— Ну, говори, — приказал, жадно впившись суровым, выцветшим взглядом в зеленые, никогда неунывающие глаза старшего сына. И потому, как весело смотрели эти глаза, Каюм-сердар сразу смягчился — понял: ничего страшного не произошло. — Отпустили значит? — спросил облегченно.

— Отпустили, отец.

— О золоте не спрашивали?

— Откуда им об атом знать! Такого разговора совсем не велось. Посомневались немного: не ты ли вывел бандита курбаши Сейид-оглы на отары? Я защитил тебя.

— Хай, молодец!

— Сижу день, другой в камере, — продолжал Аман, — и тут слышу в коридоре шум поднялся. Вызывают меня опять на допрос. Пришел к следователю, а у него трое «кошчинцев», которые со мной на пастбище ездили. Вернулись целы и невредимы. Порассказали следователю всякого, что он сам испугался. Что было и что не было — обо всем сказали. Следователь посоветовался со своим начальством и отпустил нас всех.

— Хай, молодец! — еще радостнее выговорил Каюм-сердар. — За такие хорошие вести дам тебе немного золота: купишь себе — что надо.

— Нет уж, отец, спасибо, — скривившись, усмехнулся Аман. — Не надо мне твоего золота. Я и так сыт. Я теперь знаю истинную цену чужого добра. Я привез тебе твое богатство — выполнил свой сыновний долг. И перед милицией тебя защитил, не дал в обиду. Но на большее не согласен. Живи, отец, и сам пользуйся своим богатством. А я не хочу… не могу… Я не могу быть двуличным. Я принял Советскую власть, она меня кормит и поит — спасибо ей за это.

Жизнь на подворье Каюмовых постепенно наладилась — все шло своим чередом. Ратх по вечерам, возвращаясь с работы, приносил свежие новости. Усаживался на тахту во дворе под виноградными лозами, с видимым удовольствием наливал в пиалу чай, звал кого-нибудь из своих — кто первым попадался на глазам чтобы не сидеть одному.

Однажды, возвратясь с работы, прежде чем сесть за чай, расстелил на тахте большую географическую карту. Тут, кстати, зашел и Иван Иргизов. Около них собрались все, даже Каюм-сердар спустился со своего айвана и встал у дерева, рядом с тахтой, опершись обеими руками на трость.

— Вот, Юрок-нырок, гдеромантика! — воскликнул Ратх, шлепнув ладонью по карте. — Что там небо и океан в сравнении с Каракумской пустыней! Пустыня наша полна самых прекрасных загадок. Мы тут сидим и не знаем о них, а к нам, чтобы разгадать эти загадки, едут ученые из Ленинграда и Москвы. Самые крупные ученые! Светила!

— Ты имеешь ввиду Ферсмана? — спросил Иргизов.

— Да, я имею ввиду его экспедицию в Заунгузские пески, — подтвердил Ратх. — Ферсман возвратился из экспедиции, обработал научный материал — и вы знаете какой результат? Вчера Атабаев вернулся из Москвы, был на заседании академиков. Рассказывает, что в Заунгузье обнаружены целые залежи первоклассной серы.

— Пап, а откуда в песках сера? Я видел куски этой серы на станции. Мальчишки ее поджигали — она горит.

— Откуда в песках сера, спрашиваешь? — зажегся вопросом сына Ратх. — Представь себе такую картину… На месте Каракумской пустыни когда-то бушевало огромное Сарматское море. Горы наши, Копетдаг, только-только образовались, и волны моря плескались у самых отрогов. — Ратх невольно посмотрел в сторону гор, и все проследили за его взглядом.

— Значит, мы живем на дне бывшего Сарматского моря? — удивился Юра.

— Представь себе — это так. Именно здесь плескались его могучие волны. А образование серы шло тысячи и даже миллионы лет. Началось с того, что постепенно стало отступать море от гор. Появились лагуны — мелкие заливы. В них отлагалась морская соль. Потом ее занесло песком. Дальше — всевозможные химические процессы, о которых ни ты, ни я не знаем, — это знают только ученые-академики, и вот — залежи серы.

— Не только серы, но и нефти в этих краях много, — указал Иргизов. — На нефть тоже геологоразведка начинается. Эх, как бы не история, пошел бы в геологи.

— А ты что, Иргизов, в самом деле решил расстаться с военной службой и стать историком? — удивилась Галия-ханум. — Мне Аман о твоем намерении говорил, а явсе не верила. Охота тебе лезть в старые времена?

