— Может быть, кто-то другой пойдет, а вы отправитесь в другое место? — предложил Сахатмурадов.
— Нет, товарищ секретарь. Ничего страшного не произойдет.
— Хорошо, — согласился Сахатмурадов. — И не забудьте, сегодня же отправьте инструкцию по проведению реформы во все земельные отделы.
На другой день, в девять утра Ратх был в Доме дехканина. Несмотря на ранний час, на дворе жарко. «Кошчинцы» покинули свои душные комнаты — пьют чай на паласах. Тут же огромный самовар, целая батарея чайников и чайчи в белом замусоленном халате, — крутится, как волчок, между тахтами и самоваром.
Вышли из Дома дехканина всем скопом — запрудили оба тротуара. Фаэтонщики едут — смотрят с недоумением, опять что ли праздник? Прохожие сторонятся, останавливаются — смотрят вслед. Никто пока не знает, что это идет молодая гвардия сельского хозяйства. Идут представители союза «Кошчи», съехавшиеся на республиканское совещание.
Ратх Каюмов — впереди, с кожаной папкой. Перешли Октябрьскую, ступили на кривую пыльную улочку асхабадского аула. Дехкане смотрят, высунувшись из дворов. Ребятишки на крыши взобрались: понять не могут — откуда и куда идут эти люди. Но ребятня догадлива. Вот уже кричат сверху:
— Эй, комиссар, куда идешь?! Ишана в тюрьму возьмешь, да?!
«Кошчинцы» не замечают мальчишек. Топают, окутываясь с ног до головы аульной пылью.
Ребятишки тотчас пристроились к идущим. А вот и любопытные дехкане присоединились. Идут рядом с приезжими, расспрашивают: куда и зачем валит толпа. Ребятишки поняли — чего ради гости пожаловали в аул, кричат наперебой по-русски:
— Да здравствует коммуна!
— Смерть капиталистам!
Сбор в старой крепости Куня-Кала. Вон она — на окраине аула. Громадные желтые стены, разрушенные давними войнами и обветшавшие от времени, торчат, напоминая о безвозвратной гибели старого развалившегося мира. Вокруг крепости байские мелеки [1]. Занимают они довольно обширную площадь: тянутся на восток к селению Аннау, и к горам Копетдага. От большого арыка в разные стороны расходятся маленькие арыки, насыщая влагой плодородные участки богачей. Дехканские дворы с черными войлочными юртами лепятся тут же, и выглядят они сиротливо. Хоть и пришла в аул Советская власть, но беднота, как была неимущей, так пока и живет. Не так-то просто вырвать из жадных рук землю и воду. До земельно-водной реформы пытались вырвать у богачей землю, но на каждом клочке этой земли пролилась кровь. Обиженные и оскорбленные сынки баев отправились в пески, объединились в басмаческие отряды. Несколько лет кряду разгуливали по пескам: налетали на бедняцкие кочевья, на аулы.
Поднялись «кошчинцы» по оплывшим, поросшим верблюжьей колючкой буграм, во двор крепости Куня-Кала. Двор огромен и разделен на мелеки. Растет на них джугара, клевер, картофель. Это угодья первой сельской коммуны. Урожай, кроме картошки, давно убран. Зерно ссыпано в сарай. Два стога сухого клевера рядом с сараем. Конюшня тут же. Несколько лошадей, несколько верблюдов, три омача и один железный плуг, присланный из России. Как привезли его, бросили у стены, так он и лежит. Пробовали в него запрячь верблюда, но бедный инер не смог потянуть такую тяжесть. Махнули рукой: ай, пусть лежит, будем омачами пахать.
Председатель коммуны — Артык, молодой, высокий, жилистый парень лёт двадцати восьми. Хмурый на вид. Есть отчего хмуриться. Отца и мать в восемнадцатом убили. Артык до двадцать четвертого ездил в добротряде по Каракумам, мстил басмачам за отца и мать. Многие бандиты заплатили ему кровью, но и сейчас Артык не мог спокойно смотреть на богачей. А они — вот: тоже явились на сход. Старый арчин Каюм-сердар с ними, ишан тоже тут. Артык хмурится: «Ратх Каюмов хоть бы отца спровадил отсюда!» Знает Артык младшего Каюмова, верит ему во всем, но отец у него, все-таки, богач: не место ему здесь.
Артык, пожимая руку Ратху, сказал недовольно:
— Товарищ Каюмов, эти старики-отщепенцы тоже, что ли, записались в коммуну?
