Олднер заверил, что передаст эту просьбу командованию.

Уже несколько дней фронт на этом участке не двигался с места. Венгерская дивизия была вооружена много хуже, артиллерии и боеприпасов имела меньше, чем противостоявшая ей дивизия 4-го Украинского фронта. Зато венгры закрепились на горном склоне, в хорошо оборудованных траншеях, а советские позиции проходили по низине. На третьи сутки позиционного боя начинало казаться, что обе стороны выдохлись. Только изредка разрывался кое-где одинокий снаряд. Замолкли и грозные советские минометы.

На склонах Карпат смеркается рано. Не успеет солнце скрыться за горами, как золотисто-зеленый косогор сразу блекнет, становится синевато-бурым. Огромные отбрасываемые горными вершинами тени черными пятнами ложатся на долину. Пока греет солнце, на горном склоне тепло, но едва оно покидает небосклон, от вершин начинает тянуть холодом.

То тут, то там взвивались в воздух ракеты, прорезая в черно-бурой мгле узкую лучистую полосу.

С заходом солнца советские орудия окончательно прекратили стрельбу. Противник что-то заподозрил в этом молчании и усилил аванпосты.

Но советские части не собирались атаковать. Ровно в двадцать один час пятьдесят минут громкоговоритель, голос которого разносился на много километров, заговорил с гонведами по-венгерски. Офицерам гонведной дивизии было хорошо знакомо это говорящее оружие Красной Армии, стрелявшее не снарядами, а идеями.

Советская «идейная пушка» обычно начинала свое действие с венгерских песен — песни куруцев или песни о Кошуте. Но сегодня она исполнила венгерский национальный гимн:

Гонведные части не стреляли. Только одна какая-то батарея нащупывала с дальних закрытых позиций советский громкоговоритель.

Едва отзвучал гимн, послышался голос диктора. Это был Петер Тольнаи.

— Венгры! Гонведы и капралы, унтер-офицеры, офицеры и генералы! Внимание! Обращаюсь к вам от имени и по поручению находящихся в плену венгерских офицеров.

Тольнаи сообщал солдатам и офицерам гонведной дивизии, что завтра в пять часов утра три военнопленных венгерских офицера перейдут через линию фронта, чтобы по поручению двухсот пятидесяти трех своих товарищей передать письмо командующему 1-ой гонведной армией кавалеру ордена Витязей господину генерал-полковнику Беле Миклошу-Дальноки.

Под наблюдением Тольнаи на четырехкилометровом участке фронта в течение всей ночи работало пять советских громкоговорителей.

Пять дикторов с вечера и до утра вновь и вновь уведомляли гонведную дивизию о предстоящем переходе через линию фронта трех венгерских офицеров. Было передано и точное обозначение места, откуда тронутся в путь эти посланцы, а также предложение в пять часов утра прекратить на указанном участке огонь. Дикторы сообщили, что стоящие против венгерских позиций советские части со своей стороны не произведут в течение двух часов с момента выхода посланцев военнопленных ни одного выстрела по противнику.

Всю эту ночь галицийские горы гремели от эха:

Два советских дивизионных политработника, подполковник и старший лейтенант, сопровождали майора Сентимреи, капитана Дьенеи и лейтенанта Кальмана Надя до условленного места, откуда начинался их дальнейший путь Выйдя на опушку леса к ничейной полосе, советский полковник еще раз указал трем венграм точку на карте, из которой им предстояло выйти, а также пункт, которого надо было достичь на стороне противника. На карте был отмечен крестиком огромный, одиноко стоявший дуб, за которым укрывался венгерский пост боевого охранения. Его нетрудно было различить с места отправления даже невооруженным глазом. Ничейная полоса проходила по крутому склону, пестрому от полевых цветов и пересеченному узким ручьем.

— Счастливого пути, товарищи! Желаем успеха!

И советские офицеры обменялись с тремя венграми крепким рукопожатием.

