«Неужели люди и в самом деле так глупы, что верят в этакую чушь? Или болваны лишь те, кто сочиняет и распространяет подобный вздор, рассчитывая, что читатель им поверит?»

Но, так и не сумев разрешить этот вопрос, Балинт приступил к чтению третьей истории. Пробежав глазами первые строки, он не смог удержаться от возгласа:

— Ну, уж это слишком! Вы только взгляните, Тольнаи.

Последняя корреспонденция с фронта рассказывала когда, где и каким образом командир дозора фельдфебель Имре Керекеш обнаружил обезображенный труп полкового священника Петера Тольнаи.

— Приятное чтиво? — спросил Балинт, когда священник пробежал глазами эту «устрашающую» корреспонденцию.

Тольнаи медлил с ответом.

— Стоит мне подумать, — произнес он наконец каким-то глухим голосом, — что напечатанный здесь вздор, быть может, прочитала моя мать, и у меня сразу пропадает охота смеяться.

Он не торопясь достал свой бумажник, дрожащими пальцами вытащил из него фотографию. Балинт долго рассматривал потускневшую карточку.

— Вы ни капли не похожи на свою мать. Совсем другой тип лица.

— Я похож на отца, — ответил Тольнаи.

На крыше приглушенно барабанил дождь. С потолка местами просачивалась вода.

Балинт шмякнул о стену книгу военных репортажей и взялся за иллюстрированный журнал. Снимки с фронтов внушали отвращение. Затем его внимание привлек один из старых номеров «Театральной жизни». Журнала этого он не видывал с давних пор. Снимки полуобнаженных актрис — знаменитых, менее популярных и вовсе неизвестных, бестолковые отзывы о спектаклях за подписью всевозможных графинь и баронесс, интимные истории из жизни знаменитых дам и господ, фотографии собак и кошек, принадлежащих писателям, актерам и банкирам-меценатам.

— И такого-то рода культуру защищают они от нас!

Вскоре лысый майор по горло насытился всеми этими сенсациями и стал подумывать о сне. Но вдруг ему бросился в глаза заголовок одной жирным шрифтом напечатанной статьи:

«В Москве тоже есть театр!»

Таков был заголовок. Под ним мелкими скромными буквами стояло имя автора: Ене Фалуш. Рядом была помещена довольно четкая его фотография размером в спичечную коробку: длинная, невообразимо узкая физиономия с большими печальными глазами.

Балинт собирался по обыкновению лишь бегло просмотреть статью, но после первых же строк умерил темп. С превеликим вниманием и со все возраставшим изумлением дочитал он до последней строчки эту сравнительно небольшую заметку. Некоторые фразы перечитывал по нескольку раз.

— Встань-ка, Володя! Встань, прошу тебя!

Старший лейтенант Олднер, который долго зевал, долго маялся и наконец заснул, вскочил на ноги.

— Что случилось, товарищ майор?

— Ничего, ничего, мальчик мой. Только мне вдруг почудилось, будто я рехнулся. А чтобы не осталось на сей счет никаких сомнений, прочти, пожалуйста, вот эту статью. Внимательно прочти и скажи, что, по-твоему, хотел выразить автор?.. Как его?.. Ене Фалуш…

Володя прочитал статью Фалуша.

— Ну как? — спросил Балинт.

— Хитрая штука! — заключил Володя. — Однако хитрость весьма прозрачная. По существу, Ене Фалуш пропагандирует Московский Художественный театр, а через него — всю советскую культуру.

— Гм… Словом, ты полагаешь, что я не сошел с ума. Мне показалось, что я вычитал то же самое. Потому и решил, что рехнулся. Гм… Значит, бывает и такое?

Майор Балинт еще раз взглянул на фотографию Ене Фалуша и сунул номер журнала в свой вещевой мешок.

— А теперь попробуем заснуть!

Он задул лампадку и повернулся к стене. Немного погодя лысый майор пришел к выводу, что уснет куда скорее, если ляжет на спину. Потом снова повернулся на бок, закрыл глаза и стал дышать как можно медленнее и осторожнее, чтобы, не дай бог, не спугнуть дремоту.

Балинт досчитал до тысячи, потом опять начал счет с единицы, но затем остановился.

«Нет!.. Не хочу больше думать ни о чем».

