Сегодня, однако, я приняла великое решение.
Отец сейчас в клубе, а матушка уехала с визитом, поэтому я пользуюсь наконец возможностью излить тебе свое сердце.
Где ты, моя дорогая Урсула? Я, право, не знаю.
Хоть мы с тобой и разлучены, но душою всегда вместе и так близки друг другу, что любая моя печаль или радость неминуемо отзовется в твоем сердце.
Начну свой рассказ с первого дня.
Сидя в карете напротив отца и размышляя о том, что еще долго не увижу твоего дорогого лица, я вскоре почувствовала невыразимую печаль.
Отец был очень добр ко мне, но это лишь усиливало мое смятение. Постороннему наблюдателю могло показаться, что мы с ним чужие люди, столь бесконечно он задавал мне вопросы, не нужно ли мне чего, не слишком ли мне холодно или жарко.
Скажу по правде, хоть один его теплый поцелуй порадовал бы меня гораздо больше, чем все это постоянное и несколько преувеличенное внимание. Однако не могла же я обнять его и попросить умерить свое беспокойство обо мне.
Наконец я притворилась спящей. Кажется, он понял мою маленькую уловку и остался ей очень доволен.
Знаешь ли ты, что отец мой очень красив, вот только около рта у него есть какие-то морщинки, которые мне не нравятся; не нравится мне и его насмешливый ироничный голос, так и кажется, что он смеется над всем, что говорит, и пока я не привыкла к этой его манере, мне все чудилось, что он и надо мной смеется, и это меня сильно беспокоило.
Путешествие наше длилось два дня, ибо мы делал и частые остановки для отдыха.
Когда мы наконец въехали в Париж, сердце мое бешено заколотилось.
— Ведь это Париж, не так ли? — вскричала я, высовываясь из окна кареты.
Однако вместо ожидаемых чудес я увидела лишь узкие, длинные и грязные улицы, заполненные толпами людей.
Отец мой громко расхохотался.
— Не высовывайся с таким любопытством, Киприенна, — заметил он наконец, немного успокаиваясь, — а то люди подумают, что ты приехала из деревни.
— Но я и в самом деле приехала из провинции!
Внезапно он снова стал серьезен и на его проницательное лицо легла недовольная тень. Я сразу поняла, что сказала какую-то глупость.
— Забудь свой монастырь, — начал он снова. — Готов допустить, что до сего времени все твое детство, отрочество и юность прошли вдали от семьи и что ты считаешь, что тобою просто пренебрегли. Ведь ты хочешь сказать именно это, не так ли?
— О нет, вовсе нет! В монастыре я была очень счастлива, но думаю, что рядом с вами и матушкой я стану еще счастливее.
На этот раз я действительно обняла его и при этом он ничем не выразил своего неудовольствия.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал он в ответ, — сейчас и я уверен, что и в качестве парижанки ты тоже сделаешь нам честь.
Тем временем карета продолжала катиться по улицам города.
— Вот мы и на Вареннской улице, — сказал отец, взглянув на часы, — сейчас десять часов и мать твоя должна быть дома.
При слове «твоя мать» вся кровь прихлынула мне к сердцу, ибо отец впервые упомянул о ней при мне.
Прежде чем мне удалось справиться с охватившим меня волнением, ворота особняка распахнулись и карета, въехав в огромный мощеный двор, остановилась у стеклянного навеса над крыльцом. Подбежавшие лакеи в роскошных ливреях поспешно отворили дверцы экипажей.
— Дома ли графиня? — спросил у них отец и, не дожидаясь ответа, вошел в холл, крикнув мне следовать за ним.
Я почувствовала грусть, ибо вопреки ожиданиям матушка не вышла мне навстречу. Ах, как хотела я увидеть ее и прижать к сердцу! А вот она, конечно, вовсе не ждала встречи со мной, она никогда меня не любила! При этой мысли меня охватил смертельный озноб и я, бледная и дрожащая, стала подниматься вслед за отцом по узкой маленькой лестнице.
Дверь бесшумно отворилась и, войдя в комнату, я увидела даму, задумчиво стоявшую у мраморного камина.
— Сударыня, — заявил мой отец, — я привез вам нашу дочь Киприенну.
Лишь тогда подняла она голову, обратив ко мне свое бледное прекрасное лицо.
