В остальном — сработали мозги, которым Надя приказала принять то, что не может изменить. Надо пользоваться тем, что работает — головой, например. Голова как раз ей и подсказала — старое в новом не живет. Она додумалась до этого быстро, почти сразу, как осела в этом кресле. А значит, надо забыть о прежних ласках мужа. Потому что она — больше не она. Не та женщина, в которую он влюбился. Которую захотел, на которой женился.

Но… что-то толкало ее проверить еще раз, уже окончательно.

— Коля, — тихо окликнула она. Он не оборачивался. — Коля, — повторила она, но ничего не чувствовала, кроме досады на себя. Зачем она это делает? — Я… я хочу тебя, — проговорила она и едва удержалась от печального смеха. Глупо. Как глупо звучит.

Николай стоял у окна и не двигался. Он не мог оторвать глаз от стайки воробьев, которые раздували свои перья в лоджии.

Уже потом, взглянув на эту сцену холодным взглядом, Надя поставила себя на его место и увидела… Из коляски на него смотрели темные глаза на бледном лице. Поплывшее от долгого сидения тело по пояс прикрыто клетчатым пледом. Он не хотел смотреть на женщину в кресле, которая просит его… о невозможном одолжении. Уходя на работу, содрогнулась она от воспоминания, он целовал ее, закрыв глаза.

Николай закрывал их, чтобы не видеть…

Потом сердце застыло, словно стиснутое холодными пальцами.

Он не дышал, когда целовал ее. Потому что боялся уловить ее… новый запах.

Надя услышала свой тихий голос, которым пыталась оторвать его от окна.

— Я хочу… почувствовать себя здоровой женщиной.

Дура.

Наконец он отвел взгляд от воробьев, и она услышала:

— Но… Надя… Мне… Я…

Тогда она спросила о том, что знала сама:

— Тебе неприятно… взять меня? Каким-нибудь… другим способом? — Она широко открыла рот.

Этот рот, накрашенный яркой помадой, он увидел, когда посмотрел на нее.

Она заметила, как передернулось лицо, словно муж сдерживал приступ тошноты. Потом хватил балконного воздуха и наклонил голову.

Она рассмеялась.

— Понимаю, тебе противно, — услышала она себя. — Я ошиблась. Я думала, что мужчине, который любит, нет никакой разницы, как соединиться…

Он не поднимал головы, светлая волна волос упала на лоб. Его волосы нравились ей всегда, она молилась, чтобы у девочек были волосы такого же цвета и такие же послушные. Ее молитвы попали Богу в уши. У обеих дочерей волосы еще красивее, чем у него. Пышнее, гуще, волнистее.

— Помнишь, как мы валялись на этом ковре, когда родители уехали к дяде Александру? — Голос ее был хриплым, низким. — Тогда ты умел… и это. То, что предлагаю тебе сейчас. Мы оба умели многое, помнишь?

Он молчал, не двигался, казалось, не дышал.

— Ты сам знаешь, в нашей совместной жизни было больше плоти, чем разума.

Она замолчала, раздражающе соленые слезы щипали глаза, но она крепко держала их, не выпуская ни слезинки. Слова — пожалуйста, вперед! Почему она должна держать их при себе? В конце концов, пришло время объясниться окончательно. Увериться, что она ничего не перепутала, не приняла одно за другое…

— Ты не хочешь, — сказала Надя и следом добавила: — Николай, я опасаюсь за твое здоровье. Поэтому я… отпускаю тебя. Насовсем.

— Как это? Ты — меня — отпускаешь! — проговорил он с расстановкой. — Ты с ума сошла? — Голова дернулась, волнистая прядь подпрыгнула и замерла на положенном ей месте.

— Не будем говорить о психическом здоровье, — с изрядной долей яда заметила она. — Нет, я не сошла с ума. Но я не хочу, чтобы ты лишился разума. А это случится, если ты останешься со мной до конца моих дней. Я буду жить долго, очень долго, я знаю. Понимаешь, что станет с тобой?

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но она не хотела слушать его. Надя подняла руку, как поднимает палку инвалид, переходя через дорогу в неположенном месте перед потоком машин, здоровые водители тормозят — некуда деться.

— Я знаю, ты не можешь завести любовницу. Но ты не можешь и весь остаток жизни «рубить дрова» в ванной каждое утро. — Она усмехнулась.

