— Результат налицо…

И лейтенант указал рукой на безнадежно увязших в снегу полуживых солдат.

— Надо было повернуть назад. Идти обратно, — заметил Пастор.

Лейтенанта передернуло.

— Назад? К русским?.. Но ведь они живьем сдирают шкуру с пленных и разрубают их на куски!

— Так ли это, господин лейтенант?

— Да я же сам десятки раз втолковывал это своим солдатам! Или ты, гонвед, не веришь, а?.. Есть у тебя еще ром?

— К сожалению, кончился. Разве осталось у кого из штрафников… Пойду попрошу.

— Что еще за просьбы? — удивился лейтенант. — Бери, и все. По какому праву у штрафников ром?

— Не могу знать, господин лейтенант. Но если он у них имеется, я попрошу.

Однако и фляги штрафников оказались пусты.

Прошло более трех часов, пока наконец вернулись с разведки Кишбер и Ковач. Проделанный путь достался им нелегко, но выглядели они куда веселее или, во всяком случае, бодрее, чем перед уходом. А вот донесение их большой ясностью не отличалось и не очень-то помогло разобраться в обстановке. Они то и дело перебивали друг друга, спорили, сильно преувеличивали виденное и вместо конкретных сведений и точных цифр оперировали неопределенными понятиями вроде «много» или «мало». Пастор с удивлением вслушивался в то, что они говорили, и не слишком им верил. Однако Шебештьен, хоть он и не ходил вместе с разведчиками, поддакивал им во всем, подтверждал каждое их слово.

— Поверь, Дюла, ребята говорят сущую правду. Все так и есть. И дивиться нечему… Гораздо удивительнее было бы, если бы немцы поступили иначе.

Суть донесения Кишбера и Ковача сводилась к следующему. В пяти километрах от того места, где сейчас группа Пастора отрывала себе укрытие в снеговом валу, путь был перегорожен огромным сгоревшим танком и двумя опрокинутыми грузовиками.

— Надо было оттащить их в сторону! — заметил Пастор. — Всего и дела.

— Труд, конечно, небольшой, — ответил Мартон Ковач. — Да вся загвоздка в том, что немцы не подпускают к заграждению.

— То есть как так не подпускают? Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что есть на самом деле. Им, видишь ли, нужно, чтобы мы здесь застряли, вот они и загородили дорогу, а сами бьют из автоматов. Попытались наши солдаты оттащить танк, да так там и полегли. Их пристрелили немецкие жандармы.

— И много убитых? — спросил Пастор.

— Много!

— А сколько жандармов?

— Самая малость, — ответил Кишбер, кивнув головой, похожей на грушу.

— Если не ошибаюсь, среди них и те самые молодчики, что подожгли нашу конюшню, — прибавил Мартон Ковач.

Пастору опять на миг почудилось, что он видит страшный сон. Но увы, никакое сновидение, никакой кошмар не мог сравниться с несомненной действительностью.

Дюла решил, что пора действовать, и без промедления принялся осуществлять возникший у него план.

Шебештьену и трем другим гонведам было приказано раздобыть ручные гранаты — много гранат, чем больше, тем лучше.

Штрафники получили задание смастерить хоть какое-нибудь подобие лыж.

Шебештьен свою задачу разрешил быстро и легко. На поясах сидевших в повозках обмороженных гонведов, а также на закоченевших солдатских трупах гранат оказалось в избытке. А вот штрафники справились с порученным им делом только наполовину. Все выломанные из кузовов автомашин доски, которым предстояло играть роль лыж, оказались разной длины.

— Материал плохой… отсырел, — оправдывался Антал-младший. — Инструмента подходящего нет.

— Что есть, то есть. Как-нибудь сойдет, — сказал Дьюла.

Он разделил роту на две группы. Одну повел сам, во главе другой поставил Шебештьена.

План его был прост: обойти с двух сторон засевших в засаде жандармов и с наступлением темноты забросать их с ледяного вала гранатами. Первую гранату бросит он сам. Это и будет сигналом, по которому вступит в бой группа Шебештьена.

