«Спасибо за внимание!» — прошептал я, стоя на площадке между первым и вторым этажом. А отряд камуфляжников уже понемногу рассасывался внизу, приглушенно лепеча: «Ишь ты!.. И кто он такой, этот Пригожа?.. Ни мэр, ни полмэра… Так, торгаш базарный… Ну мы ему, если все хорошо будет, устроим выборы… Выборы — не выборы, а этим оранжевым, если они сунутся, я точно кое-что устрою…»

Из всей группы под моим окном осталось двое. Мельниченко и Тамара. Гречаник, неуверенно покашляв, обратилась к депутату:

— Григорий Артемович, не очень круто?.. С кем, если все наладится, на выборы пойдем?

Майор всем туловищем повернулся к госпоже редакторше:

— А с ним и пойдем. Только сначала по ушам нахлопаем, чтобы знал, кто в доме хозяин. А то разошелся сильно, и если к настоящей власти дорвется, то без надлежащего урока может очень свободно выйти из-под контроля… Вы же представляете, Тамара Митрофановна, чем это может обернуться для города? — с патетичными нотками в голосе закончил он.

И я изумился тому, что Гречаник, как мне показалось, тех ноток не заметила. Совсем оглохла Тамара. Совсем.

А Мельниченко, галантно поддерживая газетчицу под локоть, уже повел ее к джипу. Я посмотрел, как машина, плавно покачиваясь, сделала разворот и исчезла за углом. Вверху, параллельно ее курсу, плыла зеленоватая мечта уфологов. Где-то, за лавовым потоком Сухого Каганца и стеной серебристого тумана, притаился Гременец. Внутри моего тела набухала пустота. Она была черной, тяжелой и болезненно плескалась от малейшего движения. Поэтому я осторожно, очень осторожно и медленно начал спускаться по ступенькам. Однако дом этот был заколдованным домом без выхода. Потому что выйти из него мне снова не удалось.

Чуть не сбив меня с ног, в плотный полумрак влетел худенький оранжевожилетчик и быстро схватил меня за руку.

— Во, — воскликнул он, — ты куда? Оставайся здесь! На улицу — ни шагу. Это — приказ Пригожи. Если кого-то увидишь, то передай и им: из здания не выходить! Опасно для жизни.

И он, торопливо развернувшись, хотел уже выскочить из подъезда, но позади его уже стояло трое камуфляжников.

— Что ты здесь такое тарахтишь? — каменным голосом спросил один из них. — Какой такой приказ? С какой радости люди должны в доме сидеть и ждать, пока им на голову крыша завалится?

— А что, лучше будет, если кому-то кирпичина на башку бахнется? — еще не остыв от возбуждения, почти выкрикнул оранжевожилетчик.

— Это не тебе решать и не тебе языком ляпать. У нас приказ Мельниченка: все население расположить на открытом пространстве. А тебе от меня такой приказ: пройди по квартирам и всех, кого найдешь, выводи на улицу. Можешь взять с собою этого парня, — и камуфляжник указал на меня.

Оранжевожилетчик бросил на него яростный взгляд.

— Да пошли вы!.. — сплюнул он себе под ноги и сунулся было на улицу, добавив: — Вместе со своим Мельниченком.

Но второй камуфляжник успел схватить его за ворот и дернуть на себя:

— Ты что-то сказало, чучело оранжевое?

Парнишка матюгнулся и крутанулся на месте, выдираясь из крепко сжатого кулачища. Это ему удалось, и он уже был почти на крыльце, когда третий мужик сделал ему подножку. Оранжевожилетчик пошатнулся, падая на колени, а нога в тяжелом армейском ботинке засадила ему под зад. Парень упал лицом прямо на грязный асфальт. Камуфляжники захохотали. Но, как оказалось, рановато.

На миг замерши, оранжевожилетчик тряхнул головой и упруго вскочил на ноги. В руке у него был зажат большой обломок кирпича. Не останавливая движения, он, словно гранату в БТР, швырнул его в обидчиков. Один из них, ойкнув, сломался пополам. Двое других, ошеломленно переглянувшись, бросились к парню. А тот уже бежал улицей, только пыль поднималась.

— Стой, зараза, стой! — услышал я, тоже выкатываясь из подъезда. — Держите его, ребята, держите этого недоноска!

Напротив из прохода между домов как раз выходило человек пять камуфляжников. Из-за угла дальней пятиэтажки — приблизительно такое же число оранжевожилетчиков. Ситуацию и те, и другие оценили почти мгновенно, потому что бросились по кратчайшим траекториям к точке пересечения, где находился беглец, и через минуту сбились в вертящуюся кучу, в которую вливались новые и новые силы.