Из лесной чащи, где стояло советское боевое охранение, снова донесся венгерский гимн.

Первым выступил из-под сводов леса Михай Дьенеи. Прежде чем покинуть убежище под зеленой листвой, он развернул заранее врученное ему советским подполковником широкое красно-бело-зеленое знамя.

Выйдя из-за деревьев, Дьенеи сделал несколько шагов по буйно цветущему лугу и стал махать полотнищем в сторону одинокого дуба, где, по его предположению, находился аванпост гонведов. Через мгновение вышел из-за укрытия и майор Сентимреи. За ним следовал лейтенант Кальман Надь.

Три офицера-гонведа стояли во весь рост на ничейной земле. Ветер развевал красно-бело-зеленое полотнище, и краски его ярко пламенели в резких лучах утреннего солнца.

А где-то глубоко в лесу все сильнее гремел репродуктор:

Офицеры стояли неподвижно, навытяжку.

Громкоговоритель умолк. И тогда Сентимреи первый произнес:

— Ну, с богом! Вперед!

— За родину, за свободу! — тихо и проникновенно сказал Михай Дьенеи.

Кальман Надь молчал.

Трое двинулись в путь. Трава была еще покрыта росой. Жужжали дикие пчелы. Летали бабочки-лимонницы. Над головами посланцев на огромной высоте кружил орел.

Тихо гудел луг. Шелестели листвой деревья. Безмолвствовали горы.

Трое путников перешли вброд пересекавший луг узкий ручей. Вода не доходила им и до колен, но оказалась очень холодной.

Через несколько минут офицеры уже находились поблизости от точки, обозначенной на карте крестиком.

— Гонведы! — крикнул Сентимреи.

— Гонведы! Мадьяры!

Никакого ответа. Шагавший впереди Дьенеи дошел до одинокого дерева, но и тут не встретил ни души. Только вытоптанная кругом трава свидетельствовала, что совсем недавно здесь находились люди.

Коротко посовещавшись, офицеры тронулись дальше, углубляясь в тянувшийся до самой вершины лес. На мрачном склоне не виднелось ни одной тропинки. Густо разросшийся карликовый кустарник окружал огромные дубы, с трудом позволяя пробраться сквозь заросли, чтобы мгновенно затем скрыть следы ног, минуту назад топтавших его ветки. Лишь кое-где обломанный сук выдавал, что в бездорожной чаще, где пробирались сейчас трое посланцев, недавно кто-то проходил.

Склон горы был крут и обрывист. Офицеры с трудом продирались сквозь кустарник. Они быстро устали, и не столько из-за того, что приходилось карабкаться в гору, сколько из-за нервного напряжения и разочарования. Все трое надеялись, что гонведы будут их непременно ждать. Сентимреи считал даже весьма вероятным, что им встречу выйдет кто-нибудь из высшего начальства.

— Никого!..

Они прилегли в малиннике. На обрывистом горном скате, в густой тени, малина вызревает поздно. И три офицера жадно припали к темно-зеленому, в алых крапинках малиннику, подобно приехавшим на каникулы в деревню городским мальчишкам, впервые срывающим ягоды и фрукты прямо с деревьев и кустов.

Малина алела, словно капельки свежей крови, сладкая и опьяняюще ароматная. Без конца глотая ягоды, они никак не могли насытиться ими.

— Надо идти! — после короткого отдыха сказал наконец Дьенеи.

Наступил полдень, а трое посланцев все еще бесплодно разыскивали венгерские аванпосты.

Вот уже длиннее стали отбрасываемые деревьями тени, все ощутительнее веяло от них прохладой, гуще и тяжелее становился аромат. Вскоре лесной воздух дохнул сыростью, а потом и туманом.

Где-то далеко громыхали орудия. Высоко в небе гудел мотор самолета.

К пяти часам пополудни свет в лесу заметно померк, а через час офицерам пришлось брести уже в темноте.

В шесть часов тридцать минут резкий окрик заставил их остановиться.