Приехав под вечер, майор видел пленных лишь издалека, сквозь пелену дождя. Но сейчас, среди ночи, они представали перед ним с такой ясностью, словно весь лагерь озаряли сотни прожекторов. Он различал лица, глаза, даже капли дождя, стекавшие по худым, впалым щекам…

Лысый майор подпрыгнул на своем ложе и стал натягивать сапоги.

— Володя!

Старший лейтенант крепко спал, и Балинт решил не будить его. Тольнаи сидел, прислонившись к стене в другом углу комнаты, и дремал, уронив голову на грудь.

— Спите? — тихо спросил Балинт.

Тольнаи не ответил.

По-прежнему монотонно стучал дождь.

Где-то далеко, очень далеко гремели пушки. Их грохотанье немного успокоило нервы Балинта, и он снова опустился на свой соломенный тюфяк.

Во сне лысый майор бродил по Будапешту. Он был совсем мальчиком, гимназистом, но почему-то носил форму советского офицера. В гимназическом дворе дымило множество полевых кухонь.

Его разбудил со стуком ворвавшийся в комнату Коваленко.

— Побывал в двух местах и всюду с полным успехом! — гордо и счастливо отрапортовал капитан. — Через час можно начать готовить еду.

— Который час? — поинтересовался Балинт.

— Скоро пять.

— Хорошо же я вздремнул. Ну, все равно! Так, значит, варим? А что именно? Как? Расскажите все по порядку.

Капитан не заставил себя долго ждать. Пока Балинт умывался, он успел в подробностях сообщить о своей успешной поездке.

— Словом, две автоколонны доставят нам провиант. Надеюсь, Мандельштам тоже вернется не с пустыми руками.

Через полчаса задымили походные кухни. Еще до того, как начали готовить горячую пищу, Коваленко по указанию майора раздал пленным хлеб: полбуханки на человека.

— Видимо, мы плохо считали! — окончив раздачу, посетовал Коваленко. — Вчера насчитали всего пять тысяч четыреста пленных, а сегодня пришлось раздать девять тысяч хлебных пайков. Хотя мы смотрели в оба, как бы кто не получил дважды.

— Вы впервые имеете дело с военнопленными, капитан.

— Впервые, — несколько смутившись, ответил Коваленко. Почему такой вопрос, товарищ майор?

— Просто полюбопытствовал.

Пленные мгновенно умяли хлеб, а когда был готов густой картофельный суп, вылакали и его. Так как хлеб был весь съеден и вытереть им котелки, тарелки, миски, плошки, кружки и разную другую посуду, из которой они ели, было нечем, пленные, чтобы добро не пропадало, попросту вылизали посуду до блеска. Балинт тут же распорядился затопить походные кухни вторично.

Лысый майор ждал, сидя в доме комендатуры, когда кончится первая раздача. Потом и сам съел полные две тарелки супу, после чего еще раз поднялся на крышу.

Ослепительно и горячо сияло солнце. От промокшей одежды пленных валил пар. Поля вдали ярко блестели темно-зеленой травой. Повсюду оживленно сновали люди. Даже их грязно-желтое обмундирование сейчас не казалось таким неприглядным.

Долго простоял майор Балинт на крыше, опираясь спиной о печную трубу.

Затем вместе с Олднером и Тольнаи направился к лагерю, который начинался в ста пятидесяти — двухстах метрах от здания комендатуры. Не успели они сделать несколько шагов по территории лагеря, как им повстречались трое гонведов. Один из них, в изорванном штатском костюме и солдатской шапке, шел, сильно прихрамывая, двое товарищей поддерживали его с обеих сторон.

— Куда путь держите, мадьяры?

— Да вот, — сказал хромой заморенный венгр, по всей видимости солдат рабочего батальона, — говорят, здесь в комендатуре находится советский генерал венгерского происхождения. Нам бы хотелось с ним поговорить.

— Генерал? Явное преувеличение! Я только майор. И не венгерского происхождения, а венгр…

Произнося это, Балинт пристально вглядывался в хилого мадьяра.

— Так о чем вы собираетесь со мной поговорить, товарищ Ене Фалуш? — спросил он наконец.

Тощий как жердь солдат широко раскрытыми глазами уставился на Балинта. Даже рот разинул от изумления. Если бы товарищи его не поддержали, он бы наверняка упал.

— Как же… это… — пробормотал он.