Не успел я и глазом моргнуть, как в драке уже принимало участие человек пятьдесят. Слышались глухие удары, вскрики, неразборчивые бранные слова. Оранжевые пятна иногда почти исчезали на болотном фоне, иногда происходило наоборот. Над клубами серой пыли плыла зеленоватая летающая тарелка. Мне показалось, что на миг она замерла, а потом равнодушно полетела дальше, подтягивая за собой, словно на буксире, знакомый микроавтобус, медленно катящийся по улице.

Наверное, водитель увидел побоище, потому что машина явно добавила газу и, скрипнув шинами, едва не врезалась в кучу-малу. Хряснувши дверью, из микроавтобуса вывалился Пригожа и, размахивая руками, сразу же увяз в круговороте человеческих тел. Его прикрывало двое оранжевожилетчиков. Но я, издали наблюдая за развертыванием событий, понял, что они ему не помогут. Скорее — наоборот. Потому что авторитет Ивана среди некоторых представителей местных спасателей уже пересек нулевую пометку и продолжал стремительно падать вниз.

— Кретин! — коротко подытожил я действия Пригожи и, на всякий случай выдернув из-за пояса нож, побежал к месту выяснения отношений.

Нож мне пригодился тогда, когда двое камуфляжников, держа по арматурине, с разных сторон двинулись мне навстречу. И тогда, когда оранжевожилетный увалень с прищуренными глазами чуть не отрихтовал мне лицо бляхой армейского пояса, вспоровшей воздух перед самым моим носом. И тогда, когда какой-то юнец с математическими наклонностями решил пересчитать мне зубы перстнями в виде оскаленных драконьих пастей, натянутыми на все его пальцы. Я не успел как следует рассмотреть этого Лобачевского, потому что, схватившись за голое плечо, на котором лезвие моего ножа прочертило длинную красную линию, он быстро исчез среди спин, рук и искривленных лиц.

В конце концов я пробился к Пригоже, который, пригнув голову и ничего не видя перед собой, молотил наугад в разные стороны и орал:

— Прекратить! Люди, прекратите! Опомнитесь! Вам что, силы тратить некуда?

Последний вопрос был поставлен неверно, потому что кое-кто уже понял, куда следует прикладывать силы, и, узнав Пригожу, начал прорываться к нему сквозь жиденькое кольцо оранжевожилетчиков. Не знаю, как этот «кое-кто», но я все-таки прорвался сквозь ограждение и высвободил немного пространства около Ивана, беспомощно топчущегося на месте.

— Беги к машине, дурак, — лихорадочно выдохнул я ему почти в самое ухо, — и шурши отсюда, чтобы следа твоего не было!

Наверное, я все-таки сделал ошибку, назвав Ивана Валентиновича дураком. Потому что он, безумно взглянув на меня, хоть и рванулся к щели в толпе, еще не сомкнувшейся после моего отчаянного рейда, но… Но побежал не к машине, а к подъезду, из которого я недавно выскочил на улицу. За ним метнулось несколько камуфляжников. Как, впрочем, и я, потому что уже предвидел последующее развитие событий и четко представлял взросло-детское лицо Пригожи, залитое кровью.

Иван вскочил в подъезд и сразу же в нем начали исчезать фигуры обозленных камуфляжников. Я догнал бы их, если бы передо мной на земле, покрытой битым стеклом, вдруг не вырос маленький фонтанчик пыли. Еще с армии я знал, что это означает. А после крепко-накрепко закрепил свои знания в Боснии. Поэтому я действовал чисто механически, упав на землю и быстро откатившись в сторону. Краем глаза заметил второй фонтанчик, который возник за полметра слева от меня. Теперь я не сомневался: стреляли именно в меня. И не знаю, куда бы попала третья пуля, если бы толпа, топочущая за мной, не прикрыла бы собой мое многострадальное тело.

«Сглазил-таки Мельниченко, — мелькнуло в голове. — Охота, кажется, началась». Развиться этой мысли не дал Пригожа. Через окно, из которого я недавно наблюдал встречу Григория Артемовича с народом, он вылез на козырек подъезда и замер на нем с протянутой рукой, словно Ленин на броневике. Оставаясь лежать на спине и только слегка приподнявшись на локтях, я наблюдал за ним, изредка бросая косые взгляды по сторонам. Кажется, прикрыт я был крепко. Вокруг выросла изгородь из запыленных ног, а невдалеке мрачно выблескивал огромный кусок стекла, вставший на ребро на затоптанном газоне.