— Старые времена только и утешают душу, — важно заметил Каюм-сердар. — В старину много хорошего было. Тахир и Зохре, Рустам-Заль, Рембрант.

Юра удивленно посмотрел на деда, подошел к нему:

— А ты откуда знаешь про Рустама?

— Не только про Рустама знаю. Многое еще знаю. Я с самим Куропаткиным был знаком. Один раз он сидел на этой тахте — в гостях у меня был.

— Вы говорите о генерале Куропаткине? — удивился Иргизов.

— Да, дорогой гость — и это самая прекрасная история.

— Я не сказал бы этого, — не согласился Иргизов. — Мы сбросили этого паразита с пьедестала истории.

— Ай, харам-зада, — тихонько выругался Каюм-сердар и поставил пиалу на ковер. — Зачем Куропаткина ругаешь? Он умный человек — друг мой.

— Не надо обижаться, отец, — сказал Ратх. — Тебе надо постепенно мириться с новым миром… и в первую очередь с нашими взглядами на отжившее прошлое. Мы на твоих глазах меняем старые обычаи — сжигаем паранджу и усаживаем неграмотных женщин за буквари, — разве плохо? Мы изгоняем из черных дехканских кибиток оспу и трахому, — разве это плохо? Старики, вроде тебя, ворчат и кару аллаха призывают на наши головы, а молодежь — внуки ваши, с болезнями борются, ничего не боясь. Отец, раскрой как следует глаза и посмотри: внук твой, Акмурад, в Красную Армию записался — свой кавалерийский туркменский полк создаем, — слышал ли ты о таком раньше? Мог ли о таком мечтать? Второй твой внук, Юра, на учебу собирается — наверняка инженером станет. Разве это плохо? Ты гордиться должен своими внуками, думать должен об их счастливой судьбе, а ты за старое цепляешься.

Подобные встречи и беседы проходили на каюмовском дворе часто. Каюм-сердар, поначалу с ненавистью смотревший на эти «сборища», постепенно привык к ним, и даже стал нуждаться в них. Случалось, когда Ратх выезжал в командировку и во дворе наступало затишье, старик спрашивал у внука:

— Отец скоро приедет?

— Не знаю, не сказал.

— А куда уехал, в какие места?

— Не знаю.

Юра был не очень словоохотливым, но с дедом разговаривал терпеливо, не то что другой его внук — Акмурад. Тот запросто обращался:

— Эй, Каюм-ага, жив-здоров? Чего приуныл? На лошадях не хочешь покататься, ха-ха-ха! А то приходи — посажу на вороного.

— Харам-зада, — цедил сквозь зубы дед, и Акмурад заливался смехом. Ему только и хотелось, чтобы дед смачно выругался: «Харам-зада». Акмурад уверял, что лучше его деда никто так не произносит это ругательство.

Юрке однажды Каюм-сердар сказал:

— Ты смирный мальчик — это хорошо. Акмурад только и кричит.

— Но Акмурад же на командира учится, — возразил Юра. — Ему нельзя быть смирным. Знаешь как красные командиры командуют: «Равняйсь, смирно! Сабли наголо! К бою готовьсь!»

— Это не наука. — Каюм-сердар полез в сундук и извлек из него черную толстую книгу. — Вот где записана человеческая мудрость. Вот где сложность и простота. Если хочешь — почитай, — и подал ее внуку.

— Да ну вас, — обиделся Юра и оттолкнул книгу. — У меня своих учебников, что ли, нет? Читайте сами свой коран.

После этого он перестал заглядывать к деду. К бабке Нартач шел охотно и выполнял все ее поручения: ходил за хлебом, за конфетами, за керосином, сжигал накопившийся мусор, а деда с его кораном стал побаиваться.

Среди лета Юру начали собирать в дорогу — на учебу в Тульский рабфак. Сначала появилась во дворе у Каюмовых Лилия Аркадьевна. Привела полную, с накрашенными губами женщину и познакомила ее с Юрой. Оказалось, эта женщина будет сопровождать до самой Тулы группу туркменских ребят. Еще через несколько дней мать купила Юре чемодан и принялась гладить и укладывать вещи сына. Узнав, что внука отправляют на учебу, заволновался Каюм-сердар, начал угощать его то конфетами, то орехами.

Каюм-сердар пошел провожать Юру на вокзал. Все время молчал, смотрел на него старческими слезливыми глазами, а когда прозвенел второй звонок, старик полез торопливо в карман, достал деньги и сунул в руки Юре.