— Не сердись, Артык, пусть присутствуют. Они никак не хотят расстаться со своими мелеками, вот инервничают. Все еще надеются на что-то.
— Ратх, если б Каюм-сердар не был твоим отцом, я припомнил бы ему!
— Не горячись, Артык, когда дело касается бедняков, для меня все богачи становятся врагами: отец тоже, — резко ответил Ратх.
— Ладно, товарищ Каюмов, в вас-то я никогда не сомневался. Вы — человек Ленина.
— Шефы-железнодорожники придут? Напомнили им о сходе? — спросил Ратх.
— А как же! Утром сам к ним ездил. В депо был, в кондукторской, в управлении дороги. Будут обязательно.
— Комсомольцев всех оповестил?
— Все здесь. Вон они рассаживаются. Непес поехал за шефами.
— Ладно, Артык, давай показывай гостям свое хозяйство, а я с комсомолом поставлю стол для собрания.
Артык повел «кошчинцев» по крепостному двору, по мелекам, рассказывая — с чего начинали, что сеяли, какой урожай сняли.
Вскоре за крепостной стеной, со стороны железной дороги донеслась музыка духового оркестра. Это шли на сход шефы-железнодорожники. Ребятишки с криком бросились к воротам, и вот целая процессия поднялась на крепостной двор. Музыканты впереди, следом телега с сельскохозяйственным инвентарем. Комсомольцы, в основном русские парни и девчата, с транспарантами над головой: «Да здравствует мировая коммуна!». На какое-то время смешались в общую толпу свои — аульчане, приезжие «кошчинцы» и железнодорожники-шефы.
— Товарышы, прошу соблюдать порядки! — прокричал представитель управления Среднеазиатской железной дороги, лысый азербайджанец, в белом кителе: — Кто тут старший?
— Я старший, — сказал Ратх. — Сейчас начнем. Пусть ваши люди рассаживаются.
— Если не ошибаюсь, вы — инструктор ЦК? Хорошо бы, товарыш инструктор, начать собрание с «Интернационала».
— Так и начнем. Прошу вас тоже за стол президиума. Речь скажете?
— А как же, дорогой! Все-таки, мы шефы!
В президиум, к столу, накрытому красной сатиновой скатертью, подошли человек десять. Сесть не на что. Собрание начали стоя. Дехкане — напротив, в первых рядах, уселись прямо на земле. Представители рабочего класса — железнодорожники — тут же. Аульные богачи, баи, ишаны, муллы и прочие тунеядцы — в сторонке. Стоят, словно вызов сделали: кто — кого. В центре у нихКаюм-сердар.А у стола, в центре президиума, сын его младший — Ратх. Дехкане, да и богачи переговариваются: вот ведь как распорядилось время, — сын на одной стороне, отец на другой. Богачи шепчутся с насмешкой: «Постыдился бы идти против родного отца, болшабик!» Дехкане переговариваются, глядя с презрением на Каюм-сердара: «Хоть бы постыдился родного сына. Позорит его при всем народе!»
— Итак, дорогие земляки и представители рабочего класса, разрешите собрание считать открытым, — объявил Ратх.
Тотчас азербайджанец в белом махнул рукой, и оркестр заиграл «Интернационал». Комсомольцы, услышав гимн, встали и замерли. Дехкане тоже поднялись, не понимая, зачем слушать музыку стоя. Богачи в сторонке зашевелились, начали посмеиваться. Кто-то из них не очень уверенно прокричал:
— Эй, Артык-кошчи, зачем нам капырская музыка?! Никто на крикуна не обратил внимания, и он смущенно смолк и спрятался за плечами Каюм-сердара. Как только оркестранты опустили трубы, Артык сказал, бросив угрожающий взгляд на аульных богачей:
— Это вам — не прошлый раз. В тот раз мы не смогли вам скрутить руки, а теперь — большая земельно-водная реформа!
Дехкане, вновь усаживаясь на земле перед столом, одобрительно загудели. Каждый вспомнил недавнее. Три года назад впервые они избрали комитет бедноты, выбрали председателя и пошли делить воду арыка. Отвели ее от байских мелеков, пустили в сторону бедняцких кибиток, сказали: «Каждый может пользоваться водой пять часов». Дехкане обрадовались, почувствовали собственную силу, да беда в том, что поливать нечего — земли своей ни у кого нет. Позлорадствовали, посмеялись над богачами и вновь им отдали воду. Об этом случае и напомнил сейчас Артык. И едва он это сказал, как из толпы богачей вновь донесся голос:
