Я открыла было рот, чтобы возразить, но задержала взгляд на цепи, обмотанной вокруг запястья хозяйки, и спорить передумала. А та сняла с пояса связку ключей, отцепила три из них и выложила перед собой на стол. Мальчик с бочонком по-прежнему стоял перед нами, уставив в окно замочные скважины глаз.

— Твой первый ответ. — Женщина взяла ближайший ключ, весь — потемневшая медь и погнутая бородка, и вставила его в крохотную темную замочную скважину, что заменяла ребенку правый глаз. Я, передернувшись, отвернулась. Металлический стержень провернулся в кости с характерным щелчком. Мальчик заговорил — высоким, андрогинным голоском:

— Хозяина Сумеречья ты остановить не сумеешь, даже и не надейся. Придуманные им игры создаются на протяжении веков и закончатся только тогда, когда будут сыграны до конца. Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, — это обернуть результат в свою пользу.

Мальчик договорил. Я обернулась к женщине.

— Но я же не задала вопроса.

— Ты получишь те ответы, в которых нуждаешься, а не те, которые хочешь услышать. Следующий ответ. — Она взяла второй ключ и вставила ребенку в левую глазницу. На сей раз мальчик заговорил пронзительно-дребезжащим голосом старика.

— Мы — те, кто не знает смерти, мы рождены закончиться вместе с миром, но не ранее. Мы ваши боги и ваши чудовища, равнодушные и ненасытные, мы ждем завершения, которое, возможно, никогда не наступит. Упокоение, Упокоение: ткутся во мраке ночные видения. Это — обитель Не Знающих Смерти. Пышны дворцы их и сумрачны залы; ждут они, ждут наступленья финала, ждут окончанья мирской круговерти.

Женщина коснулась шеи мальчика, оттянула замызганный воротничок, плотно прилегавший к цепям, — и у самого основания шеи обнаружилась третья замочная скважина. К ней подошел третий ключ. Мальчик заговорил голосом, более подходящим к его внешности — тонким и тихим, заунывно-напевным.

— Есть только мертвые и проклятые. Помни об этом, когда человек в черном явится за тобою. Он скоро придет, Шарлотта, скоро!

На этом женщина собрала ключи и снова привесила их к металлической связке на поясе.

Мне казалось, меня сейчас стошнит. «Он скоро придет», но мальчик не сказал, когда именно, — и не скажет. Только три ответа, только три. Я глядела прямо перед собой так же немо и отрешенно, как и чумазые дети вокруг, не видя хозяйку замка, — пока она не вложила мне в руки конец холодной металлической цепи, что обвивала шею мальчишки с грязными ногтями.

— Моя плата, — объявила она.

— Я не понимаю.

Не удостоив меня ответом, она вернулась в прихожую, сдергивая со стропил и волоча за собою по полу вопящих детей на цепи, вверх, вверх по лестнице, в потаенные глубины замка, озаренные лишь синим отблеском свечей в подсвечнике.

— Ответы за вопросы. Ты заберешь его с собой — чтобы он смотрел, слушал. И запоминал.

Еще чего не хватало! Я отшвырнула цепь прочь.

— Даже и не подумаю!

Но хозяйка меня даже не услышала. Мир перевернулся сам собою — и я вновь оказалась в своей комнате в Эвертоне. Голова у меня шла кругом. Я кое-как восстановила равновесие — как раз вовремя, чтобы заметить, как конец цепи скользнул за открытую дверь моей спальни: мальчишка с замочными скважинами вместо глаз шмыгнул в коридор. Плотный ковер глушил лязг металла.

Дети!

Я выронила книгу и кинулась прочь из спальни. Странное создание направлялось в сторону, противоположную детской, — рысило по коридору на четвереньках, да так проворно, что и не угонишься! Вот он кинулся вниз по лестнице: цепи хлестали по перилам, будя глухое эхо: чего доброго, этот шум всю усадьбу перебудил!

Я настигла чужака в кухне и крепко схватилась за цепь.

