Юра целиком ушел в работу, но забыть о Тане было против его воли, и, разъезжая по буровым или сидя над сводками показателей проходки скважин, он то и дело вспоминал о ней. Он часто думал и завидовал Рамазану. Парень что надо, любой девушке понравится. Здоров, широкоплеч, говорлив — за словом в карман не полезет, к тому же любитель цветов — увлечение для мужчин редкое. Встречая Рамазана, Юра старался не подавать виду, что завидует ему. Но что-то и Рамазан не очень бывал весел. Однажды зайдя в КРБ, чтобы сдать сводку, он преподнес телефонистке Леночке три розы. Юра шутливо заметил:

— Смотри, Рамазан, узнает Татьяна Мирановна, — приревнует.

— Ну что вы, Юрий Ратхович! Вы жестоко ошибаетесь, если считаете, что Татьяна Мирановна неравнодушна ко мне. У нее есть другой. Она так и сказала мне: «Простите, Рамазан, но мое сердце целиком занято другим».

— Кто же этот счастливчик? — все еще в шутливом тоне спросил Юра.

— Откуда мне знать, Юрий Ратхович! Разве такое женщины говорят. Может быть, кто-то из Грозного… сокурсник какой-нибудь.

— Вероятно, так и есть, — согласился Юра. — Но не будем завидовать, а лучше пожелаем Татьяне Мирановне самого большого счастья.

— Я тоже так думаю, — сказал Рамазан. — Она достойна самого большого счастья.

Дни, полные напряжения, летели быстро. Позади остались август и сентябрь. На вышках и бараке, на домиках заалели призывы в честь двадцать третьей годовщины Октября. Добыча нефти на действующих скважинах Центрального участка заметно возросла. Промысловики применяли на старых буровых повторное глубинное бурение. Все нефтескважины были оснащены глубинными насосами. Два и три года назад разлившаяся по низине нефть из фонтанов собиралась в специальные нефтяные амбары. На этом участке действовала «легкая кавалерия», и начальником штаба у молодежи был Юрий Каюмов. «Туркменнефть» взяла обязательство дать стране в сорок первом году 800 тысяч тонн нефти. Впереди еще был целый год, но показатели добычи все время росли. И на участках разведочного бурения одна за другой вступали в эксплуатацию буровые. Настроение у нефтяников было по-настоящему ударным.

Юра, занятый делами, днем редко бывал у себя в кабинете. Чаще всего заходил туда после ужина, когда в час пересмены на буровых, к нему шли по разным вопросам люди. Тогда же раздавались в его кабинете и телефонные звонки. Тревожило начальство «Туркменнефти», плановый отдел, отдел кадров…

— Мне, пожалуйста, инженера Каюмова! — голос показался Юре очень знакомым.

— Я слушаю, — отозвался он.

— Юрий Ратхович, это я… Русланова… Таня…

— А… Вот это кто! А я подумал — знакомый голос. Здравствуйте, Татьяна Мирановна. Чем могу служить?

— Боже, как официально, — обиделась Таня. — Значит не зря я все время думаю, что вы на меня почему-то обижены?

— Ну, что вы, Татьяна Мирановна! За что я должен на вас обижаться? — Юра прикрыл дверь и сел на подоконник.

— Тогда почему не заходите в управление? Вернее, заходя в управление, ни разу не заглянули в лабораторию?

— Да как-то… — Юра не нашелся что сказать.

— Об альпинизме почему-то забыли! — Таня засмеялась приятно, с едва уловимой иронией.

— Ну, какой альпинизм, Татьяна Мирановна? — в тон ей ответил Юра. — Вам больше нравятся розы, и я решил заняться разведением роз!

— Юрий Ратхович, я польщена, но, по-моему, ваша шутка неуместна. Я отказалась от роз Рамазана в тот самый день, когда вы были в больнице.

— Да?! — Юра сделал вид, что ничего не знает. — А почему отказались?

Таня некоторое время молчала. Юра представил ее, сидящей за столом и многозначительно переглядывающейся с подружками-лаборантками. Но вот — ответ, с некоторой обидой в голосе:

– Не задавайте глупых вопросов.

Теперь уже, молчал Юра. Подумав немного, спросил:

— Вам пишут из Грозного?

— Да, конечно. Я часто получаю письма от отца и мамы.

— Я имею в виду письма вашего близкого друга.

— У меня нет близких друзей, — отозвалась с недоумением Таня. — Есть товарищи по техникуму, но они все разъехались — кто куда.

— Ну, Татьяна Мирановна, — простодушно пожурил ее Юра. — Рамазан мне жаловался, что сердце ваше целиком занято другим, а послушать вас — получается, что и друга у вас нет.

