Впрочем, я неправильно выразился. Это было не странно. Это было страшно. Или, может, время катастроф срывает с нас все нарощенные нами оболочки, и мы остаемся болтаться голенькими в плаценте представлений, присущих нам от рождения? Однако из этой плаценты иногда выныривают довольно ужасные чудовища…

Я поймал себя на том, что снова вернулся к теории бабешек и даже местами уверовал в нее. Ерунда какая-то. Однако если б действительно имело место наличие таких существ? Из самых недр Земли. Раскаленных до невозможности. Чего бы они тогда боялись?..

Мне почему-то вспомнился вид первого увиденного мной лавового гейзера, испуганное лицо Лианны, безумно-животный вопль Мороза… Мороз?.. Стужа… Холод-Холод!..

— Лариса Леонидовна, — резко обернулся я к насупленной супружеской паре, — скажите, пожалуйста, нет ли где-нибудь на «химии» чего-нибудь подобного хладагентам?

Лялька, чьи мысли, очевидно, были заняты совсем другим, неуверенно пожала плечами:

— А я откуда знаю?

И действительно, откуда ей знать. Она другой химией занимается. Информационной. Может, Мирошник или Пригожа что-нибудь такое слышали? Я уже хотел было обратиться к ним, но остановил себя.

Стоп! Стоп, друг! Ты что, в бред Дмитрия окончательно уверовал?..

А Бабий уже задумчиво жевал своими толстыми губами:

— Есть ли что-то подобное на нефтеперерабатывающем заводе, я не знаю. Но на полигоне, у Беловода, я когда-то видел жидкий азот… А для чего вам это нужно?..

Ему никто не ответил. Само упоминание фамилии Вячеслава Архиповича наполнило меня какой-то печальной тревогой. Где он?.. Что с ним?.. На дне тревоги чуть плескался илистый осадок стыда, за всеми последними событиями я совсем забыл об исчезнувшем профессоре. Будем надеяться, что хоть у него-то все в порядке.

Лялька, очевидно, тоже почувствовала нечто подобное, потому что насупилась еще больше и незрячими глазами уставилась на грязное автобусное стекло. За ним, между разрушенных домов, блуждали одинокие фигуры, слепляющиеся иногда в небольшие группы. Одна из них неподалеку от разрушенной церкви имела явную склонность к веселью, что было неестественно не только с моей, крайне разболтанной, точки зрения, но и с точки зрения любого нормального человека. Если таковые, конечно, здесь еще оставались.

Мирошник, сидевший рядом с Пригожей, обернулся ко мне:

— А ну, сокол ясный, выгляни-ка в окно. Знакомых не видно?

Я и без его напоминаний следил за взглядом Ляльки, направленным на развеселую компанию. И мне показалось, что одного из ребят в тесноватом для него джинсовом комбинезоне я уже видел рядом с Михаем. Но утверждать этого не мог.

— Вы бы еще искали человека не из автобуса, а из самолета. Может, лучше бы вышло.

Мирошник потер нос. Аргумент если не убедил его, то показался довольно весомым. Он коротко, но, как я понял, именно по этому поводу обменялся мнениями с Пригожей. Вследствие этого обмена автобус резко остановился. Дверца, скрипнув, открылась.

Я вопросительно посмотрел на откормленный затылок Пригожи:

— Можно выходить?

— Нужно, — хмуро и не оборачиваясь ответил тот.

— Но только вместе со мной, — прострекотал Мирошник, выпрыгивая из автобуса впереди меня. И это, наверное, стало его первой ошибкой.

Вторую ошибку он допустил тогда, когда решил окончательно взять на себя командование нашим небольшим отрядом. И не только им. Небрежно оглянувшись по сторонам, он подошел к парням, весело галдящим о чем-то.

— Эй, вы, — презрительно скривил Мирошник губы, — кто из вас Михая знает?

Парни молча переглянулись, и один из них уставился на него прищуренными глазами:

— Вообще-то, дядя, здороваться нужно.

Остальные (их было человек шесть) внимательно изучали наш автобус. Один из юнцов, в кожаной жилетке, наброшенной на голое тело, что-то тихо сказал своим приятелям и исчез в уже знакомых мне руинах, над которыми продолжала болтаться зловещая вывеска: «катская контора». Еще один круг моих странствий замкнулся.

