Убедившись, что Сентимреи продолжать не собирается, генерал заговорил сам:

— Обо всем, что от вас узнал, господин майор, а также о самом меморандуме я нынче же ночью доложу по телефону нашему верховному правителю. Прошу тебя, Чукаши, позаботься, чтобы господин майор был обеспечен всем необходимым. Что касается дальнейшего… Я распоряжусь.

Пока генерал-полковник Миклош-Дальноки принимал Сентимреи, полковник генерального штаба Кальман Кери допрашивал Дьенеи. Взяв пленника под руку, он провел его в застланную ковром, украшенную картинами комнату с плотно обитой дверью. Главным украшением этой комнаты был портрет Хорти в натуральную величину. Картина изображала правителя Венгрии в адмиральском мундире, верхом на белом скакуне. Она почти целиком закрывала собой одну из стен кабинета.

Полковник Кери предложил Дьенеи коньяку и сигарет и осведомился, не желает ли он чего-нибудь перекусить. Дьенеи отклонил еду и коньяк, но сигарету взял. Кальман Кери поспешил поднести зажигалку.

— Господа весьма ловко совершили свой побег! — сказал, смеясь, Кери. — Награда вам за это обеспечена. Больше того, возможно даже внеочередное повышение в чине.

— Мы не совершали побега, — ответил Дьенеи. Советские офицеры проводили нас до ничейной полосы и точно указали по карте линию венгерских траншей.

— Ну, в таком случае вас можно поздравить с тем что вы столь удачно провели этих русских. Надеюсь, вы привезли с собой ценную информацию?

— Чрезвычайно ценную, — сказал Дьенеи. — Можем вам дать полный отчет относительно настроений военнопленных, которые в конце концов поняли, что место Венгрии — не на стороне Гитлера. Сможем также доложить, что командование Красной Армии желает не уничтожения венгерской армии, а ее спасения от верной гибели, равно как стремится не к завоеванию, а к освобождению Венгрии. Такова политика Советского правительства по отношению к нам.

Наодеколоненный Кери громко рассмеялся, оскалив свою щучью пасть.

— Ладно, ладно! Сейчас ты сказал то, что тебе поручили большевики! По-видимому, они приказали непременно передать всю эту чепуховину. Я заранее предвидел, что их поручение будет именно таково. Но меня интересует другое. Хотел бы слышать твое личное мнение. Что ты видел, что нам посоветуешь?

Дьенеи удивленно поднял глаза на Кери. Когда полковник повторил свой вопрос и потребовал ответа, сидевший в удобном кожаном кресле Дьенеи стремительно вскочил.

— Если венгерское правительство не порвет с немцами, Венгрия станет ареной боевых действий! — воскликнул он.

Теперь встал и Кери.

— Ах, вот как? Таково, значит, мнение господина капитана? Сам стал предателем и нас хочешь склонить к тому же? Неважного же агента выбрали себе большевики. Пошли они кого-нибудь поумней, возможно, мы еще могли бы хоть на мгновенье заколебаться. Хотя вряд ли найдется на свете хитрец, способный убедить нас в том, русские победят немцев, и в том, что наша дружба с русскими не завершится угоном всех венгерских мужчин на свинцовые рудники в Сибирь, а также продажей в рабство женщин и избиением младенцев. Ну что ж, капитан, вы себя выдали, и ваше мнение нас больше не интересует… Но скоро вы узнаете наше мнение о предателях родины!

Кери вылетел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь. Дьенеи слышал, как лязгнул в замочной скважине ключ.

Он опять вскочил и с изумлением уставился на запертую дверь.

Несколько секунд капитан стоял молча и вдруг разразился смехом. Хохотал он громко, нервно, зло. Налил себе коньяку, выпил. Закурил сигарету и, широко расставив ноги, остановился перед портретом Хорти. Безмолвно рассматривал он картину — роскошного белого коня и молодцевато восседающего на нем стройного адмирала. Он так долго не отрывал взгляда от портрета, что ему почудилось, будто Хорти вдруг тоже на него взглянул.

Дьенеи неожиданно вспомнил, что когда-то, еще совсем недавно, уважал этого человека. Он покраснел.

