И вновь Згур почувствовал, как в душе закипает гнев. Ему предлагали предательство. Пусть он ненавидит Асмута, пусть великий боярин — враг всех, кого он любит, но они — союзники. Асмут не предавал его…

Вновь закричала птица, и в ее крике слышался хохот — злой, торжествующий. Пути назад не было. Старое правило, известное всем, кто играет в «Смерть Царя». Взялся за деревянную фигурку — ходи! Великого боярина подставляли «под бой».

— Сначала — его! — Згур взглянул на умирающие угли костра, покачал головой. — Потом меня… Седой и черный переглянулись.

— О, да-да! — кивнул Хальг. — Разве можно верить злым коварным скандам? Ты не верь, маленький Згури! Ты просто немножечко вспомни, что есть еще мады, есть алеманы. Если я возьму Лучев, они перейдут границу. Я не жадный есть, мне хватит и этой войны. Жадный не я, жадный — Лайв Торунсон. К тому же нам с Мислабури спешить некуда есть. Если не я, а мои внуки когда-нибудь будут править всей Сурью, старый Хальг порадуется за них в Золотом Чертоге. У тебя нет дочки, маленький Згури? Если нет, то поторопись. Мой внук, твоя дочь — почему бы не отдать им Сурь, когда придет наш час?

Згур покачал головой. Когда это еще будет? Да и не нужна ему Сурь — ни вся, ни Полуденная. Его место в Ко-ростене. Вот только кончится война…

— А чтоб старый Хальг не забыл об этом кто-то, пришли мне весть, когда кто-то пойдет на Белый Кром…

Згур сцепил зубы, чтобы не ответить черным словом. Асмут — враг, но они сражаются плечом к плечу. Это даже не измена, это хуже!

Седой конуг словно читал его мысли:

— О, да-да! Тебе не жалко этого кто-то, но жалко себя, маленький Згури! Мне тоже жалко себя, старого злого

Хальга. Я ведь знаю моего друга Лайва Торунсона много-много лет. И скоро он попросит подмоги — против тебя, маленький Згури-Смерть! И я буду ему обещать… Убить врага легко есть. Погубить того, кого знаешь, — трудно. Так и хочется предупредить, намекнуть… Каждый должен свое ремесло знать. Ремесло наше — война есть. Не всякому оно по плечу есть! Знаешь ли ты, маленький Згури, лохматого венета с собачьим именем?

— Собачьим? — поразился Згур, но тут же вспомнил: — Ярчук?

Ну конечно! «Чугастр» сам рассказывал!

— О, да-да! Страшный воин Ярчук! В бою он очень-очень страшный есть! Но потом он совсем не страшный! Когда мы брали село или гардар, он все нас просить, чтобы мы не трогали чужие женки! Он очень просить и очень ругаться! И драться тоже!

Мислобор хмыкнул, вспоминая. Згур тоже улыбнулся. Все верно, «женки», как известно, святы! Молодец, «чу-гастр»!

— Вот такие мы добрые есть, маленький Згури! Даже когда надо убить врага. Или друга, ставшего врагом. У нас есть песня про конуга Ингвара. Жаль, ты не знаешь сканд-ского, это хорошая песня. Мне ее не пересказать на спо-лотский…

— Я могу перевести, — негромко проговорил Мислобор. — Я тоже знаю эту песню. Ее сложили много лет назад про Ингвара Могучего. А поется в ней вот что…

Мислобор откинулся на локоть, мгновение помолчал и заговорил мерно, распевно, словно в такт неслышной мелодии:

— Две вести пришли к конугу Ингвару. Одну, вместе с богатыми дарами, прислал сват его Магнус. Другая же пришла из сурской земли, от жены его верной, что гостила у отца. Не стал Магнус присылать харатью с письменами, прислал он певца сладкоголосого, чтобы позвал тот Ингвара в город Роскильду на семейный пир…

Мислобор на миг умолк, и тут же закричала птица, совсем близко, рядом. Теперь в этом крике слышался страх, словно ночной гость знал, о чем идет речь у гаснущего костра.

— …Супруга же Ингвара Могучего написала ему письмо на кожаном свитке. Велел прочесть письмо конуг и

узнал, что видела его супруга сон. И в том сне, словно наяву, привиделось ей, будто едет Ингвар в гости к родичу. Но стал багрец его мантии кровью в чужом терему. И молила супруга Ингвара не ездить, остаться дома. И заклинала его всеми богами. Но посмеялся могучий Ингвар, верил он другу своему Магнусу. И поехал он морским берегом, не взяв даже щита и брони, с одним мечом у шитого серебром пояса. Певец же, что послан был за ним, ехал рядом, и тяжко было на его сердце…

Згур прикрыл глаза и словно наяву увидел пустынный песчаный берег. Но вместо синей морской глади на песок обрушивались огненные волны — неслышные, еле заметные в ярких лучах Небесного Всадника.