Таня замолчала, затем очень неловко произнесла:

— Не надо об этом.

И его вдруг осенило: «А вдруг этот другой — я?»

— Ну, хорошо, не буду больше, — сказал Юра. — Простите, Татьяна Мирановна.

— Таня, — поправила она его. — Вы же называли меня так.

— Да! Но и вы — тоже!

— И я тоже! — Таня засмеялась и торопливо сказала: — Юра, приезжайте, я буду ждать вас. Кстати, вы написали письмо отцу о снаряжении?

— Да, конечно! Он обещал помочь.

— Ну, до встречи… — Она положила трубку.

Теперь они разговаривали по телефону почти ежедневно. Лишь изредка, когда Юра оставался на ночь на той или другой буровой, день проходил у него без телефонного свидания.

Накануне праздника Таня, как всегда вечером, позвонив ему, сообщила:

— Юра, прилетел какой-то летчик. Привез тебе посылку — огромный ящик, поставили в лаборатории. Сам летчик, Пальванов, кажется, ждет тебя в гостинице. Утром он улетает.

— Пальванов, говоришь? Знаю такого. Это Сердар. А что за ящик?

— Понятия не имею. Я не стала расспрашивать — неудобно.

— Таня, я постараюсь сейчас же приехать!

Часа через два он был в Небит-Даге. Машина проползла по темной улице от станции в сторону гор. В домах светились окна и возле кибиток из жерл тамдыров вырывался огонь, но этого света не хватало, чтобы видеть в ночи город с его домами, постройками и будками. Возле здания «Туркменнефти» на столбе горела электролампочка. Вахтер, увидев подъехавшую легковушку, проворно встал со скамьи. Юра спросил, есть ли кто-нибудь в лаборатории. Старик сказал, что все давно ушли, и Юра велел шоферу ехать в гостиницу. Здесь он справился у дежурной о летчике Пальванове. Женщина провела его в конец коридора и постучала в дверь номера. Открыл Сердар. Он был в футболке и шароварах.

— Не ждал, — сказал он, пропуская гостя в комнату. — Вернее, ждал с вечера, а потом решил, что уже поздно, и ты не придешь.

— Да вот добрался кое-как, — оглядывая комнату, сказал Юра. — Таня позвонила мне после того, как ушел поезд. Пришлось ехать на машине, а дороги тут у нас — черт голову сломит. Тридцать километров, а тащились целых два часа. Завидую тебе, Сердар, — твоим быстрым крыльям. Не рытвин для тебя, ни ухабов.

— Сразу видно, что ты никогда не поднимался в воздух. — Сердар покровительственно улыбнулся. — Что касается быстрых крыльев — ты прав: сегодня я в Ашхабаде, завтра в Чарджуе, послезавтра — в Ташаузе. Но что касается рытвин и ухабов, то ты дал маху. Там, в небесах, знаешь какие ямы! Иногда попадешь в такую болтанку, что и свету белому не рад.

Они сели друг против друга за столом. Сердар откупорил бутылку боржоми, налил в стаканы.

— Моих давно видел? — спросил Юра.

— Отца с неделю назад, Тамару Яновну позавчера. Передала тебе твой серый костюм, там в ящике у вас, в «Туркменнефти». Отвези, говорит, а то уже осень, а он все в рубашке щеголяет. И пусть, говорит, передаст все, что надо постирать.

— О-о! — взмолился Юра. — Узнаю маму! Она меня уже десять лет преследует своей стиркой. В Туле учился, все время в письмах донимала — спрашивала: кто же тебе, Юрочка, стирает. В Москву переехал — опять те же вопросы. А здесь она решила воспользоваться твоим аэропланом. Сердар, скажи ей, что у меня есть кому стирать — пусть не беспокоится!

— Что, действительно, есть кому? — Сердар подморгнул. — Может тоже тайком, как Акмурад в Ташкенте?

— Да брось ты! — обиделся Юра. — Если б женился — пригласил бы, наверное, на свадьбу.

— Не скажи, Юра. Род ваш, каюмовский, своевольный. Дядька твой, Аман, до сих пор — только и слышишь — клянет своего сына Акмурада, понять не может, в кого он такой уродился. А Галия-ханум перечит ему. В тебя, говорит, уродился, больше не в кого. Ты-то, говорит, меня, как ястреб ласточку, схватил на лету и утащил в пески… Так что, Юра, если с тобой случится что-то подобное — я не удивлюсь и буду приветствовать. Брак по любви без калыма и всяких сделок — этаже прекрасно! Клянусь, Юра, меня бы пытками никто не заставил жениться на нелюбимой. С Зиной у нас, сам знаешь, дружба с самого детства.