Американские военные позже не раз говорили, что эта формула была ошибкой, поскольку затянула войну, по крайней мере, на несколько месяцев, ибо вызвала отчаянное сопротивление немцев. Но Рузвельт до последних дней своей жизни был убежден в своей правоте, в том, что именно безоговорочная капитуляция должна была стать первым условием искоренения духа агрессии и в Европе, и в Азии.

Долгое и утомительное путешествие в Африку отразилось на состоянии здоровья Рузвельта. Он чувствовал себя изнуренным, тем более что на обратном пути заразился какой-то непонятной болезнью. Врачи считали, что это был результат укуса насекомого. Несколько дней по возвращении в Вашингтон президент был вынужден провести в постели, мучимый бессонницей и высокой температурой. Только благодаря применению сульфамидных препаратов, которые начинали входить в обиход американской медицины, его удалось вывести из этого состояния. Вскоре Рузвельт писал британскому премьеру: «Я поехал в Гайд-Парк на пять дней, полностью выздоровел при этой великолепной погоде, возвратился назад на прошлой неделе и чувствую себя как боевой петух»^{613}.

Третья встреча глав двух держав состоялась через четыре месяца — Черчилль вновь прибыл в Вашингтон. На этот раз он, незадолго до того перенесший воспаление легких, путешествовал на трансатлантическом лайнере «Квин Мэри» (на его борту, между прочим, находилось несколько тысяч германских военнопленных, которых везли в США, чтобы снять с Великобритании груз их содержания).

Любивший звучные наименования, Черчилль придумал для конференции, проходившей с 12 по 27 мая, название «Трайдент» («Трезубец»). Название было двусмысленным, так как партнеры не только договаривались о том, где воткнут «трезубец» в противника, но и порой вступали в схватку друг с другом. Чтобы продемонстрировать свою самостоятельность, Черчилль на этот раз остановился не в Белом доме, а в британском посольстве.

В ходе переговоров Черчилль вначале настаивал на необходимости развертывания военных действий на Балканском полуострове, доказывая, что именно здесь могут быть достигнуты успехи. Однако главный план сэра Уинстона состоял в том, чтобы англо-американские войска, высадившись на Балканах, создали «дружественную» стену перед наступающей Красной армией, не допустив ее выхода за пределы территории СССР. В противоположность Рузвельту он был убежден, что Сталин при благоприятных условиях вознамерится не просто продвинуть свои войска как можно глубже в центр Европы, но и начать перестройку соседних стран по советскому образцу.

Рузвельт же считал, что нужно проводить по отношению к СССР такую политику, которая давала бы возможность продолжать использовать Восточный фронт как основной театр военных действий, перемалывавший германские (и советские) вооруженные силы, и открыть второй фронт в Европе тогда, когда США и Великобритания будут полностью к этому подготовлены.

В результате майских переговоров 1943 года было подписано компромиссное коммюнике, в котором всё же зафиксирована убежденность в необходимости «решающего вторжения в цитадель стран оси». Вот только где это вторжение будет осуществляться, пока было не совсем ясно.

Будучи убежденным в том, что этим регионом должен стать север континента, Рузвельт пришел к выводу, что высадка англо-американских войск может быть произведена не ранее весны 1944 года. Теперь об этом необходимо было проинформировать Сталина. Рузвельт отлично понимал, какое впечатление произведет на советского руководителя новое откладывание начала операции, и несколько раз принимался за текст послания, но написанное казалось ему неудовлетворительным — то слишком обходительным, с извинительными нотками, то излишне резким и нелояльным.

В конце концов он поручил составить это злосчастное письмо генералу Маршаллу, и тот нашел наилучший вариант: в нем не было никаких объяснений и оправданий, а просто сообщалось, что на Британских островах будут сконцентрированы американские и английские войска для широкомасштабной высадки на территории Франции весной 1944 года. Рузвельт охотно принял такую версию и распорядился немедленно отправить этот текст за своей подписью советскому лидеру. Это был, видимо, единственный случай, когда личное послание американского президента было написано без его участия.

В Москве рузвельтовское «секретное и личное послание» было получено 4 июня^{614}. Как и предполагалось, ответ Сталина от 11 июня выражал не просто неудовлетворенность, а почти нескрываемое негодование. Это решение, по его мнению, «создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и предоставляет советскую армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом…». «Нужно ли, — писал он, — говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе — в народе и в армии — произведет это новое откладывание второго фронта и оставление нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий. Что касается Советского Правительства, то оно не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны»^{615}.

Стремясь во что бы то ни стало сохранить союзнические отношения с СССР и личные доверительные связи со Сталиным, Рузвельт несколько раз предлагал ему встречу один на один. Советский лидер под разными предлогами от этой встречи уклонялся, отлично понимая, что Рузвельт приложит все усилия к тому, чтобы представить намеченную, а затем и осуществленную операцию в Италии в качестве открытия второго фронта. Сталин откладывал и трехстороннюю встречу в условиях, когда исход летней кампании 1943 года еще не был ясен, то есть до разгрома немецких войск на Курской дуге.

В ожидании встречи с советским лидером Рузвельт явно идеализировал его. Быть может, он полагал, что война «перевоспитала» диктатора и после ее окончания в СССР будут проведены серьезные подвижки в образе жизни и политической системе.

Его планы не были построены исключительно на песке. В Советском Союзе происходили некоторые изменения, которые, казалось, предвещали будущие кардинальные сдвиги: был распущен руководимый Москвой Коминтерн, а песня «Интернационал» перестала быть советским гимном; Сталин принял иерархов Русской православной церкви, после чего прекратились нападки на церковь и религию. Поговаривали, что после войны будут распущены колхозы, восстановлена мелкая частная собственность в городах (она действительно существовала непродолжительное время на территориях, освобожденных от оккупации), создана вторая партия и т. п.

Правда, наиболее умудренные американские государственные деятели, знакомые с советскими реалиями, полагали, что после войны внутриполитической курс будет резко ужесточен и Сталин предпримет максимум усилий для дальнейшего расширения своей империи.

Еще в начале 1943 года Рузвельт получил меморандум Уильяма Буллита, в свое время бывшего послом США в Москве, который писал, что СССР «осуществит коммунизацию» Восточной Европы, если США и Великобритания не воспрепятствуют этому

Рузвельт пригласил Буллита к себе. В беседе дипломат высказал мнение, что, пока США будут заниматься тихоокеанскими и японскими делами, Сталин приложит усилия, чтобы закрепить за СССР позиции в Европе после поражения Германии. Буллит рекомендовал президенту пригласить советского лидера в Вашингтон или на Аляску и жестко потребовать от него обязательства отказаться от аннексии европейских стран в любой форме. В противном случае следовало сократить помощь СССР и отказать в послевоенном займе на восстановление. Дипломат также поделился соображениями о целесообразности вторжения американских войск на Балканы, которую, как мы помним, поддержал не Рузвельт, а Черчилль.