— Вот я и говорю для особо тупых, что вежливость — закон авторитетов, — приблизил парень свое лицо к Мирошнику и, очевидно, дыхнул на него чем-то довольно неприятным, потому что тот Скривился еще больше. — А ты, дядя, я так понимаю, совсем не авторитет.

Компания подтянулась поближе, смыкая полукольцо вокруг хозяина «Рандеву». Я поспешил к ним, таща за собой на невидимых веревочках трех человек в оранжевых жилетах. Пригожа из автобуса не вышел. Лялька стояла в открытых дверях, обеспокоенно наблюдая за нами.

— Ребята, ребята, — пропел я, — нам Михай срочно нужен. Есть дело к нему. Оч-чень важное.

Мне казалось, что это сдвоенное «ч» добавит веса моим словам. Но только казалось.

— Браток, — обратился ко мне увалень с перемазанным лицом, — у нас дела тоже оч-чень важные. Ты что, не слышишь?..

Я прислушался и во внезапной тишине услышал какое-то приглушенное бормотание, доносящееся из перекошенных дверей «катской конторы». Вдруг оно прервалось диким вскриком. Меня даже передернуло.

— Что тут происходит, чертовы дети? — вдруг заорал Мирошник.

Юнцы захохотали:

— Чертовы, чертовы… Все мы теперь чертовы дети. Вот слышишь, новеньких испытываем. Во славу светосиятельного. Чтоб их, намаханных, спасти.

Это уже было что-то новенькое. Впрочем, новенькое, вытекающее из событий стареньких. Я почувствовал, что внутренне начинаю заводиться. Мирошник был заведен еще Лялькой.

— А ну, раздолбай, пропустите нас! Что это за притон у вас тут?

Снова, как недавно с Мельниченком, я согласился с его действиями. По сути. Но не по форме. Потому что «чертовы дети» угрожающе загудели:

— Какого ты здесь командуешь?..

— Нам все командиры до одного места…

— Дядя, лезь назад в свою жестянку и линяй отсюда.

Из темной пещеры вываленной двери вынырнуло еще несколько парней. На мгновение мне показалось, что позади их мелькнуло бледное лицо Гемоновича. Но, наверное, только показалось. Потому что очень уж шпанистый вид был у оравы, завертевшейся вокруг нас. Он с такими не водится. Возраст не тот. Да и авторитет, снова же.

— Братаны, — вдруг заорал один из «нововынырнутых» на свет божий, — это же те кенари, которые нам Мороза помянуть не дали!

— Так давай их помянем!

— Давай, давай!.. В особенности вон того, седого. Он больше всех горлянку драл.

Я было бросился вперед, к Мирошнику, но передо мной и «оранжевыми жилетами» уже выросла стенка из искривленных лиц и не менее искривленных фигур. В руках у некоторых из них я заметил арматурины. А у одного, кажется, сверкнул нож. В общем, ситуация начинала напоминать мне пору моей нежной юности, когда мы не раз сходились стенка на стенку с соседним районом.

Атас, ребята!.. И я, крутнувшись, попал в чей-то разинутый рот. Надо же было реабилитироваться за недавнюю мельниченковскую драку, в которой я почти не участвовал.

Реабилитироваться пришлось долго и яростно. В пространстве между фигур, которые стремительно увязали в знойном, сером и серном воздухе и не менее стремительно выныривали оттуда, я заметил троих крепышей, схвативших Мирошника и потащивших его к «катской конторе». Через несколько минут, когда я снова бросил туда взгляд, возле черного проема уже никого не было.

«Чертовых детей» было больше двух десятков. Нас (меня и «оранжевых жилетов», поскольку Пригожа с Бабием так и не вышли из автобуса) порядка двенадцати. Но, как я вскоре понял, из наших человек пятеро имели опыт в кулачных потасовках, потому что через некоторое время количество нападающих начало несколько сокращаться. А пацан с ножом уже скулил на земле, обхватив левой рукой сломанную правую.

Один раз я еле увернулся от арматуры, потом — от какой-то цепи, но, несмотря на преграды, уверенно, хотя и медленно, продолжал продвигаться к «катской конторе». Остановил меня не чей-то кулак, а высокий женский голос, прозвучавший, кажется, с самих небес. Впрочем, остановил он не только меня, а и все наше побоище, потому что очень уж не соответствовал этот голос сложившимся обстоятельствам.