Документальным подтверждением примирения с Таммани-холлом стала коллективная фотография, запечатлевшая празднование Дня независимости 4 июля 1917 года. На снимке — Франклин Рузвельт в окружении лидеров партийной организации демократов Нью-Йорка, включая самого Мёрфи. Более того, Франклин выступил на этом празднике с большой речью, получившей «отеческое» одобрение Мёрфи. Но это был финал примирения, тогда как его «действенная» часть произошла значительно раньше.
Проявлением его был протекционизм, который оказывал Рузвельт выходцам из родного штата и другим «нужным людям» при назначении на работу в федеральные ведомства, а также в самом штате Нью-Йорк на должности, находившиеся в подчинении общенациональных министерств. Сохранились свидетельства, касавшиеся почтово-телеграфного ведомства. По рекомендации Рузвельта ряд мест в учреждениях был заполнен знакомыми знакомых, всевозможными просителями и т. п. Протекционизм распространился и на другие учреждения, а также частные предприятия, включая корабельные верфи. В ответ Рузвельт приобретал сторонников, чувствовавших себя в долгу перед ним и готовых, в свою очередь, выполнить его просьбы. «Я был бы очень благодарен и готов ответить взаимностью, когда возникнет необходимость», — заверял его помощник генерального почтмейстера Макарди в одном из писем с просьбой о назначении какого-то лица на Бостонскую верфь{114}.
Франклин протежировал и своим однокашникам по Гротону и Гарварду Более того, он особенно чутко прислушивался к их мнению, подчас субъективному, а иногда и выражавшему личные конфликты. Однажды он получил приватное письмо от бывшего гарвардского студента Э. Белла, который теперь занимал второстепенный пост в американском посольстве в Лондоне. Письмо было явно склочным. Автор без каких-либо оснований буквально издевался над одним из сотрудников военно-морского атташата капитаном У. Макдугаллом, который якобы стал объектом насмешек не только в посольстве, но и в британских кругах. Не проверив существо дела, не выслушав офицера, Рузвельт тотчас организовал его перевод на другую работу, написав самому Беллу, что его жертва «очевидно не джентльмен]»{115}.
Все эти действия не были коррупцией в полном смысле слова. Но признаемся, что уж во всяком случае следы кумовства в них обнаружить очень легко. Это, безусловно, был пусть и не главный, однако значимый канал расширения связей Рузвельта.
Хотя мировая война бушевала далеко за океаном, международные проблемы выходили на первый план перед американскими политиками, особенно теми, кто имел отношение к вооруженным силам.
Первоначально правительство Вильсона заняло позицию строгого нейтралитета. Действуя согласно этой парадигме, Франклин Рузвельт в то же время полагал, что его страна должна быть значительно ближе к Великобритании и ее союзницам по Антанте, нежели к Германии. Узнав, что немецкие войска в начале августа 1914 года вступили на территорию Франции, он писал Элеоноре, что надеется на объединенные силы Англии, Франции и России, на то, что они совместно одержат верх над Германией и заставят ее подписать мир в побежденном Берлине{116}.
Но американский истеблишмент еще не сознавал, что 1914 год положил начало новой эпохе, в которую их страна будет столь же тесно вплетена в мировые потрясения, как и европейские государства. Высшее руководство США пока еще с нескрываемым волнением в первую очередь оценивало значительно более мелкие события, происходившие на Западном континенте.
* * *
После начала войны в Европе Вильсон образовал Комитет по нейтралитету и Совет помощи (речь шла о помощи американцам, находившимся в Старом Свете). В оба органа вошел министр Дэниелс, но обычно его подменял там Рузвельт. Сам Франклин в какой-то степени был более чувствителен к катастрофическим событиям за океаном. Он писал жене, что, к его удивлению, никто не взволновался в связи с европейской войной. С нескрываемой иронией он продолжал: «М-р Дэниелс чувствует себя очень опечаленным тем, что его вера в человеческую природу и цивилизацию и подобные идеалистические глупости получили такой грубый удар. Так что я стал сам заниматься делами и готовить планы к тому, что в конце концов должно быть сделано военно-морским флотом»{117}.
Вскоре после начала войны Рузвельт стал критиковать внешнеполитический курс Вильсона, считая, что США должны готовиться к вступлению в войну и в конце концов активно включиться в военные действия против Германии. Он не раз повторял понятную для него еще с детства истину, что немцы — «свиньи». Такого рода заявления Рузвельт делал даже в беседах с послами Великобритании и Франции. Он неоднократно говорил и своему непосредственному начальнику, что США должны вступить в войну, на что Дэниелс традиционно отвечал: «Надеюсь, это не произойдет».
У Франклина сложилась такая репутация, что, когда в его доме в Гайд-Парке произошло возгорание из-за небрежности рабочих, делавших ремонт (ущерб составил 200 долларов), газета «Нью-Йорк таймс» торжественно объявила, что это было дело рук германских агентов, желавших отомстить пробританскому заместителю министра за его воинственную позицию{118}.
Военно-морское министерство сильно беспокоили то и дело вспыхивавшие волнения на островах Карибского моря, особенно бурные в республике Гаити, занимающей западную часть одноименного острова. Непосредственное участие в гаитянских событиях стало первым выходом Франклина Рузвельта на международную арену
Ставшая в 1804 году независимой от Франции, эта республика оставалась крайне хрупким государством с почти непрерывно следовавшими друг за другом бунтами, государственными переворотами, сменами правительств. Естественно, ее население жило впроголодь, тогда как бюрократия стремилась обогатиться, прежде чем будет свергнута в результате очередного катаклизма. Положение особенно обострилось в начале второго десятилетия XX века. Массовые беспорядки и погромы, возникшие в январе 1914 года, достигли такой степени, что угрожали распадом государства. Имея в виду, что остров Гаити занимал важное геополитическое положение в Карибском бассейне и мог служить базой для военно-морских сил США, правительство Вильсона решило вмешаться.
На остров с двух кораблей была высажена морская пехота. Явившиеся вместе с ними представители американского правительства взяли в свои руки Центральный банк, изъяли золотой запас, организовали выборы нового президента, ставленника Соединенных Штатов. Только к августу 1915 года после массовых арестов зачинщиков беспорядков и роспуска национальной армии положение в какой-то степени стабилизировалось.
Фактическим непосредственным руководителем американских интервенционистов на Гаити был Франклин Рузвельт, проведший здесь самые бурные месяцы оккупации, по праву названные политикой «большой дубинки» в духе Теодора Рузвельта. Он удерживал командование морской пехоты от излишних жестокостей и одновременно полностью одобрял суровые наказания местных жителей за малейшее непослушание оккупантам.
В то же время замминистра пытался соблюсти внешний декорум самостоятельности островной республики. Однажды произошел такой инцидент. Вместе с командующим американскими морскими пехотинцами генералом Смедли Батлером и откровенно марионеточным президентом страны Филиппом Дартигенавом Рузвельт направлялся к ожидавшей их машине. Когда гаитянский президент попытался сесть в машину первым, генерал с восклицанием «Пропусти начальство!» схватил его за воротник. Рузвельт же, взяв генерала за локоть, слегка его отодвинул и обратился к президенту: «Пожалуйста, садитесь, ваше превосходительство!»{119} Как видим, он уже в полной мере научился лицемерному дипломатическому политесу.
