наши?.. Их же не должно тут быть… Но они здесь… Кто позвал их? Кто позвал нас? Планета еще не готова. Еще влажно и холодно на поверхности… Еще не разогрета она орудиями нашими… Для чего мы оставили наши дома? Чтобы гибнуть… Рано, очень рано… Ведь те, которых мы создали, наши орудия, наша надежда, еще не подготовили планету… Еще мало взрывов, еще мало трещин, еще мало шахт и туннелей… Мало землетрясений и извержений вулканов… Еще рано… Кто позвал нас? Почему так медленны орудия наши? Почему они направлены против нас, своих творцов? Кто их направляет?.. Вот там, там, собираются вместе… Готовятся уничтожать нас… Зовут врагов наших… Не дадим… Не дадим… Еще рано, но мы уже здесь…

Остолбенев, мы вслушивались в глухие звуки непонятных фраз, словно доносящихся к нам из какого-то далекого, пронизанного шевелением глыб, сталактитов и сталагмитов подземелья. Не знаю, как у кого, но мне показалось, что у меня зашевелились волосы.

Первой пришла в себя Лялька. Она осторожно помахала рукой перед глазами съежившейся Лианны, но та даже не шевельнулась. Тогда я, не выпуская лазера из правой руки, левой потряс девушку за плечо. Она вздрогнула, бессмысленно хлопнула глазами и вскочила на ноги, так и не отпустив прижатый к груди портфель Алексиевского.

За ту минуту тишины, когда мы молча смотрели на нее, выражение глаз Лианны приняло осмысленный вид.

— Михай, — прошелестела она, и я с облегчением отметил, что ее голос стал голосом обычной, немного испуганной девушки, — Михай, ты знаешь, где я была? Там, где все красно и раскалено до желтизны. Там, где вязко и жарко. Там, где на тебя давят все океаны и все материки этой планеты… Но… Но мне там было почему-то уютно, очень уютно. И спокойно… Словно я замерла на тысячелетия в теплом прозрачном янтаре, как древнее насекомое. И я была не одна. Нас было много. А потом мы все начали подниматься вверх, надеясь на что-то. Но вместо этих надежд нас ожидали враги и холодная смерть. И сейчас ждут, и сейчас, — вдруг затрясло ее. — Там!.. Там! На углу проспекта 50-летия Октябрьской Революции и проезда Гетмана Сагайдачного.

Такой точный адрес какого-то абсурда окончательно вывел нас из состояния оцепенения.

— Тьфу! — сплюнула Гречаник. — С ума здесь все посходили. Нет, сейчас я все-таки позову Григория Артемовича, пусть он с вами разберется.

И она, спотыкаясь о неподвижные тела людей, лежащих на полу, двинулась к выходу.

— Тамара… — слабо было выкрикнул Беловод, но сразу же замолчал и лишь растерянно махнул рукой.

А я смотрел на израненные тела, на окровавленные бинты, на грязные повязки, на опустошенные страданием глаза и, вслушиваясь в тихие стоны, вдруг осознал, что никто из людей, находящихся в палате, не вмешался в наш разговор. Не сделал ни единого замечания. Даже просто не попросил разговаривать потише. Словно мы существовали отдельно от них. Или они от нас. То есть весь мир распался на отдельные куски, даже краями не соприкасающиеся друг с другом. Это было жутко. И, просачиваясь сквозь эту жуть, я вспомнил, что понимание неестественного поведения людей приходит ко мне не впервые.

— Роман, — вывел меня из прострации глухой голос Беловода, — Роман, бери с собой аппарат и убегай отсюда. Найдешь Дмитрия, заберешь у него все, что нужно.

— Я с тобой! — схватила меня за руку Лялька.

— И я, и я, Михай, — бросилась ко мне с другой стороны и Лианна. — Я тебя одного не отпущу с этой… с этой… — она вдруг сникла.

— Вот, девчоночий гарнизон, — грустно улыбнулся в усы Беловод. — А ну, прекратить суету, гражданочки! Вы Роману только мешать будете.

— Я. Пойду. С. Романом, — чуть не по складам произнесла Лялька. И приговор этот был окончательным. Таким, который обжалованию не подлежит.

— Никто. Со. Мной. Не. Пойдет, — в тон ей ответил я. — И мне, кстати, тоже некуда идти, — недавние смутные подозрения забурлили во мне с новой силой. — Нельзя тут Вячеслава Архиповича одного оставлять. Опасно это.

— Роман, — терпеливо, словно к маленькому ребенку, обратился ко мне Беловод, — опасно рисковать жизнью других людей, если есть возможность спасти их. Быстрее, сынок, быстрее. Иди, — почти неслышно закончил он.

Проклиная свойство своего характера со вниманием относиться к чужим мнениям, свой проклятый, запущенный конформизм, я засунул собранный прибор в бумажный мешок и посмотрел на Лианну. Если Лялька еще и может как-то пригодиться, то эта…

— Лианна, девочка, — вытянул я из-за пояса нож, — держи. Если кто-то захочет обидеть Вячеслава Архиповича, защищай его. На тебя вся надежда. Я знаю, что ты не подведешь.

— У тебя что, крыша поехала? — дернулась было Лялька.

Но я разъяренно повернулся к ней:

— Ты своего благоверного хочешь найти или нет?

— Да идите уже, идите! — даже застонал Беловод, бессильно откидываясь на подушку.

Уже выходя из палаты, я обернулся. Профессор смотрел нам вслед печальными глазами, а к его кровати, сидя на полу, прислонилась Лианна. На ее коленях лежал портфель Алексиевского, который она крепко обнимала рукой со сжатым в хрупком кулачке ножом. Полный идиотизм…

Выскользнули из больницы мы с Лялькой быстро и спокойно. То ли Мельниченка не было, то ли Тамара еще не смогла разыскать его. Остановив на дороге «КамАЗ» с грузом какого-то железа, шустро залезли в кабину и только здесь переглянулись друг с другом, услышав усталый голос водителя:

— Куда вам, ребята?

Я еще колебался, лихорадочно нащупывая самую весомую логическую цепочку, связанную с местом пребывания Бабия, а Лялька уже говорила:

— Друг, подбрось до перекрестка 50-летия Революции и Сагайдачного.

Приучил ее все-таки Дмитрий к мистике с уважением относиться. Молодец!

Впрочем, моя ирония мгновенно улетучилась, и слово «молодец» приобрело совершенно иное звучание, когда, медленно проехав по недавно цветущей и вечно пятидесятилетней улице, мы еще издали увидели на указанном Лианной месте довольно большую толпу. В небе над ней легонько колыхались две тарелки. Я мысленно только руками развел: действительно, мистика!

Но, как оказалось, мистический процесс только начинался. Потому что из высоко расположенной кабины «КамАЗа» мы почти одновременно увидели, как среди пестрой — по народу, а не по цвету — толпы мелькнула неуклюжая фигура Бабия. Определив курс, ведущий к ней, мы с Лялькой врезались в плотное, пропахшее потом пространство. В нем, кстати, рядом с гражданскими мирно сосуществовали как лица в камуфляжной форме, так и персоны в оранжевых жилетах. Ляпота! Я вспомнил стаю кошек и собак, увиденную мной во дворе дома Беловода в день начала этих странных событий. Все повторяется в этом мире. Даже Людмила Георгиевна.