Окончание каникул, которые Иван неизменно проводил в Спасском, означало для матери начало истинного мучения, когда, что ни ночь, она просыпалась в холодном поту: где сейчас сын? Здоров ли? Знать, не случайно ее сердце-вещун так колотится, не иначе опасность нависла над ним…

И начинали тянуться друг за другом дни, проведенные без пищи и сна, в дурном настроении. Варвара Петровна на глазах старела, дурнела. Но являлось спасение — Иваново письмо. Оно поначалу читалось наспех, без уяснения подроб­ностей. От дрожавшей в пальцах бумаги требовалось лишь одно: известить, что там, в Петербурге, он жив и здоров.

Тогда эта их любовь была взаимной. Все обитатели Спасского не могли надивиться, с какой исключительной нежностью сын относится к матери. Казалось, он один выполнял долг тех, кто пожалел для нее любви и заботы: и долг ее родственников, и отцовский долг.

Однажды Варвара Петровна уехала куда-то в экипаже. Спустя некоторое время небо затянуло тучами, поднялся ветер, ясно чувствовалось приближение грозы. Молодой барин всполошился, стал всех спрашивать, куда уехала мать. Первые удары грома заставили его буквально метаться от беспокойства. Он то и дело под проливным дождем выбегал к воротам имения и глядел на пустынную дорогу. В разные концы по округе были разосланы люди на поиски Варвары Петровны. Состояние крайней тревоги продолжалось до тех пор, пока кто-то не привез весть, что она пережидает грозу в избушке лесника.

Когда коляска Варвары Петровны показалась наконец во дворе усадьбы, сын бросился к ней, открыл дверцу и, взяв мать на руки, перенес в дом.

В середине 1835 года профессор акушерства Медико-хирургической академии С.А.Громов сделал серьезную опе­рацию Варваре Петровне. Тургенев ухаживал за матерью с терпением и вниманием опытной сиделки. Все, кто навещал тогда больную в ее петербургской квартире, особым образом отмечали это. Много лет спустя дочь Тургеневой, Варвара Николаевна, писала: «Я из уст очевидцев слышала, какими нежными заботами он окружал мать, как просиживал ночи у ее постели».

…И все-таки им пришлось расстаться. К весне 1838 года Ивану удалось сломить сопротивление матери его желанию продолжить учебу в Берлинском университете. Поначалу Варвара Петровна пришла в ужас от этой идеи и наотрез отказалась отпустить девятнадцатилетнего сына в чужие края. Но мысль, что ее материнский эгоизм, боязнь остаться без него в одиночестве могут помешать дальнейшей карьере Ивана, заставила ее согласиться.

15 мая 1838 года, в день отъезда сына из Петербурга, Варвара Петровна с маленькой Варей, Иваном и сопро­вождавшим его Порфирием Кудряшовым, как говорили, внебрачным сыном покойного Сергея Николаевича, при­ехали в Казанский собор. Во время напутственного молебна Варвара Петровна плакала навзрыд.

В своем первом письме сыну в Германию Варвара Пет­ровна старалась передать те чувства, которые владели ею во время прощания. О себе она писала в третьем лице, просто и выразительно рисуя картину настолько зримую, что ее и сейчас легко представить:

«Провожающие машут платками, шляпами… Стоят эки­пажи… На балконах смотрят в лорнеты. Дымится уже, за­звонил третий звонок — и мать вскрикнула, упала на колени в карете перед окошком… Пароход повернул и полетел, как птица… Кучер на набережной погнал лошадей, но недолго был виден пловец… Улетел, и все осиротело…»

…Убийственно тяжелое настроение, с которым провожа­ла Тургенева сына, вполне оправдалось. Обморок Варвары Петровны, когда на палубе корабля Ивана заслонили другие пассажиры и он исчез с ее глаз, оказался предвестником большой беды.

Корабль загорелся в открытом море. Через много деся­тилетий Тургенев описал это событие в своей новелле, вновь и вновь переживая ту страшную ночь, когда он мог погибнуть в костре, в который превратился пылающий корабль, или в бушующей, слившейся с ночным небом морской пучине. Возможно, как раз в эти минуты, когда смерть казалась неотвратимой, где-то далеко в Спасском Варвара Петров­на перед сном, как обычно, на вечерней молитве просила защитить и спасти сына.