Николай дернул шеей, словно жесткий воротник рубашки душил его. Она заметила, как напряглись жилы на гладко выбритой коже, как заметалось адамово яблоко — вверх-вниз, вверх-вниз.

Она знала, о чем говорит. Надя подслушала разговор Николая с приятелем. Сначала не поняла, про какую рубку дров идет речь. Но потом до нее дошло… Она увидела Николая в кресле, расслабленного после сауны, с рюмкой виски в руках. Он говорил по телефону то, чего не сказал бы без аппарата-посредника.

Надя, больше не сказав ни слова, развернулась и покатила на кухню. На столе лежали помидоры. Большой и самый спелый тяжело и кругло лег в руку. Она вынула из кармашка пледа платок с вензелем «Н» на уголке, вышитом гладью, вытерла помидор и поднесла к губам. Она впилась зубами в подвижную плоть, сок брызнул и окропил белую блузку. Красный томатный сок не отличить от крови. Если сейчас закрыть глаза, а он войдет и увидит ее, залитую красным, испугается или обрадуется?

Еще сегодня утром она сказала бы — испугается и ужаснется. Но теперь — нет. Она знала точно. Не только потому, что сейчас произошло между ними. Причина в другом — он уже встретил женщину… Но пока не догадывается, он даже не может предположить, что из этого последует.

Но она знает…

На полу растекались разбитые яйца дяди Вани, Надя оторвала веточку от помидора, бросила и угодила точно в солнечный желток разбитого яйца.

Она усмехнулась и откусила от помидорного бока кусочек. Как странно, французы называют помидор фруктом, а не овощем. Свежая порция красных брызг рассеялась по белой блузке.

Николай не вошел в кухню. Она услышала стук входной двери.

Он поехал искать в Интернете… эту женщину?

Надя усмехнулась. Она скорее ее найдет.

Она ела помидор, он казался бесконечным, огромным. Потом выехала на балкон, под ветку клена и набрала номер его мобильника.

Николай долго не отзывался. Наконец она услышала сухое: «Да».

— Прости, — сказала она. — Я… нарочно. От разочарования.

— То есть? — спросил он, в его голосе слышалось недоумение.

— Не люблю, когда врут.

— Кто врет? О ком ты? — Теперь в голосе была досада.

— Написано про одни яйца… — она сделала паузу, — а внутри куриные. — Она захихикала.

Тишина стала ей ответом. Интересно, ждала она, отключится или…

— Там ясно написано, что яиц десять, — наконец услышала она, как он цедит сквозь зубы. — Ты думала, что у дяди Вани из деревни Сосновка их больше, чем у других?

— Я забыла, сколько их у других, — бросила она и отключилась.

Никогда она не говорила с ним так грубо, никогда не шутила так пошло, но сейчас — должна. Иначе не получится то, что задумала.

Надя засунула мобильник в карман юбки и закрыла глаза. Клен тихо шелестел, создавая иллюзию свободной и счастливой жизни. Прошлой. Счастливой уже потому, что она могла ходить по земле. По улице, по комнате сама, на своих ногах. Приходить, уходить. А не заставлять уходить от нее того, кого выбрала когда-то сама себе в спутники.

Но она выбрала его в другой жизни и для другой жизни. От которой не осталось и следа.

Надя подъехала к столу и включила компьютер. Сейчас она посмотрит, кого ищет ее муж. Та-ак, он совсем зарылся в сайтах. Значит, женщина не оставила ему свой телефон.

Кто она? Продавщица зеленого лука, который он привез? Или свежего хлеба? Нет, не его стиль. Не его вкус. Скорее всего кто-то еще… Кого-то подвез? Возможно, он и прежде подвозил, даже когда они ехали куда-то вместе.

Готов ли Николай завести роман на стороне? Другой на его месте давно бы завел. Но он — нет. Что делает ее задачу сложнее во сто крат.

Все правильно, сказала себе Надя, допивая чай и завершая свое исследование прошлого. Все она сделала правильно в тот августовский день. Правильно то, что делает сейчас. И что еще сделает.

Мужчины, внезапно пришло ей в голову, как платья, каждый хорош на свой сезон. Николай — для сезона жары. Этот сезон она уже пережила.