— А ну стой! — прошипела я. Вместо ответа мальчишка прижался к стене и начал погружаться в нее, словно в ванну с водой. Широко ухмыльнулся мне, обнажив ряды гнилых зубов, — и вот уже и лицо его полностью погрузилось в стену дома. Я тянула и дергала за цепь, обмотанную вокруг моей руки, но, несмотря на все усилия, звено за звеном уходили вслед за мальчишкой в стены Эвертона, выскальзывали из моих пальцев, пока наконец не осталось последнее кольцо, на котором болтался тоненький медный ключик. Бородка ключа пропорола мне кожу — и от жгучей боли я разжала руку.

Я была на кухне одна. Ну как тут не разрыдаться от бессилия!

Парализованная усталостью, я сделала то единственное, что пришло мне в голову: заварила себе чашку чаю. И теперь молча сидела в темноте, прихлебывая его маленькими глотками и пепеля взглядом стену: вот еще одна проблема, которую я понятия не имела, как решать. Та женщина вроде бы сказала, что мальчишка просто станет наблюдать за нами, но можно ли ей довериться? Что я натворила? Да я хуже Лили, упрямица неразумная, свято уверенная, что справлюсь с чем угодно и перехитрю всех и каждого! Именно эта убежденность, по-видимому, уже привела к дурным последствиям: я впустила в Эвертон какое-то зло.

Интересно, чувствует ли Лили то же самое?

За окном приусадебный парк тонул в лунном свете: ни дать ни взять — Дом-Сумеречье. Размышляя об этом загадочном месте, я поставила чашку на блюдце с такой силой, что она отскочила от стола и разлетелась на дюжину осколков. Шепотом выругавшись на саму себя, я опустилась на колени и принялась собирать керамические кусочки, настолько во власти отчаяния и уныния, что даже не заметила, как надо мною склонился Генри.

— С вами все в порядке?

Я встала, судорожно стиснув в кулаке острые осколки.

— Да. Надеюсь, это не я вас разбудила? — Я вновь покосилась на то место в стене, где исчез чумазый мальчишка, а затем встретила взгляд ласковых сапфировых глаз Генри. И сей же миг все тревоги, сомнения, страхи, что нарастали в моей груди, улетучились, словно эфир.

— Что вы, я не спал. Я велел заварить чаю, да только никто не пришел его со мной разделить.

— Какой вы предусмотрительный.

— Я рассчитывал на ваше общество.

— Простите, я не знала.

— А откуда бы вам знать? Мне следовало сказать об этом напрямую.

Он осторожно забрал осколки чашки у меня из рук — и пальцы его задержались в моих чуть дольше, чем следовало. И даже когда он наконец отстранился — я чувствовала, как все мое существо каждой клеточкой отзывается на его прикосновение. Я тихо охнула, отшатнулась, но мистер Дэрроу, не выпуская моей руки, притянул меня ближе, припал губами к моим губам. Если от одного его касания во мне родилась песня, то теперь загремел целый хор чувств, а темнота вокруг нас заискрилась незримым светом. Мы отпрянули друг от друга — и я склонила голову ему на плечо, пытаясь отдышаться.

— Генри…

При звуке собственного имени он словно оцепенел, выпустил меня и сбивчиво забормотал:

— Мне страшно стыдно… сам не знаю, что на меня нашло… я оскорбил вас…

— Ничуть не бывало. — Я попыталась завладеть его рукой, но он резко отдернулся.

— Я злоупотребил вашим доверием. Вы у меня на службе. Дети… — Он попятился назад, качая головой. — Простите, я совершил страшную ошибку.

Мистер Дэрроу стремительно развернулся и выбежал из комнаты, оставив меня одну с осколками разбитой чашки в раковине, — и осколки эти были совсем не так остры и не причиняли столько боли, как те, что засели у меня в сердце.

Той ночью я так и не сомкнула глаз — я напряженно вслушивалась, не звякнет ли где-нибудь цепь, не послышится ли царапанье грязных ногтей по стене. Когда я сошла к завтраку, мистера Дэрроу нигде не было; не появился он и к обеду, однако его незримое присутствие очень меня тяготило. Одна только мысль о нашей следующей встрече внушала мне такой ужас, что когда мальчики попросили взять их на вечернюю прогулку, не успели они еще куртки надеть, а я уже ждала их снаружи. Мы ушли под предлогом посетить кладбище — и без приключений добрались до завесы тумана, что клубилась на прежнем месте, сразу за переплетениями корней в лесу.