Я начала проваливаться в сон. Мне снилось мое детство в Индии, храмы, джунгли и разрушающиеся многорукие статуи, тигры, кобры и мартышки, наш дом в колониальном Лакхнау. Знакомая была сцена; ею заканчивались все сны о моей юности: комната матери, полумрак, она распростерта на кровати, тело ее медленно иссушает холера, от нее уже осталось всего ничего — маленькая, худенькая, не больше ребенка; отчаянно хватает ртом воздух, каждое мгновение — пытка, вплоть до самой смерти. Отца нигде нет; слуги предпочитают в спальню не заходить. Этот фрагмент сна всегда завершался одним и тем же: длился до тех пор, пока я не забиралась в постель к больной, через все одеяла, подушки и покрывала, пыталась отыскать ее и не могла и наконец оказывалась посреди кровати и понимала, что должна ощутить ее смерть, пропустить сквозь себя, прежде чем проснусь. Я чувствовала, что кто-то стоит над постелью и наблюдает, как я корчусь на влажных простынях, — человек, с ног до головы одетый в черное. Напрасно я тщилась рассмотреть лицо незнакомца — его скрывала тьма. Несмотря на то что это был сон, я, сколько бы ни пыталась, никак не могла заставить черты обозначиться зримо. Казалось, лицо это — не часть моего сознания, не часть сна об Индии. Я пыталась приподняться и сесть на постели, но вместо того все глубже проваливалась в матрас. Однако в отличие от всех предыдущих повторений этого сна на сей раз фигура в черном прошептала мне:

— Детям нужна мать.

Голос был женский. Фигура отошла в противоположный конец комнаты, пока я умирала на постели, задыхаясь в течение долгих, невыносимых пауз между каждым вдохом, пока не проснулась снова в Эвертоне, ловя воздух; по лицу и груди у меня струился пот. Я сбросила одеяла и уже собиралась сменить сорочку, как в дверь детской постучали.

— Шарлотта?

Не дожидаясь моего ответа, в комнату ворвался Джеймс. Он плакал — лицо его было влажным от слез, так же как мое — от испарины. Оба мальчика, похоже, сходным образом страдали от ночных кошмаров. Джеймс, как более смелый из братьев, часто переживал во сне диковинные приключения с участием упырей, мумий и женщин-пауков — это если назвать лишь нескольких из его густонаселенного зверинца чудовищ. То и дело способность его воображения изобретать новые ужасы опережала его возможности их выносить, и мальчик просыпался посреди ночи, абсолютно убежденный, что паук на подоконнике послан зловредной Королевой Пауков, дабы отомстить ему за покражу волшебной серебряной паутины.

Другое дело — Пол. Частенько, когда я приходила в детскую успокоить его брата, Пол, в свою очередь, проснувшись, злился, что его разбудили в разгар самого что ни на есть упоительного кошмара, — как, например, в эту ночь, когда я отвела Джеймса обратно в постель.

— Я был на балу, — сообщил Пол, едва Джеймс склонил голову мне на грудь. — И там была мама, молодая и красивая. Я попытался пересечь залу, чтобы поговорить с ней, но не смог пробраться сквозь толпу. Все, кто там был, танцевали с кем-то нездешним; мама взяла за руку существо, которое только притворялось человеком. Она помахала мне издалека, и я уже готов был броситься спасать ее, но тут Джеймс завопил про свою дурацкую Королеву Пауков. — Пол сердито зыркнул на брата.

— Никакая она не дурацкая! — Джеймс рванулся было из кровати. Его залитое слезами лицо исказилось от ярости, но поскольку я крепко обнимала его, а ему было только пять, мне удалось удержать его без особых усилий.

— Да хоть убейте друг друга, мне-то что, — проговорила я. — Сдается мне, заботиться об одном ребенке куда проще, чем о двоих. Но смею предположить, ваш отец не на шутку рассердится на того, который уцелеет. Если вы по отношению к членам семьи намерены прибегать к смертоубийству и насилию, страшно даже предположить, как вы станете обращаться со сверстниками. Придется, радея о благе деревни, на всякий случай запереть вас на чердаке. Не думаю, что такая жизнь придется вам по вкусу, но решение — за вами.