Война знает немало случаев, когда предельно простые, ясные планы, натолкнувшись на встречные планы противника, становятся невыполнимыми. Но Дюле Пастору повезло. Немецкая жандармерия чувствовала себя в полной безопасности и уж, во всяком случае, не ждала никаких вылазок со стороны мадьяр. Казалось, подавленные безнадежностью своего положения венгры примирились с тем, что им придется заслонить собственными телами своих же убийц. Венгры как бы свыклись с мыслью, что их ждет гибель, и покорно ждали уготованного им конца.

На самодельных лыжах отряд Пастора с трудом пробирался вперед. Гонведы то и дело по пояс проваливались в снег. Тогда все вынуждены были останавливаться и вытаскивать из сугроба товарища. Лишь по истечении добрых трех часов пути Пастор по-пластунски вполз наконец на высокий ледяной вал, с которого был виден стан полевых жандармов.

Кишбор сказал правду, немцев оказалось немного — двадцать-тридцать человек. Они расположились посреди дороги. Кто сидел, кто лежал на плащ-палатках и венгерских шинелях. Все были вооружены автоматами. Из плащ-палаток и шинелей жандармы соорудили себе уютное логово. Огня они не разводили, опасаясь советской авиации, зато усердно подогревали себя едой и питьем. Пораженный Пастор смог убедиться собственными глазами, что мотоциклисты регулярно подвозят им горячую пищу и спиртное. Заметил он также, что через определенные промежутки времени жандармы сменяются. Однако установить точный порядок этой смены было уже некогда.

Начало быстро смеркаться.

Вокруг выл и свистел буран. Воспользовавшись очередным порывом ветра, Пастор метнул первую гранату. Вслед за ним то же самое сделали Кишбер и Ковач. На узком полотне зажатой между двумя ледяными стенами дороги разрывы гранат отдались оглушительным грохотом, словно дело происходило в закрытом помещении. Гранаты косили врага, ни один осколок не пропал даром.

С противоположной стороны тракта, где нетерпеливо ждала сигнала группа Шебештьена, тоже послышались разрывы гранат. Этого оказалось больше чем достаточно. Пастор из предосторожности швырнул еще несколько гранат, затем обе группы спустились на дорогу.

Мартон Ковач засветил карманный фонарь.

— Даже трупов не видно, сплошное месиво, — сказал он.

— А что делать дальше? — спросил подошедший Шебештьен.

— Придется подождать рассвета.

— Похоже, будет сильный мороз. Градусов двадцать восемь, тридцать.

— Зароемся в снег.

Ночи, казалось, не было конца.

Пастору, который лежал между Шебештьеном и Кишбером, приснилось родное село. Во сне он дрался: в кровь избил шестерых кулацких сынков, а потом вздул и батрацких парней, оставивших его в беде. Когда он проснулся, в ушах все еще стоял шум родного леса.

Небо на востоке начинало светлеть.

Пастор, Шебештьен и Кишбер обошли сожженный танк и, шагая через трупы, направились к покинутой ими колонне. Все гонведы, и на снегу, и даже в повозках, замерзли. Один солдат застыл с кнутом в руке, другой — держа пустую флягу. Двое так и обледенели, обхватив друг друга. У многих глаза оставались открытыми и меж век застыла последняя слеза.

— Ну, что станем теперь делать? — спросил Кишбер.

— Пойдем дальше! — приказал Пастор.

— На запад?

Пастор долго не отвечал. А когда собрался наконец что-то произнести, уже было поздно, положение резко изменилось. Теперь выбор пути зависел не от него.

С запада донесся гул моторов. Он все усиливался.

— Мотоциклисты! — воскликнул Кишбер.

— Танки, — поправил Пастор. — Надо вернуться назад к ребятам!

— Эсэсовцы идут! — встретил их громким восклицанием Риток. — Ну, Пастор, лучше, если бы ты послушался меня!

Но это не были немцы. С запада шли советские танки.

Случилось именно так, как предсказывал Шебештьен: Красная Армия отрезала путь отступающей венгерской армии с тыла и очутилась впереди нее.

На головном танке сидели два советских бойца в полушубках и меховых шапках-ушанках, держа наготове автоматы.

Один из них что-то крикнул гонведам по-русски. Другой перевел его слова на венгерский язык: