— Место странное, соглашусь, но ужасное… о нет.

— А эта тварь в пруду…

— Всего лишь кормилась. — Миссис Дэрроу подошла к окну и выглянула наружу. — Только потому, что это существо выглядит иначе, чем мы, и иначе себя ведет, оно не становится исчадием ада. Оно не причинит вреда ни вам, ни детям. — Тени щупалец в пруду вновь замелькали по стенам. А Лили уже заметила у меня под мышкой книгу. — Вижу, вы уже побывали в библиотеке.

— И не только в ней, — произнесла я чуть свысока, но вдаваться в подробности не стала. Возможно, Лили сама не подозревает, какими темными делами занимается этот ее мистер Уотли. — Мне не спалось.

— Вот и мне тоже. Я тревожусь о детях.

— Равно как и я.

— Я не допущу, чтобы с ними что-нибудь случилось, поймите!

— И как же вы рассчитываете защитить их от опасностей, которые я даже описать не в силах? — указала я на окно.

— Я их защитить не могу, но хозяину дома это вполне по силам.

— Мне, признаться, внушает все большее беспокойство ваша договоренность с этим мистером Уотли, который, между прочим, нам еще не представился.

— Он очень занятой человек. Но он будет утром за завтраком. Когда вы с ним познакомитесь, вы поймете, почему я согласилась здесь остаться. Если и завтра после утренней трапезы вы решите, что не доверяете мне, вы сможете забрать детей и больше никогда их не приводить. — Миссис Дэрроу легко коснулась моей руки и заглянула мне в глаза. Не женщина — загадка, причудливое сочетание хрупкости и силы! Я от души надеялась, этого хватит, чтобы держать под контролем то непонятное, что обитает в Доме-Сумеречье.

— Тогда отчего вы тревожитесь?

— Они выросли. — Миссис Дэрроу слегка помягчела; мне ничего не оставалось, кроме как последовать ее примеру.

— Дети, знаете ли, имеют такое обыкновение — растут, когда на них не смотришь.

— Прошло столько времени. Вероятно, мне следовало отпустить их. Я такая эгоистка!

— Чепуха. — Я накрыла ее руку своей и невесело улыбнулась. — Любая возможность для них побыть с вами слишком ценна, чтобы просто так от нее отмахнуться. Как я жалею, что не узнала маму хоть чуть-чуть ближе, прежде чем она умерла.

Мы молча стояли лицом к лицу. Лили склонила голову набок, точно пытаясь что-то решить. А затем ласково обняла меня.

— До завтра.

Она повернулась и ушла прочь. А я вдруг осознала, что понятия не имею, где ее покои, и вновь задумалась, а что это она, интересно, бодрствовала, когда все мы уже легли.

Звуки и шорохи в доме так и не стихли, но мне удалось от них отрешиться с помощью добытых в библиотеке книг. Выписанные изящным каллиграфическим почерком строки преобразились в виды и запахи Индии. Я бродила по улицам Лакхнау и Бомбея, шла через внутренние дворики Тадж-Махала, одетая только в ночную сорочку: босой, никому не видимый призрак. Каждая страница уносила меня в иную часть страны, и я осматривала их все, пока ноги не начали подгибаться от усталости. Я закрыла книгу и возвратилась в свою спальню в Доме-Сумеречье, где тотчас же рухнула на постель и крепко заснула.

Мне снилось, будто моя мать бродит по продуваемому всеми ветрами болоту, в одной ночной рубашке вроде той, что на мне; по-прежнему мертвая — но это ей не мешало. Я уговаривала ее вернуться под крышу, в какой-то дом в отдалении, но она велела оставить ее в покое. Налетал ветер, сдирал с нее одежду, рвал волосы, а потом и плоть, а я глядела в ужасе, беспомощно хваталась за нее, пытаясь защитить от бури, и жалобно вскрикивала, пока она в буквальном смысле утекала у меня промеж пальцев.

Я уже оделась, когда в дверь резко постучали.

— Да-да!

Вошла горничная — совсем юная, с таким же желтовато-бледным персиковым оттенком кожи, как у Дункана. И жестом поманила меня за собой в коридор. Я заглянула к мальчикам, но их комната была пуста. В груди у меня стеснилось. Я кинулась вниз по парадной лестнице, через поделенный на сектора холл; с каждым моим шагом огни вспыхивали и гасли. Столовая обнаружилась в противоположном конце дома.