Мальчики так и не поняли, к кому из них я обращаюсь, а пока они раздумывали над моими словами, их гнев угас. Я подоткнула их одеяла так туго, что особо не поворочаешься, — обездвижив даже Пола, глубоко шокированного тем, что я имею нахальство обходиться с ним как с его младшим братом. Перестав сопротивляться, оба сдались и заснули-таки — час был поздний. Я посидела немного рядом, удостоверяясь, что новой вспышки не последует, и, убедившись, что дети в самом деле спят, вернулась к себе. Но к тому времени сна у меня не осталось ни в одном глазу, так что я переоделась в свежую ночную сорочку, причесалась, почитала немного и наконец надумала сделать себе чашку чая.

Я всегда предпочитала ночной Эвертон. Дом был не шумный, не из тех, что поскрипывают и постанывают, порождая симфонию безобидных звуков, которые, слившись воедино, могут исказить темноту, превратив ее в нечто осязаемое и опасное. В доме было просто темно и тихо, безо всяких претензий, и висел густой запах плесени, что приходит только с годами.

Мистер Дэрроу по-прежнему сидел в столовой. Он удивился, увидев меня, но пьян не был. Бутылка с вином исчезла; стол был накрыт к полднику, хотя на часах было начало третьего утра. Над вместительным чайником с черным чаем еще курился пар, рядом стояли традиционные молочник и сахарница, и тут же — сандвичи, булочки с топлеными сливками и шоколадный кекс к чаю на тарелке, что характерно, нетронутый. Хозяин пригласил меня присоединиться к трапезе, и хотя вокруг было полным-полно стульев, я, повинуясь безотчетному порыву, присела рядом с ним — и щеки у меня ярко вспыхнули. Мистер Дэрроу был очень хорош собой, а столовая — это вам не уединенное прибежище музыкальной комнаты.

— Добрый вечер, мистер Дэрроу!

— Что, не спится?

— Джеймсу привиделся кошмар.

Мистер Дэрроу озабоченно нахмурился и привстал с кресла, но я коснулась его плеча, и он уселся вновь, задержав взгляд там, где я до него дотронулась. Он недоуменно открыл было рот, но я его успокоила:

— Все в порядке. Мальчик уже уснул.

— Зато теперь не спите вы. — К мистеру Дэрроу вернулось его обычное самообладание.

— Профессиональный риск, ничего не поделаешь. Можно? — Я потянулась к чашке, но мистер Дэрроу выхватил ее у меня из-под руки и сам наполнил черным ароматным содержимым из чайника.

— «Дарджилинг».

— Чудесно.

— Булочку?

— Да, спасибо. Миссис Малбус превзошла саму себя, учитывая поздний час.

— Вы недооцениваете мое малодушие, миссис Маркхэм. В это время я бы никогда не дерзнул приблизиться к двери дражайшей миссис Малбус с требованием поесть-попить. Над Эвертоном словно бы витает призрак смерти, и мне не хотелось бы искушать его.

Во взгляде его читалась усталость, синие глаза глядели поверх края чашки в обрамлении прядей темно-русых волос — вновь неотрывно уставившись на противоположный конец стола, пустой и безмолвный, как и весь дом. А в следующий миг мистер Дэрроу улыбнулся и потянулся за булочкой.

— Кроме того, я не настолько беспомощен.

— Разумеется, нет!

— Я хочу сказать, зачем ждать полдника до пяти часов пополудни? В это время дня все обычно так заняты, что никакого удовольствия от чая нет.

— Совершенно с вами согласна.

— Но должен признать, приятно оказаться в вашем обществе за пределами музыкальной комнаты.

Я качнула чашкой в его сторону, словно поднимая тост; он повторил мой жест. Молча мы прихлебывали чай.

— А знаете, мистер Дэрроу… — я допила чай и поставила чашку на блюдце, тщательно подбирая слова, — если вам нужно общество в дневные часы, я, конечно же, могла бы сделать так, чтобы дети…

Он задумчиво покивал и налил мне еще чая.

— И в самом деле, что вы должны обо мне думать? Я вечно запираюсь в кабинете либо брожу по коридорам усадьбы. К некоему подобию прежней жизни я возвращаюсь только после того, как весь дом уснет. Прямо как вурдалак какой-то, честное слово! Жалкое, должно быть, зрелище.

— Я не это имела в виду.

— Но ведь так оно и есть. Лили мертва уже… Господи, неужели почти год как? А теперь вот няня Прам. А как вам удалось оправиться после смерти мужа?