— О, дорогая Киприенна, какое счастье! — плача она протянула ко мне руки и я, рыдая, припала к ее груди.
Отец мой тем временем нервно расхаживал по комнате.
— Успокойтесь немного, — сказал он наконец, — у вас еще будет время вдоволь пообниматься, а теперь нам надо подумать о том, чтобы накормить этого ребенка и отправить его спать. Девочка, должно быть, очень устала.
Я хотела было возразить ему, но взгляд, брошенный на меня матушкой, заставил меня замолчать.
— Как скажешь, Лоредан, — просто сказала она, — комната Киприенны готова и, если хочешь, можешь сам проводить ее туда.
Отец сделал жест, как бы устыдясь своего дурного настроения.
— Нет, нет, Ортанс, — сказал он, — ты сделаешь это гораздо лучше меня. Тебе известны наши планы относительно Киприенны. Она вовсе не глупа, уверяю тебя, и будет хорошо себя вести.
Сказав это, он позвонил в колокольчик.
Дверь отворилась и на пороге появился лакей.
— Принеси мои письма, — приказал отец.
Когда слуга принес требуемое, отец просмотрел надписи на конвертах и, выбрав одно из писем, вскрыл конверт.
— А вот и письмо от полковника! — радостно вскричал он. — По-видимому, этот барон Матифо начинает проявлять нетерпение. Сегодня я, возможно, буду обедать в клубе. В вашем распоряжении целый вечер, можете спокойно посекретничать и поболтать. До свидания, мадемуазель парижанка, — добавил он, целуя меня в лоб.
Оставшись вдвоем с матерью, я снова расплакалась, как малое дитя. Слезы облегчили мне душу. Матушка, сидя рядом со мной и держа мои руки в своих, осыпала меня ласками и поцелуями, при этом она тоже плакала навзрыд. О, как я теперь укоряла себя за то, что находясь в монастыре, осмеливалась сомневаться в ее чувствах ко мне! Как я могла думать, что она не любит меня!
Видишь ли, Урсула, мать — это наше второе я, ее сердце бьется в полной гармонии с нашим, глаза наполняются слезами, когда мы плачем, она улыбается при виде нашей улыбки. Мать — это олицетворение нежности, душевности и доверия. Человек испытывает к своей матери почти те же чувства, что и к Деве Марии, разве лишь с той разницей, что к матери обычно относятся с еще большей любовью, но с меньшей почтительностью.
Ведь почтительность всегда холодна, дорогая Урсула, не так ли? Например, исповедуясь в грехах Деве Марии, я всегда боялась, что Она не простит меня, а моя матушка, напротив, всегда постаралась бы найти оправдание моей ошибке.
Проплакав вместе с матушкой долгое время и вдоволь нацеловавшись, мы немного успокоились. Тогда матушка сказала мне:
— Пошли, Киприенна, мне надо показать тебе твое царство.
Ах, Урсула, поверь что мы бы никогда не могли вообразить себе ничего лучше моей комнаты.
Матушка улыбнулась, заметив переполнявшие меня чувства, в которых смешались восхищение, удивление и благодарность.
Любые мои капризы были предвосхищены заранее. Матушка угадала даже мои любимые цвета, а как мне описать тебе свою радость, когда матушка отворила маленькую дверцу в стене и спустилась вместе со мной в мой сад! Да, Урсула, мой сад, или, скорее, наш сад, ибо он принадлежит нам обеим — моей матушке и мне. В саду есть липовая аллея, и там так же растут каштаны — совсем как у нас в монастыре.
Матушка попыталась убедить меня, что все это просто случайность, но я дала ей понять, что обман ее не удастся, и указала при этом на совершенно новую решетку, отделяющую наш садик от главного сада. Я сразу поняла, что ограду эту установили специально перед моим приездом.
Теперь, когда я пишу тебе это письмо, окно в моей комнате открыто. В него врывается свежий ветерок, а высокие каштаны осыпают подоконник бело-фиолетовыми почками.
Я часто думаю о тебе, вспоминая наш старый монастырь, мне кажется, я слышу шелест твоего белого платья в траве. Я оборачиваюсь и вижу себя в прелестной маленькой спальне.
Роскошный особняк заменил келью, и я вижу перед собой две совершенно не схожие между собой вещи, напоминающие мне обо всем, к чему я испытывала любовь.