Я переступила порог — и словно оказалась на средневековом пиру. Массивный стол был заставлен окороками на кости, блюдами с нарезанными фруктами, тарелками с яйцами и сыром, чайниками и кофейниками, горами рыбы и множеством других яств, для которых я и названия-то не могла подобрать.

Джеймс и Пол устроились рядышком напротив матери. Бледная девочка-подросток с прилизанными белокурыми волосами сидела рядом с Лили. Во главе стола восседали два джентльмена. В первом я узнала дородного незнакомца предыдущей ночи. По-видимому, он вполне оправился от давешних «развлечений» и теперь налегал на колбасу с ветчиной. Второй не мог быть никем иным, кроме как пресловутым мистером Уотли. При моем появлении мужчины встали.

— Шарлотта, как мило с твоей стороны к нам присоединиться, — приветствовала меня Лили. — Позвольте представить вас мистеру Сэмсону, — грузный джентльмен поклонился, не переставая жевать, — и, конечно же, мистеру Уотли.

Я благожелательно кивнула. Мистер Уотли выглядел весьма внушительно — не за счет веса или габаритов, но за счет общей соразмерности: не великан, но, несомненно, крупноват в сравнении с тем, что принято считать нормой. Вот он ухватил мясистой рукой салфетку со стола, промокнул уголки рта; губы казались слишком тонкими на грубом, шероховатом лице, из тех, что никогда не бывают гладко выбриты. Вид у него был какой-то встрепанный: нечесаные волосы всклокочены, дорогая одежда измята, рубашка не заправлена толком, воротничок съехал набок, но интереснее всего смотрелись глаза — такие темные, что полностью поглощали свет и ничего не отражали. В этих глазах ничего не удавалось прочесть: мы глядели друг на друга через стол, и в груди у меня холодело от дурного предчувствия. С таким человеком шутки плохи.

— Добро пожаловать, миссис Маркхэм. — Его глубокий, низкий голос заключал в себе такую же силу, как и взгляд, но ощущалось в нем и некое развязное бахвальство, словно этот человек ни к чему не относился серьезно. — Пожалуйста, сядьте.

Слова его прозвучали не столько приглашением, сколько приказом. Я на мгновение замешкалась — посмотреть, что он будет делать. Уотли вернулся было к завтраку, но, заметив, что я его просьбу не исполнила, подался вперед и снова заговорил со мною:

— Как любезно с вашей стороны привести детей. — Он указал рукой на стул, предложенный мне Лили.

— Детям нужны их матери; особенно мальчикам, — отозвалась я, украдкой кивнула миссис Дэрроу и заняла свое место рядом с Джеймсом и Полом. Мне не хотелось выставить себя дерзкой возмутительницей спокойствия — по крайней мере до поры до времени. Следовало сперва испытать хозяина — так я и сделала. Похоже, терпения ему не занимать — этот хищник предпочитает ждать в засаде.

— Увы, миссис Маркхэм, среди обитателей Упокоения материнские чувства не слишком популярны, — пробормотал мистер Сэмсон с набитым ртом.

— Тогда мне вас жаль. — Я расстелила салфетку на коленях и принялась накладывать себе еду.

Мистер Уотли самодовольно ухмыльнулся мне; его тонкие губы оттянулись к левому уголку рта.

— В самом деле?

— Да. С материнской любовью ничто не сравнится. Надо ценить ее, пока можно. — Я указала кивком головы на Лили и мальчиков.

— До тех пор, пока эта любовь ребенку на пользу? — проговорил мистер Уотли уже более серьезным тоном.

— Естественно.

— Тогда оно и к лучшему, что у большинства из нас матери уходят. Иные матери алчут своих детей с такой одержимостью, что эту жажду не утолить и любовью, — произнес мистер Уотли с явным наслаждением. В лице его отразилось издевательское сочувствие, а вот глаза наблюдали за мною совершенно бесстрастно, точно рептилия — за добычей. — Такое, знаете ли, случается даже в мире живых.

Сэмсон откашлялся, промокнул салфеткой губы.

— Полно, друг мой. Что за вульгарная фраза! «Мир живых», скажете тоже! Мы ведь ничуть не меньше живы, разве нет?

— Вероятно, даже больше, поскольку не умираем. Но с другой стороны, большинство из нас не то чтобы и живет.