…Первое время в Берлине Иван остро чувствовал свою оторванность от дома, слал домой грустные письма и, долж­но быть, по юношеской своей сентиментальности не одну слезу пролил над материнскими признаниями, полученными из Спасского: «…Ближе всех в глазах моих твой портрет. „Здравствуй, Ваня“, — говорю я и потом принимаюсь писать письма к тебе…»

Варвара Петровна старалась успокоить и ободрить сына. Она слала письма, что во все времена шлют родители своим детям, покинувшим дом.

«Ради Бога, Иван, не скучай на чужбине. Вообрази, что это твоя служба. Не служат ли на Кавказе, не стоят ли полки армейские в глуши в Малороссии? Ты бы мог быть сыном бедной дворянки, служить в армии и жить в курной избе около Киева… Ваничка, когда тебе взгрустнется по России, ты думай, как я: да ведь мои покойны, здоровы… Дай срок — все дни впереди».

Портрет, о котором писала Варвара Петровна сыну, действительно всегда стоял на ее прикроватном столике.

С ним она не расставалась никогда. При всех ее переме­щениях он первым, аккуратно завернутым в шелковый шейный платок, отправлялся в ее ридикюль и первым же по прибытии на место извлекался из него и ставился так, чтобы быть всегда на виду.

Сам Тургенев утверждал, что похож именно на мать. Од­нако в свете его считали красавцем. Таково было общее мне­ние и мужчин, и женщин. «Красивый, добрый, умный», — кратко характеризовали его.

Уже говорилось, что Варвара Петровна не обладала счастливой внешностью. На любимом ею портрете весьма заметно, что и юный Иван, с неизящными, словно припух­шими чертами лица и тяжеловатым взглядом, еще не похож на прекрасной наружности человека, которым ему предсто­яло стать. Судя по всему, внешность матери и сына год от года претерпевала одинаковую метаморфозу: с возрастом они заметно хорошели.

Увы! Что касается их отношений, то тут потихоньку, сначала незаметно для обоих, начался процесс как раз об­ратный. И было бы грешно обвинять в том только Варвару Петровну.

Благодаря материнским письмам Тургенев знал обо всех спасских новостях. Касалась Варвара Петровна и более тонких материй. Одному Ивану она могла открыть тайники своего сердца и подробно описывала все, о чем думает, что переживает, к каким воспоминаниям возвращается. Расска­зывала откровенно, что образ покойного мужа по-прежнему живет в ее сердце. Таков закон памяти — хранить только хорошее.

В кабинете Сергея Николаевича все оставалось в непри­косновенности. Закрывшись там, Варвара Петровна немало времени проводила наедине с вещами и книгами, которых касались его руки, с его портретом, где он был изображен в белом парадном кавалергардском мундире. Припухлые, кра­сивые губы словно слегка улыбались. Знаменитый русалочий взгляд и сейчас повергал ее в трепет. Она признавалась, что боялась на него глядеть: «Вся кровь приливает к сердцу». Тургенева простила своего прекрасного мучителя и теперь с безысходной тоской понимала, что никогда никого не могла полюбить, кроме него. Обо всем этом можно было говорить только с Иваном.

«Отцов кабинет тих, уединен, никто в него не войдет без ведома. Это моя могила. Тут я молюсь за отца и с ним беседую мысленно. Тут занимаюсь делами, тут живу прошедшим».

Брала путеводитель, купленный в Швейцарии во время путешествия всей семьей по Европе. Небольшая, с тисне­нием книжица автора Рейхарта даже не выцвела. Варвара Петровна перелистывала страницы, здесь побывать, это посмотреть. «То карандашом черточка, то ногтем, то уголок загнут, все это, как стрелы в сердце».

…«Что ты читаешь, Ваничка, — пишет Тургенева после трех месяцев разлуки с сыном, — подписан ли ты в библио­теке чтенья? Рекомендуй мне, что читать. Я теперь желанья имею все вояжи читать для того, чтобы быть приготовленной вояжировать с тобою».

Не представляя, что тогдашний Берлин — место до­вольно провинциальное, она рекомендует Ивану бывать в хорошем обществе, набраться светскости, которой ему, как ей кажется, не хватает. Ее мысли устремлены в его будущее, когда он, прекрасно образованный, с ученой степенью, евро­пейски воспитанный человек, сможет занять в Петербурге высокий пост и сделать отличную карьеру.