— …И решил тогда певец предупредить могучего Ингвара. Но давал он страшную клятву и не мог вести прямые речи. Поэтому запел он песню про молодого конуга, которого зовут в гости теща и тесть, зовут, чтобы погубить злой смертью. И не слышит молодой конуг, как предупреждают его шумные волны, как свистит в ушах ветер, как тревожно ржет его вороной конь. Едет конуг на верную смерть — и улыбается в ожидании веселого пира…

Мислобор вновь ненадолго умолк, а Згуру представилось чернобородое лицо с тонкими красивыми губами. Согласился бы Ярчук вот так, спокойно, с улыбкой, отдать своего кровника в руки врагов? Наверно, нет. Но ведь Асмут не кровник комиту Згуру! А если надо защитить Ивицу, то должно сходиться с обидчиком лицом к лицу, как и надлежит альбиру…

— …Слушает Ингвар песню, подпевает, улыбается яркому солнцу. Невдомек ему, что песня эта — о нем самом. Срывает он листья клена, украшает ими сбрую своего коня, утыкивает цветами конский очелок. И понимает певец, что не спасти ему Ингвара, суждена ему смерть, влечет его темная сила к бесславной гибели. Наверно, завистливые боги послали Ингвару этот ясный весенний день, чтобы опьянить его разум. Едет могучий Ингвар, не чуя близкой гибели, а вдали уже показались черные вежи Роскильды, и громко поет соловей, и пятнами крови алеет пахучий шиповник…

Негромкий голос умолк, и холодом повеяло от угасшего костра. Згур потер разом похолодевшие руки. Да, сейчас

весна, скоро запоют соловьи, а там и шиповнику цвести. Только здесь, в Сури, он, говорят, не красный, а белый…

— Моего отца зарубили во сне, — вновь заговорил сын Рацимира. — Дядю убили отравленной стрелой. Другие родичи погибли так же — не в честном бою. Вначале я ненавидел убийц, но потом понял — это и есть власть. Ее добиваются только так — изменой и подлостью. Поэтому я не вернусь в Савмат. Никогда!

— Ну-ну! — Хальг громко рассмеялся, хлопнул чернобородого по плечу. — Маленький Мислобор еще передумает! Маленький Мислобор еще захочет надеть Железный Венец! Жаль, я узнаю об этом только в Золотом Чертоге! Ты не поможешь ему, маленький страшный Згури? /

Трудно сказать, шутил ли седой конуг. Згуру стало не по себе. Кей Рацимир погиб, убитый давней изменой. В Ории забыли о нем, но сын не забыл, и кто знает, не поднимется ли над Савматом скандский меч? Когда-то он сам мечтал отомстить за отца. За Навко, погубленного Ивором, сыном Ивора…

— О, старый Хальг совсем забыть! — сканд огорченно вздохнул. — И ты, маленький Мислабури, не напомнить глюпому старому Хальгу! Мы не кормим гостя! Страшный Згури обидится и проглотит нас вместе с костями. О, да-да, я уже слышать, как скрипят его страшные острые зубы!

Конуг махнул рукой. Один из «рогатых» неслышно приблизился, положил возле костра тяжелый кожаный мешок. За мешком последовал румский кувшин с острым дном и витыми ручками.

— Мы выпьем вино и съедим лепешка! Тогда страшный Згури не съест нас!

Есть Згуру совсем не хотелось — как и пить. Но отказываться нельзя. Таков обычай, с обычаем не спорят.

Седой конуг извлек из мешка большую плоскую лепешку, протянул Згуру:

— Это Сурь, конуг Згури! Старый Хальг держит свою часть — держит крепко, не отпустит. Мне полночь, тебе полдень. Ломай!

Хотелось сказать «нет», но рука сама потянулась вперед. Свежий, хрустящий хлеб надломился легко, словно разрубленный невидимым мечом.

Черные лодейные носы с легким шорохом врезались в желтый песок. Десятки рук тут же подхватывали тяжелые, пахнущие смолой корпуса, и лодьи, словно сами собой, въезжали на залитый бешеным летним солнцем берег. Стоял крик сотен глоток — почти половина Лучева собралась здесь, на обычно безлюдном берегу Лаги. Встречали победителей. Отряд Крюка возвращался из Скандии.