Экономические трудности вызвали многочисленные запросы в конгрессе, на которые президент стремился дать обоснованные ответы, подчеркивал усилия, свои и кабинета, по преодолению хозяйственных неурядиц. Не раз звучали и прямые нападки на Рузвельта. Конгрессмен Бёртон Уилер заявил, намекая на его детей: «У меня нет ни сына, занятого в страховом бизнесе, ни сына, женатого на наследнице Дюпона»{417}. В ответ, правда, были опубликованы данные о том, что сам Уилер покровительствовал не только своим сыновьям, но и племянникам. Это не спасало, однако, от новых выпадов со стороны как республиканцев, так и некоторых однопартийцев.
Средством таких атак становились и тщательно подготовленные противниками президента слушания в комитетах и комиссиях конгресса. В 1938 году по инициативе члена палаты представителей от штата Техас Мартина Дайеса был образован Комитет по расследованию антиамериканской деятельности. Первоначально утверждалось, что его слушания будут направлены на обнаружение в США нацистской «пятой колонны», но вскоре оказалось, что объектом атак становились левые прогрессисты, сторонники Рузвельта, которых называли коммунистами или прокоммунистами. Необоснованные обвинения, отсутствие доказательств, отказ в предоставлении обвиняемому возможности ответить, публичные заявления о крайней опасности того или иного подследственного приводили к тому, что в США зрела мания коммунистической опасности, которой на самом деле не существовало. В ряде случаев обвиняли рузвельтовские программы. Например, федеральный проект помощи театрам и писателям был в комитете Дайеса обозван «колыбелью коммунизма»{418}.
Президенту приходилось оправдываться не только перед конгрессом, но и перед массой американцев. В печати нагнетались обвинения в том, что он служит чуждым им интересам. В начале лета 1936 года не только газеты, связанные с республиканцами, но и значительная часть независимой прессы опубликовали сенсационные сообщения о том, что якобы найдены документы, подтверждающие энергичную поддержку, оказываемую Рузвельту Москвой. Поводом оказалась речь, с которой выступил в Чикаго генеральный секретарь компартии Эрл Браудер. Его выступление, дававшее некоторым рузвельтовским мероприятиям положительную оценку (с многочисленными оговорками о господстве в США монополистического капитала, об империалистической внешней политике правящих кругов и т. п.), перепечатали в журнале «Коммунистический интернационал». Этого было достаточно, чтобы счесть президента Соединенных Штатов «агентом Москвы».
Такого рода настроения получали всё большее распространение в условиях, когда консервативные силы Америки, подобно комитету Дайеса, раздували страх перед большевистской угрозой, которая, по их мнению, была куда опаснее нацистской. Между тем некоторые американские дипломаты, особенно Джозеф Кеннеди, посол США в Великобритании, всячески преуменьшали нацистскую опасность, поддерживали умиротворителей. В своих донесениях Рузвельту Кеннеди одобрительно отзывался об утешительных заявлениях премьер-министра Невилла Чемберлена — например, что Гитлер должен переварить всё то, что он проглотил, прежде чем набрасываться на новую жертву{419}. С течением времени президент стал всё сильнее выражать недовольство позицией посла, а в связи с поддержкой им Мюнхенского сговора заявил: «Этому молодцу надо дать крепко по рукам»{420}.
* * *
Начало агрессии нацистской Германии в Европе, преследования и убийства еврейского населения (предстоявший геноцид никому еще не мог привидеться и в страшном сне), создание концлагерей и заключение в них либералов, социалистов, коммунистов, всех противников режима Гитлера вызвали массовые миграционные процессы. Потоки эмигрантов потекли во Францию, Швейцарию и Испанию, многие стремились попасть в Соединенные Штаты.
Рузвельту приходилось принимать очень нелегкие решения. Продолжая в душе осуждать нацистскую агрессию, он пока не решился на открытое противостояние ей — не только в связи с неготовностью США в военном отношении и развитием событий в противоположной части земного шара, но и из-за нежелания основной массы американцев впутываться в европейские дела, их стихийного изоляционизма, сохранявшегося и даже возросшего в условиях усиления военной опасности.
Президенту пришлось столкнуться с тем, что подавляющая часть его сограждан, которые сами были потомками иммигрантов, эгоистически восставала против принятия на американской территории новых беженцев из стран Европы. Опрос 1938 года показал, что количество сторонников ужесточения иммиграционной политики за год увеличилось с 75 до 83 процентов. В связи с проблемой иммиграции в США росли антисемитские настроения, в том числе у некоторых ответственных государственных деятелей, например посла США во Франции У. Буллита. В письме одному из своих коллег в Госдепе он называл, например, Константина Уманского, пресс-атташе советского Наркоминдела и будущего посла в США, «злобным маленьким каиком (презрительная кличка евреев. — Г. Ч.)» и продолжал: «Видимо, естественно, что нам труднее иметь дело с представителями этой расы, чем с подлинными русскими»{421}. Изоляционизм питал антисемитизм — и наоборот. Потомки иммигрантов не желали, чтобы их страна пополнялась массами новых иммигрантов.
Рузвельт отлично понимал, что открытие широкого доступа в США еврейским иммигрантам из Германии будет использовано изоляционистами против него в максимальной степени. Приняв раввина Стива Вайса, ходатайствовавшего за европейских евреев, он советовал, чтобы беженцы направлялись в другие места, например в Венесуэлу или Мексику. США, конечно, могут им помочь — скажем, выдать каждой семье по тысяче долларов. Но Вайс тщетно рассчитывал на то, что эта подачка будет выплачена из государственного кармана. Рузвельт тут же разочаровал собеседника, добавив, что необходимую сумму могут собрать американские евреи{422}.
Рузвельт уполномочил Исайю Баумана, президента университета Джонса Гопкинса в Балтиморе, штат Мэриленд, провести изучение возможных мест расселения евреев, бежавших от нацистских преследований. Он писал Бауману: «Я хотел бы найти доступные необитаемые или малообитаемые, хорошие в агрономическом отношении земли, куда могли бы быть направлены еврейские колонии… Думаете ли вы, что такая возможность имеется в Западной Венесуэле или на восточных склонах Анд?.. Всё это только для моей собственной информации, потому что пока никаких конкретных планов не существует». Бауман отписал президенту, что вообще-то в мире много малообитаемых мест — в Африке, Южной Америке, Азии, Австралии — иначе говоря, везде, кроме Северной Америки{423}.
То ли этот ответ, то ли собственные размышления и консультации с советниками заставили Рузвельта несколько изменить свою позицию. На заседании кабинета 18 марта 1938 года он неожиданно напомнил, что Америка со времени революции 1848 года была убежищем для многих хороших немцев; почему же она вновь не может им предоставить гостеприимство? Он предложил сложить германскую и австрийскую годовые квоты приема иммигрантов, чтобы принять в 1939 году примерно 27 тысяч немцев и немецких евреев, спасающихся от нацистских преследований{424}.
И всё же после волны еврейских погромов, спровоцированной убийством в Париже молодым евреем мелкого чиновника германского посольства и прокатившейся по всей Германии «хрустальной ночью» с 9 на 10 ноября 1938 года, когда людей убивали или отправляли в концлагеря, жгли синагоги, грабили лавки, настроение американцев стало меняться.