Потом презрительно пустил струйку табачного дыма прямо в лицо адмиралу и глухо проговорил:

— Погоди, придется и тебе слезть со своего рысака!

Через час после того, как Кери оставил Дьенеи наедине с самим собой, капитана вновь препроводили в тюрьму. Конвоировал его тот же самый старший лейтенант, который доставлял пленника к Кери, и два капрала. На сей раз Дьенеи поместили не в ту камеру, где он провел предыдущий день, а в одиночку. Просидел он в ней ровно сутки.

В одиночке даже и соломенного тюфяка не было — были голые дощатые нары. Стараясь собраться с мыслями, капитан Дьенеи лежал на жестких досках. В том, что он обречен, обречен, что его скоро расстреляют или повесят, он был больше чем уверен. Всего удивительнее, что воспринималось это так спокойно. Но тем сильнее волновала Дьенеи мысль: что же произойдет, если командование гонведства не поймет обстановки и захочет продолжать сражаться на стороне тех, кто использует венгерские войска для борьбы против интересов всего народа?

«Мыслимо ли, чтобы наш народ мог все это стерпеть? Чтобы венгры позволили гнать себя на бойню?.. Нет, это решительно невозможно! Что же, однако, нужно, что можно сделать?»

Хотелось кричать. Дьенеи готов был душить своих недругов, драться голыми руками.

«До чего ужасно это бессилие! Знать, что нужно делать, и не быть в состоянии действовать!»

Вскочив с нар, Дьенеи изо всех сил заколотил кулаками в дверь камеры, изодрав руки в кровь.

Капитан снова лег на жесткие нары. Сжал веки и прикрыл рукой лицо.

Сейчас он видел перед собой свою рано овдовевшую мать. Чтобы дать образование единственному сыну, все вечера она корпела над шитьем, бралась за всякую работу, лишь бы только вырастить из него барина. Лично для себя она ни у кого и никогда решительно ничего не просила, отказывалась принимать какие бы то ни было подачки от своих зажиточных родственников. Но ради сына была готова побираться.

«Так и не дождалась, бедняжка, моего производства в офицеры, — подумал Дьенеи. — И какое для меня счастье, что она не дожила до…»

Дьенеи заснул. Ему привиделся дивный сон. Во сне он громко смеялся.

Когда он открыл глаза, было позднее утро. В первую минуту Дьенеи даже не понял, где он находится. Из маленького, забранного густой решеткой оконца в камеру проникал скудный свет. При этом дневном, естественном освещении грязный карцер выглядел еще мрачнее, чем ночью, при тусклой электрической лампочке.

— Вставайте, господин капитан. Вас ждут.

Только тут узнал Дьенеи полковника Кальмана Кери и понял, что проснулся не сам по себе, а оттого, что его кто-то тормошил.

— Вставайте, господин капитан!

На миг Дьенеи оцепенел от ужаса, но тут же овладел собой.

«Ведь я же знал, что так должно быть!» — подумал он.

Ему хотелось показать Кери, что он совершенно не испытывает страха перед смертью.

Он вскочил на ноги. В упор глядя на Кери, он крикнул ему в лицо:

— Да здравствует свободная, независимая Венгрия!

Кери смотрел на Дьенеи ошеломленно. Потом отнюдь не военным жестом почесал в затылке, покачал головой и произнес:

— Если вам, господин капитан, больше сказать нечего, мы можем отправляться. Приведите себя хоть немного в подарок, вас вызывает его высокопревосходительство.

Теперь пришла очередь Дьенеи вытаращить глаза. Он с недоумением уставился на благоухающего одеколоном полковника. Кери рассмеялся. У него была привычка смехом маскировать свои подлинные мысли.

Уже третий год служил Кери в отделе контрразведки и был связан с гестапо. Он поддерживал дружеские отношения о графиней Габи Залаи, которая пользовалась особым доверием и благосклонностью семейства Хорти. Благодаря графине Габи ему удавалось с необыкновенной легкостью разрешать иные дела, которые казались вначале неразрешимыми.

Находясь на службе, Кери приобрел привычку не только смотреть свысока на тех, с кем и ради кого работал, но и откровенно презирать их. Все они, по его мнению, были глупы и трусливы.